Правда – это не то, что от вас скрывают.
Правда – это то, что вы видите, но не желаете
верить.
Г. К. Честертон
Пролог
Заметка из номера Times от 19 декабря 1913 г.
С прискорбием сообщаем читательскому миру о постигшей его тяжёлой утрате. Вчера Алистер Моппер, прославленный автор всем известного «Мирослава боярина», был найден мёртвым на станции метро «Гайд Парк Корнер» у стены одного из выходов. Он скончался рано утром 18-го числа на 67-м году жизни. Внимание полиции привлекает записка, обнаруженная в руке покойного. В ней значится: «Прощайте. Больше мы не увидимся. М.». Это даёт основания подозревать самоубийство.
Заметка из номера Times от 22 декабря 1913 г.
Утешительная новость для поклонников творчества Алистера Моппера – писатель не кончал с собой. Это однозначно показывают результаты судебно-медицинской экспертизы, которая установила, что смерть наступила в результате апоплексического удара. Кроме того, сличение записки с образцами почерка мистера Моппера доказало, что она написана не его рукой. Кто этот «М.», пославший записку, вероятно, останется невыясненным. Похороны писателя состоятся 24 декабря в 14.00 в Вестминстерском аббатстве. Перед этим начиная с 11.00 гроб с телом Алистера Моппера будет выставлен для прощания в часовне святого Йорика. Все желающие почтить память великого романиста могут явиться.
Кн. 1.
ПИСАТЕЛЬ, ЧИТАТЕЛЬ, ГЕРОЙ
Из журнала The New Age, №4/1913.
Мастер мистерии слова
Наконец-то совершилось событие, которое предвкушала читательская публика с конца прошлого года – переиздан «Мирослав боярин» Алистера Моппера. С самого момента своего первого издания в 1908 году он снискал необычайную популярность, и мистер Моппер заслуженно пожинает свою писательскую славу. Роман открыл британскому читателю существование целого мира, о котором тот даже и не подозревал – мира, не имеющего ничего общего с размеренным мирком викторианского романа, где все события составляют разговоры, а кульминацией является отказ героини от предложения вступить в брак. Мир, открытый для нас Моппером, так же далёк от викторианского, как виски от овсяного супа – это мир бесконечно враждебный и бесконечно притягивающий; он может шокировать своей жестокостью, но под обаяние его нельзя не подпасть – в первую очередь потому, что это мир другой, не-английский.
Восточная Европа – не Англия; никто ещё не заявлял об этом так прямо и бескомпромиссно, как Алистер Моппер. Восточноевропейская тема является сквозной в романе, хотя большая часть его действия происходит в Англии. Это совершенно особый тип культуры, ещё мыслящий древними категориями коллективного бессознательного, где сон и явь неотделимы друг от друга, а первобытные архетипы обретают пугающую реальность. Главный герой, Мирослав Э. – яркий представитель этого типа сознания. Моппер воспроизводит восточноевропейскую психологию с поразительной достоверностью: стихийные, тёмные движения инстинкта сочетаются в Мирославе с непомерной гордостью и жаждой власти в любой её форме, мрачное упорство, с которым он плетёт свои заговоры, мгновенно сменяется слепой злобой в случае провала. Этому характеру свойственна особая, драматическая агрессивность, поэтика ярости и отчаяния. При всём ужасе, который вызывают деяния Мирослава, его фигура завораживает: он, несомненно, удался автору более убедительно, чем положительные герои романа. Страшный конец Мирослава вызывает чрезвычайное напряжение в читателе: здесь разрешение трагической цепи событий, к которому исподволь готовил нас Моппер. Автор искусно меняет регистры повествования с помощью избранного им документального жанра, в который он поистине вдохнул новую жизнь. Сухой тон газетной хроники неожиданно сменяется интимным лиризмом девичьего дневника, а последний – отчаянной болью предсмертной записки. И всё это пронизано необычайными событиями, многие из которых так и не получают до конца объяснения. Существовала ли собака-оборотень, или она плод выдумки журналистов? Кем приходилась Мирославу девушка в белом? Был ли Мирослав влюблён в леди Белинду, которую он избрал для исполнения своих дьявольских планов? Мы так этого и не узнаем. Моппер со свойственным ему художественным чутьём предпочитает оставить это тайной.
Мэтью Арчер
Из еженедельного журнала The Literate Modernity, №7/1913.
Тайна и таинственность
По-видимому, надежды на то, что у британцев когда-либо выработается литературный вкус, следует оставить окончательно. Свидетельством тому недавнее переиздание пресловутого «Мирослава боярина», с помпой разрекламированное в таком высоколобом журнале, как The New Age, и кем же – самим Мэтью Арчером, автором статей о Шекспире и Стерне. Мистер Арчер всерьёз, кажется, полагает, что коммерческий успех романа прямо пропорционален дарованию Алистера Моппера. По крайней мере, он ни разу в этом не усомнился.
Критик пишет об особых заслугах Моппера в постижении восточноевропейской натуры. Что же такого нового мы узнаём о восточноевропейцах из «Мирослава боярина»? Что они властолюбивы, злобны, хитры и находятся не в ладах с христианской этикой – набор немудрящих стереотипов, восходящих ещё к эпохе романтизма. Мирослав, конечно же, как заглавный герой должен обладать этими качествами втройне; конечно же, должен быть высоким брюнетом с орлиным носом, бледным лицом и остроконечной бородкой (воздушный поцелуй Льюису и Анне Радклиф!) – и, разумеется, просто не может не страдать мизантропией и припадками истерической ярости. Непонятно, какое отношение эта взвесь байронизма в тусклом подражании готическому роману имеет к «открытию» мира Восточной Европы и вообще к какому-либо открытию.
Мистер Арчер пишет о «тайне» в романе Моппера; на наш взгляд, вместо тайны роман полон самой низкопробной таинственности. Собака-оборотень, девушка в белом, бьющаяся в окно сова – нехитрый арсенал литературных ходов, дошедших без изменения из XVIII столетия; но мы-то полагали, что они в наше время сохранились только в шестипенсовых романах ужасов. Выкиньте их из «Мирослава боярина», и от романа ничего не останется. Попытка Моппера осовременить сюжет, внеся туда поезда, телефон и дискуссии о науке, не производит никакого иного впечатления, кроме комического. Что же касается упомянутой мистером Арчером смены стилевых регистров, то она представляет собой весьма неловкую и поверхностную имитацию. Собственно, у Моппера существуют всего лишь два «регистра» – официально-деловой и тон самой напыщенной сентиментальности (в первой выдержке из дневника Белинды слово «милый» повторяется 11 раз). Речевых различий у героев нет никаких: невозможно понять, когда говорит Белинда, а когда Элоиза, и дневники обеих, а свою очередь, неотличимы от путевых записок Тимоти. Слово же «ужасный» повторяется столь часто, что воспринимается как бессмысленный набор типографских знаков.
Что же касается фактографической стороны романа – которую критик из The New Age вовсе не затрагивает – то она ниже всякой критики. Моппер полагает, будто «Мирослав» – мадьярское имя (меж тем как это имя славянское и встречается где угодно, только не у мадьяр); помещает Слатину на границе Венгрии и Литвы (sic!); явно путается в вероисповедании своего героя. Ему неизвестно даже то, что у русалок в восточноевропейских поверьях не бывает рыбьих хвостов, они выглядят как люди и носят одежду. К числу особых перлов принадлежит и русский граф по фамилии Успенский: да будет известно мистеру Мопперу, что такие фамилии в России носит только духовное сословие, в которое дворянам вступать запрещено. Таким образом, если читатель последует Мэтью Арчеру и будет искать у Моппера отражения Восточной Европы, ему грозит перспектива попасть в глупое положение.
Бернард Кросс
Из The Literate Modernity, №8/1913.
Письма читателей
…Вызывает глубокое возмущение та надменность, с которой мистер Кросс разносит в пух и прах Моппера. Что это, зависть к успеху талантливого писателя? Не потому ли мистер Кросс обрушивается на роман, что сам не способен произвести ничего, кроме фельетона? Откуда такой нигилизм по отношению к британской литературе? Может быть, мистер Кросс, и Шекспира, по-вашему, написал не Шекспир, а граф Рэтленд? А мы-то полагали, что англичанин должен с уважением относиться к культуре своей страны. Остаётся надеяться, что для мистера Кросса ещё не всё потеряно – он ещё может изменить свою точку зрения на роман.
Анджелина Сноуфорд, Бирмингем.
…Мелочная придирчивость Бернарда Кросса к фактам и датам производит некоторое недоумение. Здесь виден полный непрофессионализм его как критика. Он незнаком с тем элементарным положением, что следует разграничивать правду факта и художественную правду, поскольку это далеко не одно и то же. Художественная правда «Фауста» несравнимо выше того факта, что с историческим доктором Фаустусом ничего подобного не происходило и что верить в сделку с дьяволом могли только наши невежественные предки. Художественная правда не только не совпадает с фактографической, но может и прямо противоречить ей. Мистер Кросс, прочтя роман весьма поверхностно, обращается с ним как с газетной хроникой или репортажем из зала суда, сосредоточив внимание на допущенных автором неточностях и совсем не видя художественного целого.
Фрэнсис Ривз, преподаватель английской словесности,
Оксфорд.
…Кросс оказался достоин своего имени и не обманул ожиданий. Давно пора было подобраться к идолу массовой публики, но для этого требовалась смелость. Не всякий сумеет вот так просто заявить, что король голый. Разумеется, это вызовет немалое недовольство среди ценителей творчества Моппера; но что нам до этого? Кросс с убийственным сарказмом показывает нам истинную цену опусов вроде «Мирослава боярина». Вот трезвый взгляд на современную словесность, которого так не хватало нашей критике.
Грэм Уильямс, Лондон, Южный Кенсингтон.
Вырезка из Times от 26 февраля 1913 года.
Недавно Фред Беркли, владелец киностудии «Золотой Парнас», начал переговоры с Алистером Моппером по поводу экранизации «Мирослава боярина». За либретто по собственному роману Моппер получит 250 фунтов. Предполагается, что в главной роли будет занят настоящий мадьяр, а именно Имре Микеш, уже прославившийся в прошлом году в роли Тамерлана. Некоторую проблему составляет рост актёра, который едва превышает средний, но для него сделают специальные сапоги на толстой подошве.
Из журнала The New Age, №8/1913.
Ответ на критику
Я очень рад, что моя статья в прошлом номере журнала вызвала столь бурную дискуссию. Я даже не ожидал такого количества откликов. Замечу только одно: сам факт того, что о романе Алистера Моппера спорят столь оживлённо, свидетельствует в пользу незаурядности этого произведения. Истории известно, как долго шли диспуты вокруг многих выдающихся авторов, прежде чем их зачислили в разряд классиков. Едва ли не на всякое подлинное новаторство поначалу сыпались упрёки и обвинения в дурном вкусе; достаточно вспомнить, что ещё полтора столетия назад дурновкусие казалось главной чертой Шекспира – если уж неоспоримый гений не застрахован от таких нападок, то как же быть талантам более скромного масштаба, не претендующим на лавры великого барда? Вся прелесть Моппера и состоит в том, что он не Шекспир и не может быть втиснут в чужие мерки. И для меня это отнюдь не недостаток Моппера. Именно в стилизации, в воссоздании атмосферы старинного готического романа на современной почве и заключается очарование манеры Моппера. Привычные детали и атрибуты этого жанра, попадая в обстановку XX века, обретают совершенно новое и неожиданное звучание.
Ни литература, ни критика не стоят на месте; требовать от романа достоверного отображения жизни могли наши деды полвека назад, сейчас же представления о литературе и реальности изменились, и наивный натурализм неуместен в приложении к роману, в котором сталкиваются две различные реальности – реальность литературной традиции и реальность современной жизни. В жизни, увы, такое неосуществимо. Что, если бы вдруг среди нас появился Мирослав-боярин и дал свою оценку романа о себе самом? Можно только гадать, какое суждение он бы высказал; но то, что с точки зрения современного художественного поиска роман представляет собой значительное явление, сомневаться не приходится.
Мэтью Арчер
Из The Literate Modernity, №9/1913.
Комментарий автора
Вся дискуссия вокруг моего романа чрезвычайно любопытна. Мне льстят как комплименты Мэтью Арчера, так и боевая готовность Кросса разнести меня в пух и прах. Это демонстрирует, насколько сильно сам факт существования моего романа задевает за живое. Я буду только рад, если полемика вокруг «Мирослава боярина» продолжится. Однако мистер Арчер весьма неосторожно высказал мысль о том, что было бы, если бы в дискуссию вступил сам герой романа. Я бы посоветовал мистеру Арчеру не дразнить гусей и не искушать ситуацию: как гласит старинная английская поговорка, помяни чёрта, и он явится. В остальном же я поддерживаю включение в полемику самых широких читательских кругов и готов выслушать любые мнения, поскольку они меня очень интересуют.
Алистер Моппер
Из Pall Mall Gazette от 28 февраля 1913 года.
Интервью с Алистером Моппером,
автором «Мирослава боярина», ведёт наш корреспондент Джеймс Уолпол.
Корр.: Мистер Моппер, второе издание вашего романа удвоило его популярность. Что вы чувствуете по этому поводу?
А. М.: Я очень рад, что мой роман имеет успех. Огорчает только, что издатель не захотел включить в книгу превосходные иллюстрации Генри Ховарда – как мне объяснили, это сделало бы издание коммерчески невыгодным, несоразмерно увеличив его стоимость. Тем не менее мне очень приятно, что роман читают.
Корр.: На читателей произвело крайне интригующее впечатление ваше заявление в №9 The Literate Modernity. Следует ли его понимать как намёк на то, что Мирослав-боярин существует?
А. М.: Странный вопрос. Что бы вы ответили, если бы вас спросили, существует ли Гамлет? Или Робинзон Крузо?
Корр.: Разумеется, в качестве литературного персонажа. Но из вашего высказывания в печати можно сделать вывод, что Мирослав-боярин существует, так сказать, во плоти. У него есть живой прототип?
А. М.: У всякого литературного героя есть свой прототип. В конце концов, на этом положении основано христианское вероучение.
Корр.: У вас отменное чувство юмора, мистер Моппер, но я бы не назвал его вполне английским. Уж не взяли ли вы вашу манеру высказываться от Мирослава-боярина?
А. М.: Почему бы и нет? От него можно многому научиться.
Корр.: Итак, вы признаёте, что настоящий Мирослав существует и вы с ним знакомы.
А. М.: Я этого и не отрицал.
Корр.: Неужели подобный человек в самом деле может существовать? Он действительно имеет отношение к событиям, описанным в книге?
А. М.: Не ко всем; часть эпизодов мною вымышлена. Вы же не будете отрицать за писателем право на вымысел?
Корр.: Разумеется, нет. Но всё-таки в целом – можно ли говорить, что Мирослав списан с реального лица?
А. М.: В целом – да; смотря что понимать под целым. Наполеон у графа Толстого ведь тоже в целом списан с реального лица.
Корр.: А если не секрет, не могли бы вы раскрыть имя прототипа?
А. М.: Мне совершенно нечего скрывать или раскрывать, поскольку этот герой выведен в романе под собственным именем. Его в самом деле зовут Мирослав, и фамилия его начинается на «Э». Я не могу сказать больше, чем сказано в романе.