Важнейшим явлением социального устройства общества становится выделение и обособление профессионального военного слоя, не связанного не только с общинной, но и с этнополитической (племенной) организацией. Расслоение внутри него ведет к образованию военной аристократии, частично сливающейся, частично теснящей родоплеменную знать, которая в силу ее связей с отдельными группировками внутри общества и вытекающих отсюда центробежных тенденций противостоит центральной власти[36].
Основной особенностью политической системы зарождающегося государства является то, что его функции выполняются главным образом военной организацией – дружиной. Она образует органы управления центральной власти, еще примитивные и слабо расчлененные: осуществляет сбор прибавочного продукта и его перераспределение, частично через контроль над внешней торговлей; управление; выполняет чисто военные функции: подчинение новых территорий и их интеграцию в государственную систему, охрану территории, на которую распространяется центральная власть, а также организацию походов, носящих как завоевательный, так и грабительский характер. Именно основополагающая роль дружины (или аналогичной ей военной организации) определяет особенности политического строя и потестарных структур, а также весь облик зарождающегося государства. Это дало основание ряду англо-американских социоантропологов назвать такой тип государства «военным» (military), но представляется, что более уместным является его определение как «дружинного» государства.
Выраженная социальная стратификация общества, однако, не носит еще классового характера, она основывается по-прежнему на отношении к прибавочному продукту, а не к средствам производства. В то же время способ производства включает различные уклады: патриархальный с родовыми и территориальными общинами, рабовладельческий (патриархальное рабство), зародыши феодального. Нерасчлененность различных укладов, представляющая многообразие возможностей дальнейшего развития, определяет отмеченный этнологами универсализм этой, древнейшей, формы государства, которую в разное время переживали все народы, образовавшие позднее как рабовладельческие, так и феодальные государства.
Таким образом, переход от первобытного (эгалитарного) общества к стратифицированному, на позднем этапе – с государственным политическим устройством – является длительным процессом и состоит из ряда этапов, социально-экономическая сущность которых неопределима в терминах формационной схемы. Вместе с тем конкретные формы, в которых протекал этот переход в различных регионах мира, существенно разнились в первую очередь в зависимости от соотношения основных факторов, стимулировавших развитие общества: природных условий, определявших возможности интенсификации хозяйственной деятельности; воздействия более развитых обществ; перспективности внешней экспансии и вообще военной активности; условий для широкого обмена, а затем и крупномасштабной торговли.
В формировании ранних («варварских») германских государств, наряду с ростом производящего хозяйства, особая роль принадлежала войне. В ходе военных завоеваний в Галлии и Британии разрушались внутриобщинные связи, резко усиливалась имущественная и социальная дифференциация, усложнялись и крепли потестарные структуры, роль которых неуклонно возрастала[37]. Немалое значение для германского общества имели и его непосредственные контакты с Римской империей: значительная часть территории, на которой в V–VII вв. возникали первые германские государственные образования, или входила в состав Римской империи (Северная Италия), или была романизирована.
Среди других германских народов, прежде всего северных, как принято считать ныне, война не играла столь значительной роли (хотя археологические материалы, например клады оружия, и указывают на высокую военную активность скандинавских племен). Практически отсутствует и влияние средиземноморской цивилизации к северу от римского лимеса[38]. Однако уже с середины I тысячелетия до и. э. Ютландия вовлекается в постепенно нарастающий по объему обмен с Центральной Европой, который длительное время носит престижный характер: в обмен на янтарь местная знать получает предметы роскоши – изделия из бронзы и, реже, золота, стекло и т. п. Усиление обмена и сложение более или менее устойчивых путей, по которым он осуществлялся, ведут к концентрации знати в узловых пунктах важнейших линий коммуникаций – области Гудме на о. Фюн, Стевнс на о. Зеландия, на юго-западном побережье Ютландии – и образованию в них специфических торгово-ремесленных поселений уже в IV–VI вв.: Луннеборг в Гудме, Данкирке и позднее Рибе в Юго-Западной Ютландии[39].
Показательно, что во всех случаях первоначально возникает не изолированное, не связанное с округой поселение с особыми функциями (торговой, ремесленной), являющееся резиденцией знати, а небольшая область, в которой характер деятельности населения отличен от окружающих территорий, в которой отмечается скопление знати (археологически выражающееся в наличии здесь элитных некрополей, кладов и т. п.) и в которой вырастает ряд взаимосвязанных поселений – одно из них впоследствии занимает в области ведущее место и становится протогородом. Находки в этих областях свидетельствуют, что в конце первой половины – середине I тысячелетия н. э. здесь сосредоточивается балтийская и североморская торговля с Центральной и Западной Европой. Они являются конечными пунктами и важнейшими местами перераспределения ценностей крупных торговых путей. И именно с исключительно интенсивной торговой деятельностью исследователи связывают быстрое становление древнедатского государства: предполагают, что уже в середине I тысячелетия н. э. на территории будущей Дании существует ряд мелких предгосударственных объединений[40].
Позднее, в VI в., в Восточной Балтике (на восточном побережье Швеции) образуется второй центр балтийской торговли, являвшийся новым завершением центрально- и западноевропейских магистралей, ранее оканчивавшихся на датских островах. Сложение этого отрезка пути знаменуется появлением поселения в Экеторпе на о. Эланд в V–VII вв., а затем становлением и расцветом торгово-ремесленных центров на оз. Меларен – Хельгё и Бирки[41]. Одновременно здесь начинаются и более активные процессы социально-политического развития.
Уже в вендельскую эпоху (VI–VIII вв.) в Средней Швеции, Свеаланде, отмечается глубокая стратификация общества: выделение не только наследственного нобилитета, но и военного («дружинного») слоя, а также формирование территориально-политических образований[42]. Узловой регион в сети дальней торговли, Свеаланд, где практически отсутствуют следы средиземноморских влияний[43], а военная активность имеет ограниченный характер, претерпевает ускорение в своем социально-политическом развитии, приводящее к возникновению предгосударственных образований[44].
Важно отметить, что возможности производящего хозяйства в Свеаланде, более высокие, нежели в других областях Швеции (Сконе в это время входит в сферу датского влияния), были тем не менее недостаточно велики, чтобы обеспечить интенсивное развитие региона[45]. Сельскохозяйственное производство предоставляло средства лишь для поддержания жизни местного населения. Однако природные ресурсы давали Свеаланду возможность участвовать в международной торговле. Главным предметом, позволившим местной знати включиться в систему балтийского и европейского обмена и торговли и, более того, притянуть к региону сеть коммуникаций, было железо. Большие запасы и высокое качество руды на севере Упланда делали Свеаланд основным поставщиком этого важнейшего сырья по меньшей мере для балтийского региона. «Железный путь» связывал север Свеаланда с оз. Меларен и служил основой для внутренней системы коммуникаций, консолидируя округу[46].
Третьим регионом севера Европы, где процессы образования государства происходили во второй половине I тысячелетия и. э., был Северо-Запад Восточной Европы, примыкавший к Восточной Балтике. Согласно существующей историографической традиции, основанной по преимуществу на летописном описании ситуации в Северо-Западной Руси в середине – второй половине IX в. в так называемой легенде (а точнее – сказании) о призвании варягов, здесь в середине IX в. имеется межплеменное объединение, включающее словен, кривичей, чудь, мерю и, возможно, весь. Это объединение получило условное наименование «северной конфедерации племен» или «северного союза племен»[47]. В. Т. Пашуто и И. П. Шаскольский характеризовали его как территориально-политическое предгосударственное образование («союз племен» или «союз племенных княжений»), возглавляемое нобилитетом входивших в его состав племен; оно возникло в борьбе с «северной опасностью» – набегами скандинавских викингов.
Крайне скудные и в значительной степени спорные сведения, содержащиеся в ранних редакциях сказания, не дают возможности подробно охарактеризовать социальный строй, политическое устройство, экономические предпосылки возникновения этого образования, и оно и поныне остается в значительной степени загадочным. Особенно темны причины и пути его зарождения.
Хотя в отечественной исторической науке первостепенное (если не единственно важное) место в процессах образования государства отводилось внутреннему развитию общества – интенсивному производящему хозяйству, в данном случае ни один из исследователей «северной конфедерации» не пытался обосновать возникновение здесь очага государственности успехами экономического развития региона. И это вполне понятно. Местное финское население не знало ни скотоводства, ни земледелия, и производящее хозяйство было принесено сюда лишь в ходе славянской колонизации, незадолго до отмечаемого летописями существования «конфедерации». Природные особенности региона, климат, сильная лесистость, незначительное количество плодородных почв[48] отнюдь не способствовали интенсивному росту земледелия. И в более позднее время, в XII–XIII вв., обеспечение Новгородской земли хлебом зависело от его импорта с юга и юго-востока. Приток новопоселенцев, очевидно, указывает на то, что хозяйственные возможности региона были достаточны для поддержания их жизни, но быстрое социальное развитие общества требовало совершенно иного объема прибавочного продукта, причем получаемого регулярно и длительное время. Недостаток природных возможностей для значительного увеличения производства продуктов потребления обусловил низкую плотность населения не только в период славянской колонизации региона, но и много позднее[49]. Лишь на некоторых участках концентрация населения была существенно выше средней, но причины этого явления, видимо, лежали не только и не столько в более благоприятных для земледелия условиях, хотя и они, бесспорно, играли определенную роль.
В свете новейших археологических материалов трудно согласиться и с тем, что основной причиной формирования «северной конфедерации» могла быть угроза со стороны отрядов скандинавов, проникающих вглубь Восточной Европы. Следы борьбы местного населения (финского и славянского) с пришельцами-скандинавами практически не прослеживаются, хотя столкновения между теми и другими неизбежно должны были происходить. Археологические данные скорее рисуют картину мирного сосуществования всех трех этнических групп[50].
Тем не менее, невзирая на скудность природных ресурсов, северо-западный регион действительно переживает быстрое развитие начиная с середины – конца VIII в. Важнейшей его приметой является возникновение с середины VIII в. ряда предгородских поселений торгово-ремесленного характера, причем таких крупных, как Старая Ладога. Более того, согласно общему мнению, здесь ко второй половине IX в. формируется и предгосударственная (или раннегосударственная) структура, охватывающая огромную территорию, населенную рядом этнически разнородных племен. Единственным крупномасштабным явлением в регионе, синхронным этим процессам, является формирование торгового пути, соединившего Балтику со странами Поволжья, Булгарией и Хазарией и Арабским халифатом через Неву, Ладогу и Волгу.
Роль Балтийско-Волжского пути как трансъевропейской магистрали и его значение для экономического развития Восточной Европы и Скандинавии, прежде всего в связи с распространением арабского серебра, отмечались и исследовались неоднократно[51]. В теории В.О. Ключевского торговля в целом (в том числе и по Волжскому пути) рассматривалась как основополагающий фактор в развитии городов и «городовых областей» и тем самым как существенная предпосылка зарождения государственности на Руси[52]. Однако советская историография отказалась от теории Ключевского, хотя констатация значения торговли для экономического развития общества является общим местом. Но конкретные механизмы этого влияния – особенно в период становления государственности – остаются малоизученными. Более того, традиционное и справедливое для более позднего времени отнесение торговли лишь к сфере экономики не позволяет выяснить в полном объеме ее место в жизни племенного и постплеменного общества, в том числе в социально-политических процессах на Северо-Западе Восточной Европы. Между тем очевидно, что проблема заслуживает значительно большего внимания как в конкретно-историческом, так и в более общем теоретическом плане.
Исследования К. Поляного и других представителей экономической антропологии существенно изменили и расширили представления о месте торговли в экономическом и социальном развитии ранних обществ и особенно обществ, переживающих переход от первобытнообщинного строя к государственному[53]. Среди выводов, наиболее важных для рассматриваемых регионов, надо отметить следующие. Во-первых, имеются принципиальные различия в воздействии на общество разных форм обмена и торговли: внутренних, совершаемых в пределах замкнутой социальной системы, и внешних, между различными общественными коллективами (родами, племенами и племенными объединениями, ранними государствами). Наиболее интенсивное и разноплановое воздействие на развитие общества оказывают внешние обмен и торговля. При этом степень их влияния увеличивается при вовлечении большего числа обществ, особенно стоящих на разных ступенях развития. Во-вторых, в отличие от обществ с рыночной экономикой, где результаты торговли, как внешней, так и внутренней, проявляются по преимуществу в экономической сфере, в примитивных обществах ее собственно экономический эффект незначителен: престижные обмен и торговля (предметы роскоши длительное время являются основной категорией товаров) обслуживают лишь небольшую часть общества – формирующуюся знать – и практически не затрагивают более широкие слои населения. Поэтому обмен и торговля в ранних обществах в первую очередь стимулируют их социальное, а не экономическое развитие, прежде всего социальную стратификацию. Они позволяют концентрировать богатства в руках тех его представителей, которые осуществляют контроль над торговлей, укрепляют их статус и, консолидируя правящий слой, оказывают влияние на политическое устройство общества.