Теперь Остатки-Сладки заметил, что джинн смотрит на него из листвы, да еще состроил ему рожу! Мальчик так перепугался, что изо всех сил зажмурил глаза и спрятался на груди у шазде, который своими большими ушами напряженно вслушивался в слова Шахандэ и качал головой.
Осторожно мальчик снова открыл глаза. Джинн не исчез; теперь он передразнивал старого князя: сидел возле бассейна и, как и шазде, с важностью кивал. Остатки-Сладки подумал, что, если он расскажет прадедушке, какими злыми делами занимается джинн, тот прикажет Султану-Али привязать джинна к фалаку[8] и всыпать ему как следует. И как только он об этом подумал, так и увидел джинна, привязанного к фалаку, а прадедушка бьет его палкой по пяткам. Волосатые его, с копытами, ноги, продетые в петлю, трясутся, а черные эти его кругляши от страдания надулись, набухли – прямо как черные сливы на ветках…
…И вдруг Остатки-Сладки задрожал от холода, заструившегося по его ногам, и проснулся.
– Эй, там… Возьми-ка ребенка от меня. Провонял всю беседку!
Шабаджи подбежала и взяла его на руки, и, отнеся к сторожке, переодела ему штанишки. Остатки-Сладки хотел опять вернуться в беседку и посмотреть, как наказывают джинна, но Шабаджи не пустила:
– Разве не видишь, его высочество гостя принимают?
Он заревел, и Шабаджи вынуждена была обратиться к матери:
– Судабе-ханум?!..
Из окна гостевого дома выглянула мама, и тегеранская ее красота осветила весь двор.
– А тебе что? Пусть идет!
Остатки-Сладки опять побежал в беседку. Шазде раздвинул ноги и уперся тростью в щель между двумя кирпичами пола. Лишь уважение к этому неожиданному гостю заставило его так долго здесь сидеть и слушать многословие Шахандэ. Обычно, как все знали, он с собеседниками не церемонился. Лишь один был человек, которого шазде мог долго слушать и даже кивать его словам, – Мирза-хан, напарник по мангалу.
Шахандэ понял, что пора закругляться.
– Прибыл с целью консультации, так как, по мнению вашего покорного слуги, режим диктатуры его величества куда возвышеннее демократизаторства этого молодого, но нестойкого. И, как бы ни повернулось, по общему мнению, насчет реакции духовенства можно не беспокоиться…
Шазде встал и, расправив плечи, произнес:
– Народ, который в самом английском посольстве готовит религиозные пожертвования в виде плова с мясом, заслуживает, чтобы его шахом стал этот молодой негодяй.
Они пошли в сторону крытого коридора. Поравнявшись с бассейном, шазде указал тростью на полосатую кошку, которая наверху увитой шиповником беседки устроила засаду и караулила соловья.
– Прославляемое английское правительство напоминает мне вот эту бесстыжую кошку, которая, как мы ее ни гоним, все равно пролезает в усадьбу.
– Но вашему покорному слуге кажется, – заметил Шахандэ, – что наследник не является англофилом.
– Не обольщайтесь, – ответил шазде. – По моему скромному мнению, все на свете – англофилы, кроме разве тех, кто мертвыми выходят из утробы матери.
И он вновь нацелил трость на Полосатку и со злостью прошипел:
– Сукина тварь!
Причем, произнося звук «с», он так сжал свои вставные зубы, что Остатки-Сладки почувствовал это на своих зубках: так бывает, когда во время еды нечаянно прикусишь камешек или песчинку.
– Господин Салари?
Ты встаешь и подходишь к стойке. Девочка так на тебя смотрит, точно видит все твои внутренности насквозь. Отдает тебе бланк с результатом анализа и тянет руку к коробке со склянками – в твоем детстве была такая игра, «угадай-ка», – в этих скляночках образцы и пробы.
– Этот образец вы должны еще отнести в центральную лабораторию.
Держа в руках склянку и листок анализа, ты направляешься к выходу из медицинского центра. К врачу сегодня идти уже нет сил. Тебе подарили еще один день, так пользуйся им. И лучше всего сейчас пойти домой. Лишь рядом с твоей женой ты забудешь о всяких анализах.
На улице ты чувствуешь между собой и прохожими пугающую дистанцию. Обычное обследование, а чего только оно ни сделает с человеческой жизнью! Как знать? Может, многие из тех, мимо кого ты сейчас идешь, носят в своих телах некую весть, а вестей от нее не получили. Твое отличие от них в том, что ты сдал анализы, а они нет. И у тебя есть жена, хозяйка, а у них…
Вставляешь ключ и открываешь дверь. Спуститься на четыре ступеньки, и вот ты дома, в собственном пространстве, полном знакомых запахов, привычных звуков, любимой энергетики, особенно в кухне, в которой самые пахучие пряности не могут уничтожить запаха твоей хозяйки. Ее жизнь, во всей величине измерений, проходит в этой крохотной кухоньке.
Переодеваешься и растягиваешься на диване. Жена входит со стаканом чая.
– Ну что там?
– Ничего. Получил результаты… Завтра покажу врачу.
Хозяйка возвращается в кухню, а ты начинаешь пить чай, как вдруг та же боль, что и в тот недавний день, неожиданно бьет в твое плечо и шею; боль такая уверенная и глубокая, что у тебя перехватывает дыхание. Расслабившись на диване, ты ни о чем не думаешь, лишь ждешь, пока боль понемногу уляжется… И вдруг ты летишь в глубину какой-то темной пропасти.
Голос жены вырывает тебя из дремоты. Ужин готов. Ты медленно жуешь в молчании. Хозяйка тоже молчит. Наверняка ваш сын, Каве, снова что-то отчебучил…
Только вы поужинали – звонок телефона. Это Марьям, жена Каве. Ты не в силах слушать ее жалобы и заморочки, отходишь и садишься на свое всегдашнее место на диване, включаешь телевизор. Девушки разминаются на берегу моря. Улыбчивые и свежие, высокие и хорошо сложенные, вот они идут прямо на тебя. Хозяйка выходит из кухни с чаем на подносе.
– Иншалла, всё обойдется…
– Дай-то Бог!
Вокруг жениных губ – пушок, точно халвой обметало. Девушки, которые сейчас, в солнечных лучах, кажутся еще более длиннотелыми, неожиданно поворачивают к тебе свои пронизанные росой спины и бегут в море, всё дальше и дальше…
Ханум ханума вышла к бассейну женской половины для омовения. Эту процедуру она всегда проделывала с таким трепетом, точно кокетничала с водой. Прежде всего, как кошка, которая собирается ловить рыбу и трогает лапой воду, она опускала в бассейн пальцы, ломая границу сухого и мокрого. Потом воду зачерпывала ладошками и тщательно мыла руки от сгибов локтей и ниже, следя, чтобы на каждую клеточку грешного тела попала влага. Плескала на лицо, ожидая, пока вода впитается в ее морщинистую кожу, напоминающую кожаный переплет книги воспоминаний Большого шазде… Давненько ее шазде даже не смотрел на эту кожу.
…Уже много лет Ханум ханума жила в одной из комнат женской половины отдельно от старого князя – от шазде. Она не была домоседкой: обожала ходить в гости. Надевала выходную одежду – чадру и шаровары – и пускалась в путь: с обеда на обед, с одного религиозного собрания на другое. Проследить ее маршрут легко можно было бы по траурным слезам, ею пролитым. Насколько Ханум ханума была молчаливой и сдержанной, настолько же ее невестка Таджи – говорливой и острой на язык. А отношения между ними были прекрасными. А вот с женой внука – тегеранской девицей – контакта не было никакого.
Для смачивания ног Ханум ханума сняла туфли – и вдруг увидела Полосатку, как раз возле отделения бассейна для мытья ног. Кошка стояла и смотрела на нее со своим всегдашним требовательным выражением. Ханум ханума не растерялась и осторожно отошла назад. Она знала, что, если брызги омовения перед намазом попадут на кошку, то на руках выскочат бородавки.
– Уходи… Нехорошее, грязное животное!
Полосатка не пошевелилась. Так же стояла и смотрела на два шарика ее старых глаз, и сверкание кошачьего взгляда вдруг пронзило ее насквозь. Кошачий взгляд был настолько человеческим, что Ханум ханума несколько раз прошептала «Бисмилля» и торопливо ушла в свою комнату. А назавтра после этого дня «они» – нечистая сила – как раз и начали свою работу!
Опять звонит телефон. Твоя жена снимает трубку: на проводе Марьям. Сообщает, что договаривалась с Каве, чтобы он приехал домой пораньше и отвез Баран[9] к врачу; но Каве до сих пор нет, и мобильник его не отвечает. Как только у этой женщины возникает проблема, она тут же звонит вам. Это вина твоей хозяйки: она ее избаловала. А ведь в семье муж и жена сами должны решать свои проблемы. Или как: едва что-то произойдет, хватать мегафон и сообщать всему свету? Вы свои двадцать пять лет отмучились с Каве, и мало вам не показалось, а теперь мучиться с его женой?
Ты переключаешь спутниковый канал. Муравьи на экране телевизора бегают туда и сюда. Диктор говорит, что муравьи…
– Марьям звонила. Они договаривались с Каве…
– Я слышал.
Жена не продолжает: не хочет усугублять твое состояние. Сердцу твоему это не полезно. Муравьи-работники группками, одна группка за другой, тащат в муравейник съестные припасы. Но к муравейнику приближаются несколько термитов-хищников, вышедших на охоту. Начинается страшная суета, и муравьи сумасшедше крутятся друг вокруг друга и обмениваются разведданными. Очень скоро из-под земли появляются несколько бойцовых муравьев, чтобы отбить атаку термитов-хищников. Они знают, что если хотя бы один из нападающих останется в живых, он принесет весть в свою колонию, и тогда термиты нахлынут на них как сель и отнимут их пищевые припасы, разграбят их генофонд – питомник детенышей. Даже матку похитят и никого не оставят в живых.
…Схватка с термитами закончилась победой оборонявшихся, однако один термит сумел удрать. После его бегства муравьи-солдаты принимаются за дело: стучат своими большими головами о стенку муравейника, этакой азбукой Морзе посылая сигнал тревоги. Почти мгновенно появляется большое количество рабочих муравьев, и они хлопочут вокруг входов в муравейник. Из пыли и собственной слюны они делают клейкую глину и быстро залепляют ею входные отверстия, и сами исчезают в этих подземных коридорах, в их непроницаемой тьме.
Султан-Али поднялся утром рано и направился в туалет, и вдруг нога его поехала по какой-то гадости, и он хлопнулся на землю. Счастье его, что головой не о бортик бассейна, иначе – конец бы ему. «Те самые» – «они» – облегчились прямо здесь: тепленьким, свеженьким, да в каком количестве!
Султан-Али, пока никто не увидел, быстренько убрал и замыл следы и большого значения этому не придал. Подумаешь, кого-то прихватило среди ночи, не успел добежать до уборной, ну и… Допустим, какая-нибудь «баба-яга» из двух… Хотя нет, эти высохшие старушки таких куч не наделали бы!
На следующее утро громовой крик заставил всех сбежаться ко входу в женскую половину. Шазде стоял на крыльце и трясся от ярости. «Их» роза красовалась прямо перед входной дверью – и опять тепленькая, еще дышащая, и каких размеров!
– Вай, как жалко мне того, кто совершил эту мерзость! – кричал шазде. – Я его так накажу, что даже куры-наседки прибегут смотреть!
– Аллах свидетель, – заявила Ханум ханума, – как только появилась эта кошка с дурным глазом, так и начались нехорошие события!
– Ханум-джан, – возразила ей Таджи, – но ведь кошка не могла, как бы это помягче выразиться…
Редкостный случай, но старый князь вдруг согласился с Ханум ханумой. И чтобы подчеркнуть свое с ней согласие и довести таковое до ушей кошки, он громко закричал:
– А ведь она попадется мне! Я ее отдам живодеру содрать с нее шкуру и соломой набью чучело! Клянусь памятью Большого шазде, если я сегодня же не разделаюсь с этой тварью, то я не из рода моего отца!
И шазде приказал Султану-Али непрерывно караулить и, как только кошка залезет в подвал, тут же закрыть ее на замок и кричать хозяину. И еще не пробило полдень, как Султан-Али позвал его, и шазде отдал новый приказ:
– Теперь посади ее в мешок и принеси, я скажу, что дальше делать.
Услышав это, Султан-Али побледнел, словно покойник. Спускаться в подвал ему было страшно. Боялся навлечь беду и на свою голову, и на свое семейство. Но мог ли он ослушаться шазде? И он взял метлу, совок для мусора и мешок и полез в подвал. Вначале он уговаривал кошку выйти по-доброму, но та не показывалась. Султан-Али, читая молитвы, начал обыскивать подвал, и Полосатка вдруг зашипела, выскочила из-за зернового ларя и, прыгнув, когтями вцепилась в лицо Султана-Али, потом, опрокидывая кувшины с соком незрелого винограда, кинулась к медному тазу и засела под ним, зыркая оттуда своим прилипчивым, полным смысла взглядом.
Султан-Али знал, что, если вернется без кошки, то станет посмешищем, поэтому после долгой борьбы все-таки запихал Полосатку в мешок и с победой вылез из подвала.
– Вот молодец! Вижу, что ты настоящий мужчина…
Полосатка в мешке как-то хрипела и пыталась вырваться, Султан-Али с расцарапанным подбородком ждал дальнейших приказов хозяина.
– Так, теперь слушай внимательно. Берешь кота и идешь в духан на краю города. Находишь проезжающего водителя и даешь ему пять кранов[10], и говоришь, чтобы он взял мешок и выбросил его в следующем городе… И всё, точка на этом! Ни слова больше не добавляй… Понял меня?
– Слушаюсь, хозяин.
Взяв мешок, Султан-Али отправился в трактир на окраине. Объяснил ситуацию одному водителю и сунул ему в ладонь пять кранов. Водитель несколько раз повторил: «Слушаюсь! Будет исполнено», – бросил мешок в кузов грузовичка и уехал.
Ближе к вечеру Султан-Али вернулся домой, гордый, словно покоритель Герата. Пока дошел до особняка, об эпопее с Полосаткой рассказал примерно семи или восьми своим знакомым. И к этой ночи уже чуть ли не всё население города болтало о кошке с дурным глазом, которая связалась с нечистой силой и которую шазде выкинул из их района. Причем о мужестве самого Султана-Али не упомянуто было ни разу…
…Однако если шазде думал, что удаление полосатой кошки установит мир и покой в особняке, то он ошибался, и это выяснилось очень скоро. Судабе-ханум была виной тому, что покой снова рухнул и вкус победы исчез. Своими большими ушами шазде расслышал то, что тегеранская девица говорила Таджи:
– Я не думала, что его высочество опустится до такого. Чем виновато несчастное животное, что его так бросить в мешок и сделать бездомным? А эти «они» – что за чушь? Засорять мозги собственному правнуку! Наивному мальчику сорок бочек арестантов на уши навалили – неграмотная бабья чушь! Джинны! Какие джинны, кто их видел вообще? Хоть бы вы-то не повторяли эти глупости! Вы ведь взрослый человек, как вы можете верить этой чепухе?
Шазде эти слова так возмутили, что он уже не помнил себя. Сами слова невыносимые, да еще от кого – от невестки его сына, а она из круга тех выскочек, что покушались на древние права Каджаров! Еще до сих пор он не простил своего внука за эту глупую женитьбу, считая ее предательством их предка, Большого шазде, чей голос как бы звучал эхом в особняке. Шазде очень задевали вопросы родства с Каджарами, это было жизненно важно! Именно в этом городе жена Хусейн-кули хана разродилась Фатх-Али Шахом, от него и вел свой род шазде, как же ему было теперь не затопать ногами и не закричать?
– …Вам эти слова совсем не к лицу, Судабе-ханум! Шли бы на улицу, на проспект, и там бы вертели задом своим!
Судабе-ханум возмутилась; хлопнув дверью, закрылась в гостевом доме. Капитан должен был прийти ей на помощь. Нужно было поставить на место это отсталое семейство. В отцовском доме она росла как принцесса, а здесь от нее ожидали, что она, будто купленная за деньги невольница, будет им прислуживать?
…Она и предположить не могла, что окажется в такой ситуации: что к таким последствиям приведет ее простое желание съесть порцию палуде[11] весенним днем возле моста Таджриш в Тегеране… Уж лучше бы ей тогда ногу сломать, чем пойти с подругой в кафе-мороженое! Там решилась ее судьба – когда глаза ее встретились с этим горящим чарующим взглядом, от которого она испытала как бы покалывание и пощипывание кожи. И это она, девушка современная, живая и храбрая, привлекательная, одетая по последней моде; она, которая любила кино, а еще больше музыку; она даже пела на школьных вечерах. И родители ее были отнюдь не бедны. Отец по договору с компанией «Додж» занимался импортом автомобилей, и даже связи с шахским двором имелись. Но судьбе ведь всего этого не объяснишь…