Вместе с рюкзаком его стянуло в слив, больно ударило о валун коленом, потащило на очередной бурунник, но тут он смог сконцентрироваться и, оттолкнувшись от дна, пружиной выкинулся с рюкзаком прямо на ивовый куст, находившийся на небольшом островке, на самом краю потока. Оттуда, следующим рывком, он достиг берега.
Откашливаясь от воды, которую все же успел пару раз хлебнуть, кувыркаясь в сливе, чувствуя кровоточащую ссадину на щеке, Сергей взвалил на себя намокший и ставший еще тяжелее рюкзак и снова побежал. Под мокрым энцефалитным костюмом, кроме мокрых же трусов, ничего не имелось. Искать в рюкзаке сухую одежду и переодеваться он не стал, хотя при порывах ветра становилось очень холодно. Сильно ныло ушибленное колено. Кепка-бейсболка уплыла, и волосы начали покрываться сверху льдом. Пришлось накинуть капюшон энцефалитки. С ним было неудобно, но зато голова не так мерзла. Спотыкаясь о камни, он бежал и бежал по тропе. Ноги и руки уже почти не чувствовались. Сознание временами уплывало. Снег покрыл все вокруг, небольшие надувы быстро превращались в глубокие сугробы. Увязая в них и прихрамывая на правую ногу, он медленно продвигался в сторону зимника.
Оставалось немного – вон до того склона, а там совсем рядом, с полкилометра, но силы убывали. Знакомое состояние мягкого замерзания начало постепенно его охватывать. «Хорошо бы прилечь вот под этот куст караганы. Нет? Ладно, тогда вот под этот. Он такой мягкий, уютный… Ну, хотя бы на минутку, на полминутки. И все будет так славно, так тепло…». Сергей запел. Точнее, не запел, а начал орать какие-то песни. Про горы, про друзей, про войну, такие, что мороз по шкуре, и внутри все зажигало.
Хрипя и выкрикивая сорванным голосом что-то про Кавказ и дивизию «Эдельвейс», он и ввалился в дверь жарко натопленного зимника. Затем была сухая одежда, кипяточный сладкий чай со спиртом, нереально вкусная горячая похлебка из баранины. Вечерело. Вокруг домика буйствовала стихия, валил снег. Сергей сидел с бичами на нарах и играл в карты. Подходил к концу очередной день в его экспедиционной жизни. Не лучший, но и не самый худший, обычный день, каких было и будет еще немало.
ОДНАЖДЫ НА БАРЛЫКЕ
Просыпаться не хотелось. Вчерашний маршрут с холодными купаниями при пересечении реки сильно вымотал. Но народ вокруг уже шебуршился, открывалась-закрывалась дверь зимника, от чего по полу наносило потоком холодного воздуха, брякала крышка чайника, булькала наливаемая в него вода. Было прохладно, печь уже выстыла. Кто-то, вполголоса поминая чьих-то родственников, чиркал и чиркал спичками, пытаясь поджечь кусок раздерганной отсыревшей ваты, выдранной из старой телогрейки. Вата служила, вместе с пучком тоже не очень-то сухих стружек и тонких щепок, в качестве растопки.
Дров было достаточно – вчера днем все, кроме Петровича, дежурившего по кухне, занимались их заготовкой. Целая гора нарубленных лиственничных сучьев находилась слева перед входом, но до дождя никто не догадался занести их в зимник или накрыть пленкой. Остатки сухих дров, лежавших под нарами, были закинуты в печку перед сном. Спохватились только утром, когда все вокруг уже покрыло глубоким снегом.
Наконец, в печке-буржуйке загудело и через пару минут по дому стали расходиться волны тепла. На завтрак разогрели вчерашнюю похлебку из последнего куска баранины с остатками риса, гречки и чудом дожившей до сегодняшнего дня картофелиной. Почти половину содержимого похлебки для густоты составлял мелко накрошенный горный лук, в изобилии растущий здесь на каменных осыпях крутых склонов гор. Вообще, продукты еще имелись в достаточном количестве – десятка полтора сухарей, банка сайры, большой пакет с перловкой, с полбутылки подсолнечного масла и килограммовая пачка рафинада. Впятером можно было несколько дней продержаться.
С некоторыми другими вещами дело обстояло хуже. Чаю оставалось только на один чифир, а махорка у бичей закончилась еще больше суток назад. Табачные стружки и крошки из початой, раздавленной и расплывшейся от воды пачки «беломора», которую выскреб Сергей из кармана энцефалитки, были уже заботливо просушены. Вчера, когда добили последнюю самокрутку, народ устроил тотальный шмон в зимнике, в стоящей рядом кошаре и возле кострища. Все разномастные окурки, выковырянные между бревешек завалинки, из щелей подоконников, под настилом крыши кошары и просто разбросанные по всей территории, были собраны, выложены на лист фанеры, высушены и выпотрошены в один кисет. Пару «козьих ножек» искурили еще вчера. Сегодня утром оставшуюся часть из кисета смешали с табаком из папирос и забили в небольшие «фунтики», каждый на одну порцию. Все шесть фунтиков, нетронутые, лежали сейчас на полке.
Шагнув за дверь, Сергей сощурился от окружавшей белизны и, немного подождав пока к яркому свету привыкнут глаза, изумленно осмотрелся. Все вокруг было покрыто полуметровой периной мягкого пушистого снега. Ветер почти прекратился, но снег, сильный снег, продолжал идти. С террасы был виден Кара-Суг, уже вышедший из берегов, бурливым потоком несущийся по распадку вниз. Перевал не просматривался, да и в такую непогодь лезть в него казалось слишком опасным. Оставалось ждать улучшения погоды, потому что по другому пути – через ущелье Эльды-Хема, пройти сейчас тоже было совершенно невозможно из-за поднявшейся воды.
Ведро с похлебкой опустело. Сергей, последним, не торопясь, доел содержимое своей миски, разгрыз оставшуюся корку от сухаря, запил всё кружкой горячей подслащенной воды, махнул рукой и скомандовал: «Крути!». Генка, по кличке «Шнырь», метнулся в угол, и, через немногие секунды, набитая табаком аккуратно свернутая «козья ножка» была в руке Сергея. Он прикурил от спички, неглубоко затянулся, подержал горький дым внутри, стараясь продлить наслаждение, медленно выдохнул, еще не-много подождал, сделал вторую такую же затяжку, откусил обмусоленный кончик и передал окурок Коле, здоровому амбалу, с несколькими синими церквями на широкой груди, распоряжавшемуся в зоогруппе в отсутствии Сергея.
Два года назад, в базовом лагере, напившиеся бичи ночью что-то не поделили. В пьяной разборке Коля, имевший тогда кличку «Султан», не разобрав, кинулся на вошедшего в палатку Сергея. Получив встречный боковой в челюсть, он пошел винтом и глазом умудрился врезаться в железный угол печки-буржуйки. Утром Сергей довел его до трассы и отправил на попутном грузовике в город. Глаз, как потом сказали врачи, можно было спасти, но, добравшись до станции и получив расчет, Султан запил, а когда протрезвел, было уже поздно. После этого печального события, в связи с характерным изменением облика, его все стали звать «Адмирал Нельсон». Нельсону было около сорока лет, почти половину этих годов он провел по тяжелым статьям в тюрьмах и на лесоповале. Сергей, назначив его своим заместителем, знал, что все порученное будет сделано в срок и как надо.
Третьим покурил спокойный и хозяйственный Витька «Перец», обладавший, при всей своей несуетности и обстоятельности, неожиданно молниеносной реакцией. Год назад, после наводнения, они вместе с местными восстанавливали снесенный стихией автомобильный мост через Барлык. Одно из тяжелых лиственничных бревен внезапно заскользило вниз по ошкуренным жердям. Витька мгновенно прыгнул вперед и, воткнув под бревно лом, остановил его движение. Еще секунда и это бревно просто размазало бы по скале стоявшиего ниже и не видевшего опасности Шолбана – сарлыковода, стоявшего зимой в соседнем с их базовым лагерем логу. Перцу было около тридцати, и он тоже имел несколько колоритных наколок на теле, свидетельствующих о непростом прошлом. Остатки бычка с жадностью добил худой и долговязый парень, Шнырь, любитель дешевых понтов, домушник по основной профессии.
Пятый – Петрович, бывший шахтер, которому подземный стаж позволил рано уйти на пенсию. Он не курил, по утрам делал зарядку, обливался холодной водой, не упускал возможности позагорать и старался добавлять в пищу «побольше витаминов». Из витаминов пока доступным являлся только горный лук, который уже несколько поднадоел, и с бичами по этому поводу у него нередко случались конфликты. Петрович со всей страстью потомственного пролетария-гегемона тихо ненавидел их всех – неоднократно отсидевших, толком нигде и никогда не работавших, кроме как на зонах. Но когда пили, Петрович отмякал, добрел душой и песни душевные хорошим голосом пел вместе со всеми.
Внизу, на базе, еще была разбитная повариха Наташка, также отмотавшая свое по малолетке, при ней находился Гриха – молодой жилистый парень цыганистой наружности с соответствующей кличкой, валютчик и отчаянный картежник из Ростова. Он тоже недавно досрочно освободился, но по каким-то очень веским причинам, ему пока не следовало появляться дома. Цыган с Натальей и Шнырь здесь оказались в первый раз, остальные сезонно работали у Сергея по несколько лет.
Это была его зоогруппа, входившая в состав отдельного противоэпидемического отряда Минздрава России. В здешних горах находился природный очаг чумы, и основной задачей отряда было отслеживание его активности, с чем они, более или менее успешно, но справлялись.
Снег все шел. День тянулся медленно. Они играли в «подкидного» на шолбаны, в шахматы и шашки по кругу. Потом Сергей рассказал пару почти реальных историй с приключениями из экспедиционной жизни. Все похохотали. Шнырь, в ответ, поведал несколько старых тюремных баек, с неподдельной искренностью в голосе убеждая слушателей, что всё это произошло вот прямо лично с ним. Особенно ярко, с образной жестикуляцией, у него получились описания про то, как однажды во время допроса он украл из холодильника у «кума» целую палку московской копченой колбасы, и как ему в одночасье удалось соблазнить молоденькую врачиху, пришедшую на зону «сразу после института».
К вечеру снег не прекратился, а усилился. Ветра не было. На столе у окна горела неровным язычком желтого огня коптилка из консервной банки, заполненной парафином от сгоревших свечей, и фитиля из свитой двойной нитки. За окном, иногда замирая, плыли вниз и вбок мириады огромных белых снежинок. Плоская, укрытая корьем, дерном и сухим навозом, крыша зимника сильно протекала, и они скучились на небольшом сухом пятачке нар, в дальнем углу дома. В этом месте поверх дерна на крыше они еще весной постелили двойной слой пленки, придавив его жердями и камнями.
Вечером сварили полпакета перловки, булькнув из бутылки в каждую миску пахучего подсолнечного масла. Спали под звуки частой капели с потолка. В зимнике было влажно и душно. Время от времени открывали дверь, и тогда в дом, вместе со свежим воздухом, тоже влетали снежинки и тихо таяли на пороге.
К утру снег закончился, открылось неестественной синевы небо. За альпийскими пиками Мунгулека оно уже светлело. Снежный покров достигал метра глубиной, но он прямо на глазах оседал, внизу под ним текла вода. От беззаботно журчащего веселого ручейка по имени Кара-Суг, который совсем недавно можно было спокойно перешагнуть в любом месте, остались только воспоминания. Вся нижняя терраса являла собой сплошной бурлящий поток светло-коричневого цвета, подбиравшийся уже и к их зимнику, с гулом и клекотом несущийся вниз, в объятия Эльды-Хема. Трудно даже представить, что сейчас творилось там. Рев реки в километре отсюда, отражаемый горами, был хорошо слышен даже при закрытой двери в зимовье.
Террасу с зимником при таком уровне снега и теплой солнечной погоде могло к вечеру затопить. Взвесив все за и против, Сергей дал команду собираться. Тропа в перевал поднималась по склону юго-восточной экспозиции, в основном извиваясь серпантином по гребням. Несколько опасных в отношении лавин распадков с редкими деревьями и открытых кулуаров они должны были проскочить до обеда, до того, как начнется ветер. Километровый спуск в долину Барлыка по разлапистой пади Кызыл-Хая смотрел, в основном, на северо-запад. К тому же по большей части склоны были покрыты густым лесом. Даже если температура сильно повысится, лавины там пойдут, скорее всего, только к вечеру. Главное – самим не подрезать висящие на честном слове снежные поля, но в этих вещах Сергей немного разбирался.
В лесу сделали «нычку» – в полиэтиленовую пленку завернули одеяла, посуду, один из топоров. Туда же упаковали четыре больших связки капканов и мешок мелких плашек-мышеловок. Через три недели им надо было проводить новый тур обследования в этой долине и носить с собой всю тяжесть не имело смысла. Имущество Сергей получил весной с запасом, чтобы в трех основных районах работ можно было проводить обследование, не таская весь бутор каждый раз за десятки километров по горам.
Чай перед выходом сварил на костерке, наскоро разожженном на расчищенной о снега площадке, Витька Перец. Когда вода в «чифирбаке» (закопченная банка из-под тушенки с проволочной дужкой сверху) закипела, он снял прибор с огня. На глаз прикинув уровень, отлил немного на землю. Аккуратно высыпал последние полпачки чаю, подождал несколько секунд, помешал прутиком, еще подождал, подцепил за дужку на крепкую длинную ветку и стал «поднимать» над углями костра. Правильно поднять чифир – это искусство, доступное лишь избранным. Напиток у Витьки всегда получался отменным.
Все, кроме не пьющего «эту гадость» Петровича, сели в кружок, на корточки. Сергей достал из кармана рюкзака перетянутый лейкопластырем полиэтиленовый пакетик со своей последней заначкой – шоколадной конфетой. Бичи уважительно хмыкнули. Витька взял чифирбак, помешал, чуть подождал, тоненькой струйкой вылил содержимое в чистую кружку и протянул ее Сергею. Тот неторопливо сделал два маленьких глотка, откусил с краю конфету, и передал Коле. Кружка сделала два оборота и закончилась, как и конфета. В теле появилась бодрость, а в голове – ясность. Раскурили и также пустили по кругу последнюю «козью ножку». Можно было двигаться в путь.
На сверкающее белизной могучее северное плечо Монгулека выползло солнышко. Отдышавшись немного от такого крутого подъема, оно двинулось дальше, сначала крадучись, по краю контрфорса, а затем, оттолкнувшись от него, легко устремилось в свободный путь по небу. Зоогруппа тоже лезла вверх, скользя по снегу, цепляясь за редкие деревья, с трудом перемещаясь от одной скалы к другой. Подъем был крутой. Дыхание сбивалось, сердце бешено колотилось, по лицу и телу стекал пот, ноги и рюкзаки тяжелели. Сергей, шедший первым, задавал темп. Торопиться сильно не следовало, на этом этапе он поставил как основную цель – пройти весь маршрут не растягиваясь, компактной группой. Но и тянуть время нельзя было ни в коем случае – в верхней части кулуаров снег все уплотнялся, таял на подстилающей поверхности, постепенно терял сцепление и готовился начать движение вниз.
Сначала Сергей засекал примерное время по часам – десять минут подъем, пять минут отдых. Потом стало круче, и он перешел на подсчет шагов – двадцать шагов сделал, остановился, досчитал до десяти, снова двадцать шагов. На верхней границе леса пришлось остановки делать еще чаще. Зоогруппа, пыхтя и матюкаясь, упорно лезла вслед за ним. На кирзовые сапоги у каждого несколькими петлями были намотаны куски бельевой веревки, что позволяло меньше опасаться соскользнуть вниз на потертых подошвах. Замыкающим шел Нельсон, опиравшийся на толстую здоровую жердину. Заостренные палки были у всех. Еще в самом начале сезона, в апреле, Сергей продемонстрировал рабочим простейшие приемы быстро затормозиться с помощью крепкого посоха, если вдруг покатишься на крутом снежном склоне. Демонстрацию в последующем закрепил несколькими учениями, добиваясь необходимого автоматизма.