Ситуация приближалась к апогею. Меня уже начали раздражать все звуки, слышащиеся в нашем доме, а их, к сожалению, было очень много. Громкий неистовый смех моей троюродной тёти Зины напоминал лошадиный ржач, причём явно бешеной, больной, в порывах предсмертной агонии кобылы. Народные напевы, которые исполнял на кухне дедушкин друг с мукомольного завода, Геннадий Петрович, напоминали мартовские мотивы кота Мурзика. Всё это великолепие вскипятило мою детскую психику «донельзя». Я целенаправленно, с ярко светящимися глазками, с громадным азартом, предвкушая будущие потрясения, шёл в прихожую, где висел интерпретированный Вовой игрушечный ствол. К слову сказать, это была последняя халатность взрослых в отношении моей персоны. В дальнейшем даже пластмассовая вилка в моих детских руках считалась «оружием массового поражения». Пока мистер крутой, закрывшись в одной из детских спален, мило обнимался с Кристиной, я уже проходил мимо этой комнаты с «пушкой» в руке. Двери нашего дома были сделаны из непрозрачного тёмно–коричневого рябого стекла, поэтому Вова смог увидеть проходящую маленькую тень с пистолетом в руке. Естественно, он выглянул в коридор, но увидев мои пламенно–шаловливые глаза, тут же решил не связываться с неоднозначной ситуацией. На вопрос Кристины: «Что случилось?», Вова, захлопнув дверь, сказал: «Да, показалось!». Здесь дядя воспользовался своим вторым жизненным кредо: «А… зачем!».
Забежав в гостиную, я произвёл ожидаемый фурор на всех присутствующих. На этот раз все явно понимали, чем могло кончиться кипящее сочетание меня с пистолетом. Я же был счастлив!… Наконец–то, эмоциональная, с перебором, тётя Зина прекратила громко ржать и на её лице уже не было бессмысленной улыбки. Теперь в нём превалировали тревога и разумные мысли о сохранности своей целостности и здоровья. Сначала именно она огорчала меня сильнее всех. Но в момент, когда я сильно жмурился и трясущимися руками водил пистолетом из одной стороны зала в другую, громкий, пронзительный, неприятный возглас Геннадия Петровича словно бросил вызов моему пистолету и поманил меня к себе. С криком: «Сьюкьки вьсе!», – с ещё большим азартом во взоре рванул в кухню.
Никто из гостиной не успел даже выбежать в коридор, они только успели услышать мою речёвку о правде происходящего. Громкий выстрел и хриплый крик мартовского кота, плюс некоторым удалось заметить мальца, забегающего в родительскую спальню.
Я как обычно укрылся в своём любимом убежище. И в этот раз уже никто не пытался доставать меня оттуда. Наученный горьким опытом дядя Вова, присутствуя в толпе, собравшейся у родительской кровати, сразу высказал свою мысль: «Ну, вы чё! Туда лезть – это просто самоубийство! Лучше вообще отсюда выйти, там ещё целая обойма! Сам потом вылезет!». Помню, после этих событий я целый месяц сидел дома. Ну, а в конечном итоге торта я так и не получил.
Вышеописанные события свидетельствуют о том, что я рос очень озорным ребёнком. Все мои шальные выходки являлись следствием простой гиперреактивности, – как говорил маме невролог. Но, несмотря на всё, я был очень добрым.
Время шло… Интересным был тот факт, что до самых моих четырнадцати лет я имел практически братские, родственные отношения со всеми девушками как на нашей улице, так и во всём нашем районе. Наверное, это было связанно с тем, что, по мнению большинства особ противоположного пола, я был похож на девчонку. Все они находили во мне сходство с плюшевым медвежонком. Согласиться с такой постановкой вопроса было невозможно, но мне это никак не мешало. Поэтому я без особого энтузиазма отбивался от их всевозможных сюсюканий. Они всегда возились со мной как с маленьким. В моём кругу общения были девчонки повзрослее меня на три – четыре года. На нашей улице почти все соседи были очень дружны. Это позволяло мне иногда ночевать у подружек, устраивавших девчачьи вечера.
Вся наша улица была практически одной семьёй. Кстати, я был единственным парнем, который мог находиться на законной территории девчонок и быть полноправным участником весёлых поночёвок. Знаете, я даже был этакой гарантией в вопросе проведения такого рода посиделок. Не знаю почему, но родители любой из моих подруг или в шутку, или всерьёз, давая девочкам согласие на их очередную сходку, всегда спрашивали: «А с вами Уратик будет?». У меня было двоякое впечатление от этих «ночёвок». В первом случае мне это напоминало пресно–ванильную сходку с листанием всяких журналов, обсуждением и промыванием костей всех молодых парней предсвадебного возраста по нашему району. Именно из‐за таких посиделок я стал обращать внимание на то, какие ногти у Андрея, правда ли они обкусанные. Или же, правда, что кривые и жёлтые зубы Артура отпугивают людей, и есть ли шансы у Ванечки, о котором без умолку целых полгода трындычала Вика. Из её рассказов о том, как они друг другу подходят и какие у него волосы, зубки, глазки, ушки, ножки, бархатные ручки, я чётко понимал, что шансов на Ванечку у Вики нет! Мне приходилось слушать о многих вещах, о которых я даже не задумывался. Например, от Кристины я узнал, что ноги моего дяди Вовы неприятно воняют, а Лигас, когда улыбается, похож на кролика. Несмотря на кучу минусов, в «ночёвках» были и несомненные плюсы, влияющие на моё второе мнение. Оставаясь дома без родителей, девчонки пекли тучу сладких блюд. В такие минутки моя персона была центром всеобщего внимания – я изображал знающего эксперта, снимая пробу первым.
В общем, с ними было весело. Мы могли делать котам причёски. Особенно от наших дизайнерских идей пострадал кот Ксюши – Барсик. Ему вообще пришлось пережить перекраску из белого в синий цвет. В дальнейшем это каким–то странным образом сказалось на его самооценке, ну, по крайней мере, так говорила Крис. Мы часто бились подушками, играли в прятки, салки – так что с девчонками всегда было по-своему интересно.
Такая близкая дружба с противоположным полом давала мне особые условия в общении с пацанами‐старшаками, которые были гораздо взрослее меня. Ребята видели, что я часто проводил время в кругу девчонок, так сказать, «на выданье», и многие ребята хотели получать от меня сведения о своих объектах воздыхания. Самые большие дивиденды от такого рода разведки выпадали ближе к моим тринадцати годам, когда особая дружба с ребятами постарше ставила мою школьную личность в особые условия, заключающиеся в хорошей защите как в доме знаний, так и в любых вопросах на улице. Если честно, приоткрою тайну – все рассказы «горе–рыцарям» о том, что слышно в кругу «красна девиц», были как минимум полной неправдой. Ну, а что я должен был говорить, например Кириллу, когда такой безумно влюблённый, крупный мордоворот, с бедовыми кулаками, с честными и искренними глазами поджидает тебя с отвисшим подбородком. Он ждёт, чтобы получить ответ, ну, на такой, прямо скажем, не особо сформулированный вопрос, типа: «Э‐эй, малый! Иди сюда! Тэ‐э, это! Ну, там, Свету знаешь? Ну, в общем. Это… Может, там…».
Обрывая его, и не давая Кириллу особо напрягаться в таком пикантном и деликатно тревожном вопросе, видя, что ему легче кого–нибудь просто задушить сейчас, чем выдавить из себя ещё хоть несколько слов, я, естественно, спасая свою жизнь, опытом понимания сути желаний не только Кири, но и всех ему подобных «горе‐кавалеров», отвечаю: «Киря, всё понятно! Я узнаю, как она относится к тебе, и что она о тебе говорит…».
Этим ответом я снимаю напряжение не только с костолома, но и сохраняю себе здоровье. А дальше происходило вот что: я должен был перефразировать мало разумному, но крепко бьющему здоровяку прямую речь Светы: «Блин, Наташ, ну какой Кирилл? Я вообще не уверена, что он умеет говорить. Единственное, знаю точно – он понимает язык обезьян. У него даже выражение лица, как у гориллы, – никогда не поймёшь: радуется он или ему плохо. А руки?! Это не руки! Это лапы медведя. Нет! Даже если бы он был последним оставшимся парнем на Земле, всё равно нет!».
Ну, вот примерно такая точка зрения была на тот момент у Светы. Мне же предстояло сказать влюблённому гиббону что–нибудь позитивное и, естественно, я нагло врал: «Кирилл, знаешь, всё хорошо! У тебя есть все шансы!».
После моих недвусмысленных слов он был счастлив как ребёнок, а я оставался целым и невредимым. Примерно также приходилось врать и всем остальным горе–воздыхателям. Получая от меня «обнадеживающие слова» ребята типа Кирилла делали тупые провальные попытки глупейших подкатов. Было смешно смотреть, как их жёстко и в грубой форме отшивали молодые особы. А многие даже после моего, в кавычках «положительного расклада», всё равно боялись и не делали никаких попыток сблизиться с объектом обожания. В действительности же те, кто совершал феерические попытки признаться в чём–либо, проваливаясь, хотели надавать по моей брехливой заднице. Даже Кирилл понял, что моя коварная попа его культурно подставила и у него было естественное, дикое желание открутить мне ухо, ну, или оба. Многие жаждали надавать мне оплеух, но увы тактически, я и тут был впереди.
Слава Богу, никакие ужасные мысли о мести не находили воплощения. Все знали моих дядей и старших двоюродных братьев, которые имели вес и авторитет в нашем районе. Дядя Вова, входивший в ту же компанию, однажды, раз и навсегда, показал всем, что будет с тем, кто меня хоть пальцем тронет.
Это простое и незамысловатое действо произошло летом, в мои полные десять лет. Я с другом Игорем трудился над строительством песочных замков в насыпной куче песка возле его дома. Наши постройки были внушительными, мы старались с утра до вечера, бережно смешивая песок и воду, и возвели, поистине, впечатляющий квартал. Эту идеальную и масштабную стройку нагло разрушили «старшики» Стас и Леха. Эти два товарища были неразлучными друзьями. Они подъехали к нам на спортивных велосипедах. В то время такие эксклюзивные «байки» были только у них. Стас прикатил на жёлтом, а Лёха – на красном. Эти наглые рокеры с явным удовольствием, несколько раз, с пробуксовками проехались по постройкам, которые мы создавали целый день, превратив произведения детского искусства в кашу. Разрушительное действо привело их в полный восторг. Громко смеясь, они укатили на соседнюю улицу. Нас же обуревали прямопротиво–пропорциональные чувства – мы громко рыдали. Игорёк, ничего не сказав, вытерев рукавом слюни, пошёл домой. Жёсткий мир сломил его. Я же хотел мести!
Мой путь лежал на соседнюю верхнюю улицу в дом дяди Вовы, которому тогда было лет девятнадцать. Истекая слезами, я отворил калитку. Каштанка – маленький двор–терьер дедушки Александра – встретила меня громким приветственным лаем. Дедушки Саши и бабушки Лиды скорее всего дома не было – это было понятно по косвенным признакам – из открытых дверей доносилась музыка самой мальчиковой и отвязанной группы того времени «Мальчишник». Я шёл на звук брани и практически нецензурной лексики.
Обогащённый «ничем», заблудившийся философ вовсе не ожидал увидеть меня. Крокодиловы слёзы слегка прекратились после того, как я увидел неловкий танец в семейных цветастых трусах со смешными движениями тазом взад–вперёд под громкие звуки кассетного бумбокса дяди Вовы. Такое хорошее настроение дяди было обусловлено ожиданием вечернего свидания и зижделось на том, что его вечером ждала Кристина, а может быть, ещё кто–то. Пар от пыхчащего утюжка, стоящего на гладильной доске, видимо, ждавшего глажки чёрных штанов, которые сильно помятые висели на дверце шкафа, наталкивала только на одну мысль – Вован явно куда–то намыливался. Увидев меня, дядя бегом бросился выключать «мафон», после чего обратился ко мне с вопросами, которые действительно интересовали его: «Малой, ты что здесь?! Что случилось?».
Я, само собой разумеется, держал мхатовскую паузу, супя нос и дуя губы. «Доблестный богатырь» трижды пытался переспросить меня о том, что же всё–таки происходит? Дабы не переигрывать, я дал довольно полный ответ, искусно приукрасив безжалостный сюжет. Мой полусопливый рассказ сильно исказил лицо дяди, он стал похож на сваренного рака. По всем внешним признакам было понятно, что я добился от дядюшки нужной химической реакции и ядовитой злобы, которые должны были покарать Стаса и Лёху. Слабоумие и отвага были его убойной фишкой. Недолго думая и не надевая штаны, покрасневший и раздувшийся в размерах дядя выбежал на улицу. Я рванул за ним.
Безусловно, экспрессия была нужна. Но в какой степени цивилизованности она будет выражена Вовой? Это был «вопрос вопросов». Разъярённый монстр вышел на перекрёсток двух улиц, одна из которых вела вниз к лесу, а другая – в сторону моего дома. Именно на этом направлении пути была обнаружена первая «жертва» в виде Стаса, который, видимо, каким‐то образом разъехался с Лёхой. Его беспечное питьё воды из уличной колонки напоминало водопой травоядного, явно уверенного в своей безопасности, наслаждающегося утолением жажды. Вова в этот момент думал по–другому. Стасова беспечность была подарком агнца господнего.
Натуральное расстояние от нас до «еды в пищевой цепи» было приличным, чтобы дядя успел догнать гонщика–разрушителя, но как оказалось, я сильно недооценивал Вована. Его бег был похож на несущегося быка – та же мощь, та же сила, только с грацией хищного ягуара. Эта внезапность нападения подтверждалась запоздалой реакцией Стаса, который слишком поздно понял, что его хотят «убить» – возмездие было слишком обескураживающим. Судорожные, наполненные ужасом действия успели усадить тело Стасела на сидушку велосипеда, где его спину догнал сорок девятый размер ноги Вовы.
Знамо дело, вы понимаете, что получается после того, как масса в сто двадцать семь килограммов на большой скорости вкладывает всю свою инерцию через выпрямленную, напряжённую ногу в спину тела, весом не более шестидесяти килограммов. Знаете, именно в тот момент я поверил, что удар ногами, как в «Теккене», действительно существует, и он имеет такой же разрушительный эффект, как и в самой компьютерной игре. Кстати, Стас очень любил эту игру и неплохо врывался в неё, даже часто демонстрировал почерпнутые навыки пустому пространству, выстреливая ногами в воздух. Мне кажется, что во время полёта в деревянный кольчатый декоративный забор бабы Шуры он тоже вспомнил «Теккен 3».
После того как бывший «байкер», выполнявший функцию шара для боулинга, выбив «страйк» своим телом, снес целиком такой аккуратный заборчик, дядя приступил к вымещению ярости на его велосипеде. Если бы кто–то раньше мне сказал, что у спортивного байка голыми руками можно оторвать от рамы колесо, я бы точно не поверил. А «Великолепный Вова» сделал это с необычной лёгкостью, лишь немного рыкнув. В дальнейшем расчленение велосипеда на части было лишь вопросом времени.
После того как рассерженный медведеподобный дядя попрыгал на ведущем колесе и сделал из него ответ на вопрос: «Какие формы деформации может принять обруч?», он незамедлительно отправил эту бесформенную вещь далеко за забор, на огород ни в чём неповинной бабы Шуры. Немного другая участь постигла заднее колесо. Первым делом крепыш–философ хотел надеть его Стасу на голову, но, увидев расфокусированный взгляд, явно искренне просящий прощения даже за то, что тот когда‐то надменно перестал верить в Деда Мороза, Вовчик отправил колесо в долгий путь. В тот момент, когда дядя держал одну половину рамы в левой руке, а другую – в правой, мой взор уловил появление следующего «растительноядного Лёхи». Он увидел, как я заворожённо наблюдал за чем–то. Его наглая улыбка уже вовсе не раздражала меня так, как часом ранее. Его радостная морда, скорее, вызывала жалость и сочувствие. Лёха сначала не понял моей спокойной и умиротворённой реакции, но яростный ор Вовы в мгновение ока сложил целостную картину происходящего в его пустой и бестолковой голове. Безрадужность и безнадёжность ситуации побудили велосипедиста драпать без оглядки с огромными пробуксовками в сторону лесной чащи. Велосипедный лихач не хотел, чтобы сегодня его жизнь дала трещину. А мне так хотелось, ну хоть чем–нибудь помочь, и я крикнул ему вслед: «Крути, Лёха! Крути!».