– Ха, ха, ха, ха! Созданы друг для друга! Он им сказал! Вы можете в это поверить?
Юджи говорил об астрологическом прогнозе, который немецкий астролог Нарен, знавший Юджи в течение многих лет, сделал им накануне их разрыва, и теперь Юджи его безжалостно подначивал. Он повторял эту историю много раз, и из подробностей всплывали другие истории об этой паре, так что ему было о чем поговорить. Как только он узнавал новые детали, он тут же выстраивал следующую версию – чем скабрезнее, тем лучше.
Еще одним средством, с легкостью вызывавшим у него взрыв бурных эмоций, были «Ссылки» – коллекция постов в Интернете, так или иначе касающихся Юджи. Лиза стала собирать эту коллекцию, когда ее отношения с Марио наконец зашатались под натиском Юджи. С явной гордостью зачитывая сообщение о семнадцатилетней девушке, которая любит панк-музыку, мороженое и Юджи Кришнамурти, он равно акцентировал внимание и на содержании поста, и на дате его размещения. Это было странно и весело.
Многие люди, среди которых были и старые и новые его знакомые, думали, что Юджи просто выпендривается, ведет себя как эгоист. На самом же деле, читая вслух эту «чепуху», он показывал несоответствие – реальное несоответствие языка и того, что он описывает. Таким образом он мог как-то общаться с людьми, не идя на компромисс и не превращаясь в «учителя». Он делал это очень умело. В то же время для тех, кто не осознавал этого, кто не понимал, что его слова мало что значат, что имеет смысл лишь то, как он живет, – что ж, им просто не повезло.
С другой стороны, если у кого-то был искренний вопрос, он, отвечая, становился таким же терпеливым или нетерпеливым, властным или мягким, как и задавший вопрос человек.
Здоровая пища была еще одной темой для порицания. Он считал, что здоровая пища – это миф, и то и дело употреблял вредную пищу вместе с нами. Он ел картофельные чипсы, соленые крендельки и пил кофе. Я даже не раз видел, как на остановке для отдыха на шоссе он ел кетчуп из пакетиков без картошки. Однако его ежедневный рацион был довольно аскетичным: он не ел мяса, яиц, печенья, тортов, не пил прохладительных напитков.
Проверка фактов не имела смысла в его присутствии. Наша ежедневная реальность основывается на нашем банке памяти, и каждый раз, когда вставал вопрос идентичности, он приводил пример: «Красная сумка, стул, твердый, мягкий! Вот что вы собой представляете, и ничего больше! Вы – коллекция воспоминаний, определений. Вы ни разу не смотрели на что-либо без того, чтобы не назвать это для себя!»
В этом смысле он рубил самую сердцевину глупых затасканных духовных историй и вместо них приводил практичные и применимые к жизни примеры того, как мы действуем, исходя из опосредованной информации. Истории из жизни его друзей, которые он нам рассказывал, были скроены таким образом, что делали явной ограниченность наших великих концепций.
– Но, Юджи, я прожила с ним треть моей жизни! Как же я могу уйти? – умоляла одна женщина, когда ее отношения шли к разрыву.
– Если ты действительно любишь его, иди туда и зарабатывай деньги на чистке унитазов! Но ты же не пойдешь зарабатывать деньги таким способом! – отвечал он, проигнорировав привычные слова утешения, которые мы обычно говорим своим друзьям в сложных жизненных ситуациях.
Жесткая реальность отношений между людьми находила в нем предельно ясное и простое выражение.
– Единственный вид отношений, который существует между тобой и мной, это «Что я от этого получу?», – обычно говорил он, хотя слова его противоречили его делам.
На самом деле он имел в виду движущую силу наших поступков, заставляющую вести разговоры о любви для того, чтобы оправдать собственное удовольствие, полученное за счет другого человека.
Истории Юджи были волшебным средством коммуникации, обнаруживавшим при ближайшем рассмотрении зыбкую и туманную природу фактов. Кто что кому сказал и зачем? Стоило чуть поскрести поверхность и факты рассыпались. Истина – это твое слово против моего, и в конечном итоге весь суд сводится к оружию, которым мы готовы защищать свое добро. Например, когда он говорил о Джидду Кришнамурти: «Все лишь пустые слова и пустые фразы, сэр!», в каком-то смысле он говорил обо всех нас, а с другой стороны, его самая суть была – ничто. Каждый раз, когда он выходил из комнаты, его отсутствие создавало вакуум, который быстро заполнялся словами, возникавшими в нас, между нами, независимо от нас.
Рассказы о его друзьях высмеивали наши представления о себе, и, приспосабливая нужную историю к текущему моменту, он держал на мушке каждого. Он практически не использовал обычные для духовных учителей истории; вместо этого главными героями его метафорических баек становились его друзья. Если вы выбрали быть в его присутствии, то история вашей жизни использовалась для атак на концепции, на опосредованный опыт, наполняющий собой большую часть человеческой жизни, на то, что отделяет вас от жизни. Его рассказ мог быть мощным, точным и болезненным или унизительным, выкорчевывающим все второстепенное из большинства учений и достигающим нервных окончаний самой вашей жизни. Он копался в грязном белье, но его мишенью была мысль – во всех ее возможных видах и вариантах. Если он хотел использовать какой-то из традиционных текстов, то умудрялся выразить в одном предложении всю суть учения:
– Бездействие есть действие. Вот ваша Гита.
Он доносил это так, что шанса не понять не оставалось. Это было более чем великолепно. Он был источником, не ссылкой.
Случалось, кто-нибудь пытался его поправить, тогда он отвечал: «Не будь немцем, который всегда кричит: «Я прав! Я прав!» Тебе всегда хочется чувствовать себя на коне». Тот факт, что ничему иному не было позволено случаться в его присутствии, иногда сводил меня с ума. Это случалось часто. Он каким-то образом обрубал все внешнее и заставлял тебя оставаться сфокусированным на нем, хотя ты об этом даже не подозревал, поскольку было ощущение, что ничего не происходит. Люди говорят, что это звучит жестоко, но я никогда не встречал более сострадательного человека в моей жизни. Он не боялся встретиться с фактами лицом к лицу, в то время как большинство людей бегут от них, как от чумы, чтобы не нарушить баланс социальных взаимодействий. Если ты ничего не инвестировал в создание собственного имиджа в глазах других людей, то ты имеешь огромное количество энергии для самовыражения. Именно по этой причине нам так нравится наблюдать за детьми. Они просто утверждают то, что видят, пока мы, взрослые, не научим их нашим правилам игры: ложь, ложь, ложь и еще раз ложь.
– Я подрываю саму основу человеческой мысли! – заявлял он наигранным высокомерным тоном.
Его нападки в результате облегчали бремя концепций, стоящих преградами на пути жизни – той самой жизни, от которой мы постоянно хотим отгородиться. Если мы сопротивляемся, то испытываем боль, а не сопротивляться не можем, поскольку рутина знаний и есть то, что составляет саму структуру личности. Рядом с ним идеи постоянно горели в огне. Он поливал бензином и бросал зажженную спичку в то, что ты холил и лелеял, равно как и в то, что ненавидел.
– Вас не может интересовать то, что я говорю! Это будет окончанием вас – таких, какими вы себя знаете и какими ощущаете!
Тогда что же нас интересовало? Полагаю, что развлечения самого разного рода. Честно сказать, если честность возможна в принципе, других объяснений я не вижу.
– Вы все ищете счастья, в котором бы не было ни одного несчастливого мгновения. В этом весь ваш поиск, и нет разницы, ищете вы его в баре или в храме.
Если ему указывали на то, что он сам когда-то сидел и слушал Джидду Кришнамурти или медитировал, он не отрицал этого:
– Когда я был молодым и глупым, я так поступал, но ничто из этого не помогло мне ни на йоту.
– Боль – это целитель! – говорил он в других случаях. – Но вы постоянно стараетесь устранить проблему и сбежать, что только ухудшает дело.
Одного взгляда на манипуляции нашей фармацевтической промышленности достаточно, чтобы оценить точность его слов. Наши идеи о способах лечения внушаются нам компаниями, занимающимися продажей лекарств, которые используют тактику запугивания, чтобы поддерживать нас «здоровыми».
Когда я слушал, как он рассуждает о фашизме мыслей, мне пришло в голову, что механизм, генерирующий идеи, является лжецом. Единственная реальная польза логики в том, чтобы применить ее по отношению к тому, что видится как угроза самой логике, – идее об алогичности. Если нет логики и нет алогичного мышления, тогда что? Пустота непереносимая.
Идентичность – это фикция, которая по кусочкам собрана из информации, призванной заставить нас точно следовать по заданной траектории обусловленности. Заданная траектория – это форма конфликта, фашизм идей – в противовес неизвестному. Его катастрофа уничтожила эффективность личности, взращенной шаманами культуры с Пятой авеню. Всякое «понимание» с моей стороны, способность собрать воедино данные выводы и выразить их здесь словами не в состоянии остановить бесконечный процесс. На самом деле это все, что я могу сделать.
Это одна из болезненных реалий, с которыми я столкнулся, находясь рядом с Юджи. Это ловушка, в которую попадают люди, ошибочно полагающие, что раз они «поняли» то, что он говорит, значит, они «постигли». Осознать тот факт, что постигать нечего, не так легко, как кажется. Популярные книги о дзен и дешевая фундаментальность, которую они предлагают, тому подтверждение.
«Мысль контролирует это тело до такой степени, что, когда контроль ослабевает, нарушается весь метаболизм».
После «катастрофы» идентичность Юджи представляла собой набор идей, продолжающих свое существование в организме, известном внешнему окружению как «Юджи Кришнамурти». Для него же эта история закончилась. Болезнь под названием «личность» была удалена хирургическим путем по случайному стечению обстоятельств. В какой-то момент я осознал, что эта болезнь настолько полно владеет мной, что избавиться от нее почти невозможно. Я видел это явно, когда пытался медитировать, а шум в голове только усиливался. Опять же мантры, обманчивый механизм, производящий белый шум…
При этом Юджи никогда в качестве альтернативы не предлагал избавиться от мыслей. На самом деле, когда ум занимает должное место, он выполняет нормальную здоровую функцию, помогая нам выживать. Память и инстинкт самосохранения настолько глубоко впаяны в тело, что, как рассказывал Юджи, происходящие на уровне клеток изменения во время «катастрофы» едва не убили его. Мы обычно пытаемся изменить образ мыслей, заменяя одну мысль или концепцию на другую. Идея того, чтобы не заменять мысль ничем, невыносима.
По его словам, для нас было бы лучше оставить его, уехать и заработать «много-много денег», чтобы, как он мягко выражался, мы могли «жить в страданиях и умереть в страданиях». Однако, если кто-то действительно собирался покинуть комнату, он останавливал его.
Седовласый гном, облаченный в наряд кремового цвета, с босыми ногами, удобно устроившимися на хрупком журнальном столике из стекла и пластика, он приветствовал нас каждое утро. Сквозь шторы в восточной части комнаты просвечивало неяркое утреннее солнце.
– Насколько хорошо это утро?
Я сидел рядом с ним на стуле, и пока он продолжал говорить, игрался с ремешком своих часов. В какой-то момент я порвал ремешок, и у меня появилась причина сходить в торговый центр.
Время от времени он, словно пробудившись ото сна, спрашивал нас: «Что с вами, люди? Почему вы здесь сидите? Я просто повторяю одно и то же снова и снова».
Периодически я был полностью с ним согласен. Даже после поездок в Швейцарию и Индию – двух достаточно длительных путешествий, целью которых было увидеть этого человека, – я задавал себе вопрос: если все, что он говорит, правда, то не придурок ли я тогда?
«Что, черт возьми, со мной не так? Что я здесь делаю?» Я спрашивал сам себя, снова и снова вертя в руках часы, рассматривая ковер или считая людей в комнате, пока остальные впадали в транс.
Меня то и дело подрывало, и я выходил курить – я снова приобрел эту привычку в Индии в Бенаресе, где воздух был таким грязным, что не было разницы: дышать им или курить. Я незаметно уходил и шел бродить по широким пустым улицам Палм-Спрингс, где одинаковые дома бесконечно тиражировали себя в бесконечности, подобно разговорам Юджи. Курение выручало: я уходил, немножко прогуливался, выкуривал сигарету, затем неожиданно начинал беспокоиться о том, как бы не пропустить что-то важное, и при полном отсутствии каких-либо еще занятий возвращался, чтобы обнаружить по-прежнему болтающего Юджи. «Я здесь как магнитофон: вы нажимаете кнопку и заставляете меня говорить».
Неудивительно, что в комнате рядом с самым удивительным человеком на этой чертовой планете было не более десяти человек! Он держался в тени еще задолго до «катастрофы» – казалось, он знал, за что стоит бороться: за ничто. Вместо того чтобы обрастать армией поклонников, он направил всю свою энергию на горстку счастливчиков, способных разглядеть то, что находилось за яростными отрицаниями и взрывными эмоциями. В нем было что-то такое беззащитное, какая-то глубинная обнаженность. Как он говорил, его раздели и не сказали, где осталась его одежда. А позже он понял, что одежда ему не нужна, и теперь пытался убедить в этом нас. В нем чувствовалось естественное смирение, проистекающее из осознания того очевидного факта, что ты не можешь раздеться самостоятельно. Тебя раздевают.
«Как только оно стало чистым от себя и само по себе, тогда ничто не может задеть его, ничто больше не может загрязнить его. Все прошлое вплоть до этой точки присутствует, но оно больше не может влиять на твои действия».
Мы отправлялись в длительные поездки к торговым центрам или просиживали долгие дневные часы в гостиной центрального дома. Потертая ручка дивана или фотография каких-то морских существ, висящая за ним слишком высоко под потолком, – детали этой гостиной просто впечатались в мой мозг. Он сидел там, сплетая кружево из слов с фантастическим и ужасно смешным изяществом. Его монолог был полной импровизацией, язык и смыслы создавали в воздухе некую вибрацию, которую кроме как ароматом назвать было нельзя.
Иногда у меня в животе возникало явственно противное чувство, что надежды на получение чего-либо нет. Затем мои подозрения усиливались, но каждый раз очарование его компании брало верх над моими реакциями. В целом все это было утомительно. После целого дня слушания Юджи, реагирования на него, реагирования на других людей в комнате, попыток удержания нити разговора, провала этих попыток, попеременных состояний скуки, голода, злости, подавленности и повторения того же цикла я возвращался домой в состоянии коллапса.
В конце каждого дня мы с Йогиней отправлялись в «Арнольд Палмер Люкс», названный так в честь знаменитого гольфиста, которого обожал мой отец. С прошлого лета наш сексуальный союз уже расстроился. В попытке «прояснить» ситуацию и сконцентрироваться на главном объекте – Юджи я успел испортить все, что собиралось начаться между нами, снова вступив в отношения с моей старой подружкой, с которой тоже вскоре расстался.
Между тем Йогиня вела себя так, будто ничего не произошло. Она пекла картошку на ужин, пока я смотрел ранние серии «Клана Сопрано» по старому кабельному телевизору. Мы делились друг с другом общим ощущением смятения и одновременно радости от его присутствия, затем она удалялась во вторую комнату, чтобы похоронить себя под кучей одеял, а я шел курить на террасу под холодное покрывало звезд, чтобы незаметно позвонить подруге в Нью-Йорк. Я был благодарен Йогине за компанию. В комнате Юджи ее улыбка была для меня словно маленький лучик солнца в штормовом море.