– Да. Скажи, если вдруг станет некомфортно.
– Ладно.
Тофер собрал остатки еды и запихнул в переполненное мусорное ведро у двери – Хоуп должна была захватить его по пути. Потом вернулся, устроился на подушках и мягко привлек меня к себе.
– Начнем без спешки, – сказал он и поцеловал меня.
В ту ночь секса как такового у нас не было. Тофер называл это «все, что кроме». Но я чувствовала себя вполне комфортно, было весело, и мы много смеялись. Еще год назад, когда я только переехала, все это показалось бы странным. Когда вернулись Ноэми и Эмбер, мы оделись, но Тофер остался на ночь. Мы лежали под простыней в моей тесной постели и продолжали наши игры, пока Ноэми – ее кровать была по соседству – не рассмеялась и не сказала, что присоединится к нам, если мы не заткнемся. Еще через несколько дней мы остались наедине и смогли продолжить. В первый раз я толком не поняла, что же в этом такого превосходного.
Потом мы повторили. И в этот раз я поняла.
Так продолжалось несколько недель, пока Тофер не встретил в церкви девушку, с которой захотел серьезных отношений. Но мы вновь стали просто друзьями, так же непринужденно, как стали партнерами. Никто не обижался и не ощущал неловкости. Между нами не возникло привязанности или каких-то чувств. Тофер заглядывал и после того, как начал встречаться с этой девушкой. Мне нравилось, когда он приходил, но не потому, что я хотела секса. Просто Тофер был славным парнем и нравился нам.
И все равно я не могла понять, почему для родителей секс был важнее всего на свете.
* * *
Она отвинчивает крышку и делает большой глоток, потирая при этом саднящее горло. Виктор рад этой паузе. Эддисон, вероятно, тоже. Глаза у обоих опущены. Это и есть психологическая травма. Виктор и не припомнит случая, чтобы жертва так спокойно говорила о сексе.
Он откашливается и переворачивает фотографии, чтобы не видеть коридоров и мертвых девушек.
– Вы говорили, что ваш сосед был первым педофилом, с которым вам пришлось столкнуться. Были и другие?
– Бабушкин газонокосильщик, – Инара замолкает и хмуро смотрит на бутылку. Виктор догадывается, что она не собиралась говорить этого. Возможно, сказывается усталость. Он временно отбрасывает эту мысль, но найдет случай вернуться к этому.
– Вы часто виделись с бабушкой?
Инара вздыхает и сдирает засохшую корочку с пальца.
– Я жила с ней, – отвечает она нехотя.
– С какого времени?
* * *
Мне было восемь, когда родители решили наконец развестись. Все вопросы по поводу денег, дома, машин и прочего были улажены за один день. Следующие восемь месяцев прошли в спорах о том, у кого я должна остаться. Разве это не чудесно – на протяжении восьми месяцев выслушивать доводы от родителей, которым ты, в сущности, не нужна…
В конце концов они решили отправить меня к бабушке по маминой линии, и платить ей за мое содержание. В тот день, когда пришло время уезжать, я сидела на ступеньках с тремя чемоданами, двумя коробками и плюшевым мишкой – все мое имущество. Никого из родителей не было дома.
Годом ранее у нас через улицу поселились новые соседи. Молодая пара, у них только-только родился ребенок. Я часто бегала к ним посмотреть на малыша: это был славный мальчуган, который пока не знал обмана и жестокости. С такими родителями, возможно, и не узнал вовсе. Его мама всегда угощала меня печеньем с молоком, а папа научил играть в покер и блэкджек. Это они отвезли меня на вокзал и помогли купить билет на деньги, оставленные родителями на прикроватной тумбочке. Они погрузили весь мой багаж, представили водителю и помогли найти свое место. Она даже завернула мне обед в дорогу и кексы, еще теплые. Это была еще одна семья, в которой мне захотелось остаться. Но я лишь помахала им, когда автобус тронулся, и они стояли на краю тротуара – малыш был между ними – и тоже махали, пока не пропали из виду.
Когда я приехала в город, где жила бабушка, мне пришлось взять такси, чтобы добраться до ее дома. Водитель всю дорогу материл родителей, которым нельзя заводить детей. Когда я спросила его о значении некоторых слов, он даже объяснил, как использовать их в речи. Район, где в большом потрепанном доме жила бабушка, считался престижным шестьдесят лет назад, но быстро пришел в упадок. Таксист помог мне выгрузить вещи, я заплатила ему и пожелала охеренного дня. Он рассмеялся, потрепал меня по волосам и сказал, чтобы я берегла себя.
В менопаузу с бабушкой творилось нечто странное. В молодости она становилась поочередно то женой, то вдовой – но теперь была убеждена, что выдохлась и стояла одной ногой в могиле. Поэтому она не выходила из дома и забивала комнаты всякой мертвечиной.
Серьезно, мертвечиной. Даже таксидермистам было не по себе от ее мании, а для этого надо действительно постараться. Бабушка закупала чучела животных, всякой экзотической дичи. Медведей или пум, которых в городе просто так не увидишь. Были еще разные птицы и броненосцы. Но больше всего я ненавидела коллекцию местных кошек и собак, которых убивали на протяжении многих лет, и бабушка заказывала из них чучела. Они были повсюду, даже в ванных и на кухне, каждая комната была заставлена ими.
Когда я вошла и втащила в коридор все свое имущество, бабушки нигде не было видно. Зато я ее услышала.
– Если ты маньяк, то не трать время на старуху; если вор, то у меня нет ничего ценного; а если убийца – побойся Бога!
Я двинулась на голос и разыскала ее в небольшой гостиной, сплошь заставленной чучелами животных. Бабушка сидела в мягком кресле, в юнитарде[6] тигровой расцветки и в коричневой шубе. Она курила сигареты одну за другой и смотрела «Цену удачи»[7] по семидюймовому телевизору. Картинка рябила, и цвет все время пропадал.
Она даже не взглянула на меня, пока не началась реклама.
– А, это ты… Вверх по лестнице, третья дверь направо. Пока не ушла, будь хорошей девочкой, подай бутылку виски со стойки.
Я передала ей бутылку – почему бы и нет – и смотрела, как она разливает виски по блюдцам и расставляет их перед кошками и собаками на диване, который иначе как безобразным нельзя было назвать.
– Пейте, мои хорошие, вы это заслужили, быть мертвым не так уж приятно.
Алкогольные пары мгновенно заполнили комнату, смешавшись с запахом затхлой шерсти и сигаретных бычков.
Комната, которую указала бабушка, до того была забита чучелами, что они вывалились в коридор, едва я открыла дверь. Остаток дня и всю ночь я занималась тем, что выгребала чучела из комнаты и искала для них место, чтобы занести свои вещи. Я спала, свернувшись на самом большом из своих чемоданов, потому что простыни были слишком грязные. На следующий день я драила комнату, выбивала из матраса пыль и мышиный помет – и мышиные трупы – и застелила кровать своей простыней, взятой из дома. Когда комната стала более-менее похожа на мою прежнюю, я спустилась на первый этаж.
На бабушке был новый костюм, в этот раз ярко-фиолетовый. Только это и указывало на то, что она вообще двигалась с места.
Я дождалась рекламы и прокашлялась.
– Я убралась в комнате, – сообщила я. – Если там окажется хоть одно чучело, я спалю дом.
Она рассмеялась и шлепнула меня.
– Хорошая девочка. Мне нравится твоя решимость.
Так я перебралась к бабушке.
Обстановка переменилась, но жизнь протекала по-прежнему. Раз в неделю один дерганый парень доставлял бабушке продукты. Она давала ему чаевых почти на сумму заказа, поскольку это была единственная причина, почему он приезжал в наш район. Можно было просто позвонить в магазин и включить в заказ что-то еще. В школе, куда меня определили, я практически ничему не научилась. Учителя даже не отмечали отсутствующих, потому что не хотели, чтобы те остались еще и на второй год за прогулы. Не сомневаюсь, что там работали и хорошие учителя, но таких было слишком мало, и мне они не попадались. Остальным не было до нас никакого дела – лишь бы платили зарплату.
Ученики всецело поддерживали такое положение вещей. Наркотики продавали прямо в классах, даже в младшей школе – по указанию взрослых братьев или сестер. Когда я перешла в среднюю школу, там всюду стояли металлодетекторы. Но никто и пальцем не шевелил, если они срабатывали, а происходило такое регулярно. На пропуски никто не обращал внимания, и даже если тебя не было несколько дней подряд, никто не звонил тебе домой.
Как-то раз я из любопытства просидела дома целую неделю. Мне даже штрафного задания не дали, когда я объявилась. Я вернулась только потому, что стало скучно. Это было печально. Я ни к кому не лезла, и меня никто не трогал. С наступлением темноты я не высовывалась из дома и каждую ночь засыпала под звуки выстрелов и сирен. А когда приходил газонокосильщик, дважды в месяц, я пряталась под кровать на тот случай, если он войдет в дом.
Ему было под тридцать, может, чуть больше. Джинсы на нем всегда были слишком тесные и узкие. Так он пытался обратить внимание на свое достоинство – но даже в том возрасте я не видела в нем ничего выдающегося. Он называл меня своей милой девочкой. Если мы пересекались, когда я возвращалась из школы, он трогал меня и просил передернуть ему. Однажды я пнула его, точно по яйцам. Он матерился и гнался за мной до самого дома, но в прихожей налетел на оленя, и бабушка наподдала ему за то, что он отвлек ее от сериала.
После этого я всегда ждала у заправки в паре кварталов, пока он не проезжал на своем грузовике.
* * *
– И родители ни разу не поинтересовались, как у вас дела? – Виктор понимает, что вопрос довольно глупый, но сказанного не изменишь. Он кивает, едва у нее кривятся губы.
– Родители ни разу не приехали проведать меня, ни разу не позвонили, не отправили открытки или подарка. Мама присылала чеки первые три месяца, папа – первые пять, но потом это прекратилось. Я ничего о них и не слышала с тех пор, как поселилась у бабушки. Честно говоря, я даже не знаю, живы ли они еще.
Агенты мотались целый день. Виктор ничего не ел со вчерашнего вечера, кроме этого куска торта. Он чувствует, как бунтует желудок. Она, должно быть, голодна не меньше. Прошло почти двадцать четыре часа с тех пор, как сотрудники ФБР прибыли в Сад. А на ногах они еще дольше.
– Инара, я не против, чтобы вы рассказывали всё в удобном для вас порядке. Но хочу услышать от вас прямой ответ на один вопрос: не следует ли нам пригласить представителя из службы опеки?
– Нет, – она отвечает моментально. – И это правда.
– Насколько эта правда далека от лжи?
В этот раз она действительно улыбается. Криво и насмешливо, но даже так лицо ее становится мягче.
– Вчера мне исполнилось восемнадцать. С днем рожденья меня.
– То есть, когда вы приехали в Нью-Йорк, вам было четырнадцать? – спрашивает Эддисон.
– Ага.
– И на кой черт?
– Бабушка умерла, – Инара пожимает плечами и тянется за бутылкой. – Я пришла из школы, а она сидит мертвая в своем кресле, и пальцы обожжены истлевшей сигаретой. Я даже удивилась, как все не загорелось от алкогольных паров. Должно быть, у нее случился сердечный приступ или вроде того.
– Вы сообщили об этом?
– Нет. Газонокосильщик или парень с доставки обнаружили бы ее, а мне не хотелось, чтобы кто-то решал, как быть со мной. Возможно, разыскали бы кого-то из моих родителей, и мне пришлось бы ехать с ними. Или просто пристроили бы меня в системе опеки. А может, разыскали бы какого-нибудь дядю или тетю с папиной стороны и отправили бы меня к очередным родственникам, которым я не нужна… Ничего такого мне не хотелось.
– И как же вы поступили?
– Собрала вещи в чемодан и мешок и вычистила бабушкину заначку.
Виктор не уверен, обрадует ли его ответ, но вынужден спросить:
– Заначку?
– Наличность. Бабушка не доверяла банкам и всякий раз, когда получала чек, обналичивала его и прятала половину в заднице у чучела немецкой овчарки. Хвост был на шарнире, так что можно было залезть под него и достать деньги.
Она делает глоток, потом собирает губы в кучку и прижимает к горлышку так, чтобы вода касалась трещин.
– Там было почти десять тысяч, – продолжает она, отодвинув бутылку. – Я спрятала их в мешке и в чемодане, переночевала в своей комнате, а утром вместо школы отправилась на вокзал и купила билет до Нью-Йорка.
– Вы провели ночь в доме с мертвой бабушкой.
– Но ведь не с ее чучелом. Да и чем эта ночь отличалась от других?
Снова статический треск в наушниках.
– Мы заказали вам перекусить, – сообщает Ивонна. – Будет через минуту-другую. И еще, звонила Рамирес. Некоторые из девушек понемногу разговариваются, но пока ничего особенного. Похоже, о мертвых они думают больше, чем о себе. Сенатор Кингсли вылетела из Массачусетса.
Что ж, все не так плохо. Наверное, глупо надеяться, что самолет совершит где-нибудь вынужденную посадку из-за плохой погоды.
Виктор качает головой и окидывается на спинку стула. Сенатора пока нет. Ею можно будет заняться, когда она прибудет.
– Сделаем небольшой перерыв и перекусим. Но сначала еще один вопрос.
– Всего один?
– Расскажите, как вы попали в Сад.
– Это не вопрос.
Эддисон нетерпеливо похлопывает себя по бедру, но Виктор продолжает:
– Как вы попали в Сад?
– Меня похитили.
Три дочери ее возраста – ей остается только добавить «дурак» в конце.
– Инара.
– У вас в самом деле талант.
– Я прошу.
Она вздыхает, подтягивает ноги и обхватывает колени забинтованными руками.
* * *
«Вечерняя звезда» была довольно приличным заведением. Столики лишь по предварительной брони, и цены достаточно высокие, так что просто перекусить практически никто не заходил. В обычные дни официанты носили смокинги, а официантки – черные платья без бретелек и воротнички с манжетами, как у смокингов. У нас были даже черные бабочки, вечно приходилось их поправлять. Серьги носить запрещалось.
Но Джулиан знал, как угодить богатеям. По особому случаю можно было арендовать весь ресторан и нарядить официантов в костюмы. Существовало несколько основных правил, и Джулиан следил, чтобы все было в рамках приличия. Но, в пределах дозволенного, можно было предложить любые наряды, и мы носили их весь вечер. После мы могли оставить их себе. Джулиан всегда предупреждал нас заранее о подобных мероприятиях, и если кому-то не нравилось, те могли поменяться сменами.
За две недели до моего шестнадцатого дня рождения – или двадцать первого, как считали девочки – ресторан арендовал один тип, который собирал средства для театров. Их первое представление называлось «Мадам Баттерфляй», и наряды были соответствующие. В тот вечер работали только девушки, по желанию клиента. Нам всем дали черные платья и огромные крылья из шелка и проволоки. Они крепились специальным клеем и латексом… до чего же это было мерзко! А волосы нам велели собрать на затылке.
Мы решили, что это все-таки лучше, чем извращенческие наряды пастушек или кринолиновые платья времен Гражданской войны в предсвадебный ужин. Они занимали кучу места в квартире и когда в конце концов надоели нам, мы обменяли их на рождественские подсвечники. Все было не так плохо, хоть нам и пришлось прийти на работу намного раньше, чтобы надеть проклятые крылья. К тому же мы могли оставить себе платья. Обслуживать столики с огромными крыльями за спиной оказалось адски сложно. Когда мы покончили с сервировкой основных блюд и собрались на кухне, пока в зале представляли спонсоров, никто не знал, плакать нам или смеяться. Некоторые смеялись сквозь слезы.
Ребекка, старшая официантка, со вздохом опустилась на стул и положила ноги на ящик. Она была беременна и уже не могла подолгу ходить на каблуках. Но это избавило ее от чертовых крыльев.
– Я этого не вынесу, – простонала она.
Я встала позади стула, насколько позволяли крылья, и принялась массировать ей плечи и спину.