– Ладно, мне и правда уже пора.
На сей раз она не стала меня удерживать.
22
Как обычно, спускаясь по лестнице, я вновь и вновь возвращалась мыслями к нашему разговору, и пришла к следующим выводам. Лила целыми днями сидела дома одна, знакомых в новом районе у нее не было, Стефано ее поколачивал, она постоянно боролась со своим телом, сопротивляясь зачатию, и до такой степени завидовала моим школьным успехам, что предложила это безумное пари, чтобы иметь повод снова сесть за парту. Не исключено, что она завидовала и моей свободе. Мои проблемы – размолвка с Антонио и недостаточно хорошие оценки – по сравнению с ее собственными представлялись ей сущими пустяками. Постепенно я, сама того не замечая, нашла ей оправдание, через несколько минут перешедшее в восхищение. Ведь и правда, как было бы хорошо, если бы она снова стала учиться! Мы вернулись бы в детские годы, когда она всегда была первой, а я второй. Учеба вновь наполнилась бы смыслом, потому что Лила умела находить в ней смысл. Я бы существовала в ее тени и чувствовала себя сильной и защищенной. Да, да! Надо все начать сначала.
Пока я шла домой, мне вспомнилось то странное выражение на лице подруги – смесь страха, страдания и отвращения. Что оно значило? Я снова мысленно увидела растрепанную учительницу Оливьеро, плохо владеющую собой Мелину и, сама не знаю почему, начала приглядываться к проходящим мимо женщинам. С глаз как будто спала пелена, и я поняла, что до сих пор смотрела на них, но на самом деле их не видела. В центре моего внимания были только девчонки, мои подруги – Ада, Джильола, Кармела, Мариза, Пинучча, Лила, – я сама, мои одноклассницы, но мне и в голову не приходило задуматься, как выглядят Мелина, или Джузеппина Пелузо, или Нунция Черулло, или Мария Карраччи. Единственная взрослая женщина, за которой я наблюдала вблизи, была моя хромая мать; ее облик отталкивал и пугал меня, я боялась, что стану такой же, как она. Но в ту минуту я ясно представила себе их всех – матерей семейств, живших в нашем квартала. Все они были измученные, затурканные, нервные. Они или молчали, поджав губы, или орали на детей, которые выводили их из себя. Худые, с запавшими глазами и щеками, или слишком толстые, с огромными задницами, распухшими ногами и тяжелыми обвисшими грудями, они тащились по улицам, навьюченные сумками с продуктами, а за ними семенили, вцепившись им в юбки, младшие дети, с ревом требуя взять их на руки. Господи боже, они ведь были всего на десять, максимум на двадцать лет старше меня. И уже потеряли всякую женскую привлекательность, которую мы, девчонки, старались подчеркнуть нарядами и макияжем. Эти женщины растратили себя, угождая мужьям, отцам и братьям, и становились все больше похожими на своих мужчин, подточенные болезнями, возрастом и непосильным трудом. Когда в них начались эти страшные перемены? Когда они взвалили на себя домашние хлопоты? Когда родили первого ребенка? Когда получили первую затрещину от мужа? Неужели и Лила станет такой же, как Нунция? Неужели на ее нежном лице проступят грубые черты Фернандо, а легкая походка сменится неуклюжей поступью Рино, с его широким шагом и безвольно свисающими вдоль тела руками? А что станет со мной? Неужели и мое тело однажды исчезнет, а вместо него появится не только уродливое тело матери, но и тело отца? И все, чему учили меня в школе, растает как дым, и наш квартал с его говором и повадками опять победит, и все потонет в этом вязком болоте, все вперемешку – Анаксимандр и мой отец, фирма «Фольгоре» и дон Акилле, валентности и пруды, аорист, Гесиод и грубая народная речь братьев Солара, все это, повторившись в тысячный раз, растворится в хаосе нашего опустившегося города?
Я вдруг поняла, что помимо собственной воли испытывала сейчас те же чувства, что владели Лилой. Так вот почему у нее на лице появилось это выражение горечи и боли! Вот почему она поглаживала себя по бедру, словно прощаясь с собой! Она ощупывала свое тело, догадываясь, что скоро в него вселятся Мелина или Джузеппина, и предчувствие этого ужасало ее и вызывало в ней отвращение. Вот почему она пыталась собрать вокруг себя друзей детства, с которым не желала расставаться!
Я вспомнила, каким взглядом она смотрела на учительницу Оливьеро, когда та, споткнувшись, упала в классе, точно сломанная кукла. Я вспомнила, как она не могла оторвать глаз от Мелины, которая шла по улице и жевала только что купленное мыло. Еще я вспомнила, как Лила рассказывала нам, подружкам, об убийстве, о следах крови на медной кастрюле, и уверяла нас, что дона Акилле убил не мужчина, а женщина. Она настаивала на этом, словно своими глазами видела на месте убийства женскую фигуру. Дона Акилле должна была убить женщина, чтобы выместить на нем всю ненависть к мужчинам, и она сделала это во имя торжества справедливости.
23
С конца июля я каждый день, даже по воскресеньям, ходила с дочками владелицы магазина канцтоваров на пляж в Sea Garden. С собой я брала не только разные мелочи, которые могли понадобиться моим подопечным, но и книги, полученные от профессора Галиани. Авторы этих не слишком толстых томиков рассуждали о прошлом и настоящем и пытались представить, каким станет наш мир в будущем. По стилю изложения они напоминали учебники, но были сложнее и интереснее. Я не привыкла к чтению текстов подобного рода и довольно быстро от них уставала, да и девочки требовали моего внимания. Рядом плескалось спокойное море, солнце заливало город зноем, в голове роились безумные фантазии, я ловила себя на желании поскорее перескочить через строчку, поскорее добраться до конца страницы и вернуться к тому, что находилось на расстоянии вытянутой руки: к незамысловатому существованию между морем и небом. Накануне своего семнадцатого дня рождения я сидела на пляже, переводя взгляд со своих воспитанниц на страницы «Рассуждения о происхождении неравенства между людьми».
В одно особенно жаркое воскресенье кто-то подошел ко мне сзади и закрыл мне глаза руками.
– Угадай, кто это?
По голосу я сразу узнала Маризу, и во мне всколыхнулась надежда, что сейчас я увижу Нино. Вот бы посмотрел он на меня сейчас: загоревшую, с гладкой от соленой воды кожей, склоненную над серьезной книгой.
– Мариза! – радостно воскликнула я и обернулась. Но Нино с ней не было – рядом с ней стоял Альфонсо с голубым полотенцем на плече, держа в руках зажигалку, кошелек и пачку сигарет. Он был в черных плавках с белой полосой, такой бледный, словно в жизни не бывал под солнцем.
Я удивилась, что он здесь. Альфонсо не сдал экзамены по двум предметам, и в октябре его ждала переэкзаменовка; кроме того, я знала, что он работает в колбасной лавке, и по идее в выходные должен был корпеть над учебниками. Да и Мариза, по моим представлениям, должна была уехать с родителями на каникулы в Барано. Но она рассказала, что родители поссорились с хозяйкой тамошнего дома и в складчину с римскими друзьями сняли домик в Кастель-Вольтурно. Она вернулась в Неаполь всего на несколько дней – забрать учебники и… кое с кем увидеться. С этими словами Мариза кокетливо улыбнулась Альфонсо, но для меня и так не было секретом, что она имела в виду именно его.
Я не сдержалась и спросила, как Нино сдал выпускные экзамены. Мариза недовольно поморщилась.
– Две девятки, остальные восьмерки. Узнал результаты и тут же уехал в Англию. Один. Без гроша в кармане. Собрался искать работу. Пробудет там, пока не выучит английский.
– А потом?
– Не знаю, наверное, будет в университет поступать, на экономический.
У меня в голове роились тысячи новых вопросов; я искала предлог, чтобы выспросить, что за девушка поджидала его возле школы. Меня интересовало, с ней он уехал или один. Но тут Альфонсо вдруг смущенно пробормотал:
– С нами Лина приехала. Нас Антонио привез. На машине.
Антонио?
Должно быть, Альфонсо заметил, как изменилось мое лицо, на котором вспыхнуло ревнивое удивление, улыбнулся и сказал:
– Стефано занят в новой лавке и поехать с нами не смог. Но Лина хотела с тобой увидеться. Ей надо тебе что-то сказать. Это она попросила Антонио нас отвезти.
– Точно! Она сказала, что ей срочно надо с тобой поговорить, – подтвердила Мариза и весело захлопала в ладоши, показывая свою осведомленность.
Что такого она собиралась мне сказать? Судя по выражению лица Маризы, что-то хорошее. Может, Лила уговорила Антонио простить меня? Или Солара сдержал слово и устроил Антонио освобождение от службы? Именно эти мысли первыми пришли мне в голову. Но от них пришлось отказаться, едва на горизонте показались Лила и Антонио. Мне сразу стало ясно, что Антонио подвез Лилу только потому, что ему нечем было заняться в воскресенье, а дружбу с ней он рассматривал как редкую удачу. Он плохо выглядел: несчастный и какой-то испуганный. Холодно бросил мне: «Привет» – и отошел в сторону. Я спросила, как чувствует себя Мелина, он нехотя выдавил пару слов, обеспокоенно огляделся и позвал девочек купаться – им только того и надо было. Лила показалась мне бледной, правда, она была без косметики, и настороженной. Не знаю насчет срочного дела, но она села рядом со мной, взяла книгу, которую я читала, и молча принялась ее листать.
Мариза смотрела на нее с недоумением. Потом, застеснявшись собственного недавнего энтузиазма, побрела к воде. Альфонсо устроился подальше от нас, растянулся на солнце и стал с необъяснимым интересом смотреть на полуголых купальщиков, как будто никогда не видел картины занимательней.
– Кто дал тебе эту книгу? – спросила Лила.
– Преподавательница латыни и греческого.
– А почему ты мне ничего не сказала?
– Не думала, что тебе это интересно.
– Откуда ты знаешь, что мне интересно, а что нет?
– Когда дочитаю, дам ее тебе. Такие книги дают только лучшим ученикам. Нино тоже их читал, – примирительно сказала я.
– Какой еще Нино?
Она что, нарочно притворялась, что не помнит Нино? Но зачем? Чтобы унизить его в моих глазах?
– Он был в том фильме со свадьбы. Старший брат Маризы, Нино Сарраторе.
– А, тот урод, в которого ты влюблена?
– Я тебе уже говорила, что ничего я в него не влюблена. Просто он делает потрясающие вещи!
– Например?
– Например, сейчас уехал в Англию. Путешествует, работает, учит английский.
Даже просто повторяя то, что я только что узнала от Маризы, я почувствовала, как у меня сильнее забилось сердце.
– Слушай, а ведь мы тоже можем путешествовать! Устроимся официантками, выучим английский лучше самих англичан. Почему ему можно, а нам нельзя?
– Он окончил школу?
– Да, получил аттестат. Собирается поступать в университет, на трудный факультет.
– Он умный?
– Как ты.
– Я бросила учебу.
– Ну и что? Ты проиграла пари и должна пойти учиться.
– Прекрати, Лену!
– Что, Стефано не разрешает?
– У нас новая лавка, я должна в ней распоряжаться.
– Ты можешь учиться и работать.
– Нет.
– Но ты же обещала. Сказала, мы получим аттестат в один день.
– Нет.
– Но почему?
Лила несколько раз провела рукой по книжной обложке, точно разглаживая ее.
– Я жду ребенка, – сказала она. И, не дожидаясь от меня ответа, пробормотала: – Как жарко. – Положила книгу, пробежала по бетонному волнорезу и вдруг сиганула в воду, успев крикнуть Антонио, который возился с Маризой и девочками, поднимая фонтаны брызг: – Тони, спасай меня!
Несколько секунд она летела вперед, широко раскинув руки, а потом неловко плюхнулась в воду. Плавать она не умела.
24
Лила вступила в период бешеной активности. Всю свою энергию она обратила на новую колбасную лавку и занималась ею с таким рвением, словно ничего важнее в жизни не существовало. Она просыпалась чуть свет, пока Стефано еще спал. Ее рвало, потом она варила кофе и снова бежала в туалет. Стефано стал необыкновенно заботливым, настаивал, что отвезет ее на машине, но Лила говорила, что ей лучше прогуляться, и выходила из дома, пока не начало палить солнце. Она шла пустынными улицами, мимо только что построенных и большей частью еще незаселенных домов. Отпирала лавку, протирала запачканный краской пол и поджидала рабочих и поставщиков, которые привозили весы, ломтерезки и прочее оборудование. Она раздавала указания, куда что ставить, и, сообразуясь со своими представлениями, сама двигала то одно, то другое. Рабочие, здоровенные грубые парни, безропотно подчинялись ее приказам, как оркестранты подчиняются дирижеру. Иногда, не желая объяснять, что ей надо, Лила пыталась перетащить на новое место что-то тяжелое. Рабочие в ужасе кричали:
– Синьора Карраччи, что вы делаете? – и всем скопом бросались ей на помощь.
Хотя стояла жара и Лила плохо себя чувствовала, она не ограничилась одной лавкой. Время от времени она увязывалась за Пинуччей в магазин на пьяцца Мартири, где стройкой командовал Микеле, но где часто бывал и Рино. Она наблюдала, как движется работа, поскольку производство обуви марки «Черулло» касалось не только ее брата, но и Стефано, который был в доле с Солара.
Здесь Лила тоже никому не давала скучать. Она забиралась на стремянку, оглядывала будущий магазин сверху, соскакивала вниз и принималась переставлять мебель. Сначала все сопротивлялись, но постепенно, один за другим, начали сдаваться под ее напором. Микеле, настроенный к Лиле особенно саркастично, первым оценил пользу ее советов.
– Дорогуша! – поддразнивал он ее. – Может, заглянешь как-нибудь к нам в бар? Он нуждается в обновлении, а я хорошо тебе заплачу.
Перспектива обновления бара Солара Лилу привлекала мало, зато, поняв, что на пьяцца Мартири достаточно всех перебаламутила, она переместилась на следующий объект, которым стала старая колбасная лавка, в которой царствововало семейство Карраччи. Она заставила Стефано отправить Альфонсо домой – пусть готовится к переэкзаменовке, – и убедила Пинуччу, что ей, как и ее матери, куда важнее находиться в магазине на пьяцца Мартири. Понемногу она навела в старой колбасной порядок, упростив работу и повысив продажи. Мало того, она доказала Стефано, что его матери и сестре вообще нечего делать в лавке, со всем справится Ада, надо только побольше ей платить.
Возвращаясь к вечеру с моря, я отводила девочек к матери, а потом заходила к Лиле в лавку – узнать, как у нее дела, и посмотреть, растет ли живот. Лила была какой-то дерганой; мне не нравилось, как она выглядит. На мои осторожные вопросы: как протекает беременность – она не отвечала, а то и вовсе выпроваживала меня из лавки, бормоча себе под нос: «Не желаю об этом говорить, это хуже болезни, внутри какая-то пустота, и она тянет меня к земле». Потом она переключалась на свои лавки, старую и новую, или на магазин на пьяцца Мартири, и в своей обычной манере превозносила их, как будто там творились настоящие чудеса, и только я, недотепа, оставалась от них в стороне.
Но я уже хорошо выучила все ее приемчики; я слушала и не верила ни единому ее слову, хотя мне было трудно не восхищаться энтузиазмом, с каким она играла и служанку, и хозяйку одновременно: она болтала со мной, беседовала с покупателями, перебрасывалась репликами с Адой, и все это – не прекращая отрезать, взвешивать, заворачивать, получать деньги и отсчитывать сдачу. Она крутилась и фонтанировала, не жалея себя, словно вела беспрестанную схватку, позволявшую хоть на время забыть о той тяжести, которую она почему-то называла пустотой.
Но больше всего меня поражало, как небрежно она обращалась с деньгами. Она подходила к кассе и брала из нее сколько хотела. Касса была для нее тем самым волшебным сундуком из нашего детства, наполненным сокровищами. В тех редких случаях, когда денег в кассе было недостаточно, она просто бросала в сторону Стефано выразительный взгляд. Тот, казалось, вернулся в те времена, когда за ней ухаживал, и, задрав халат, доставал из заднего кармана брюк увесистый кошелек. «Сколько тебе надо?» – спрашивал он. Лила показывала ему на пальцах, и муж правой рукой протягивал ей требуемую сумму; она в ответ протягивала ему свою тоненькую руку.