Последний романтик и гений страдания Гицаль Волонтай с огромным рюкзаком за плечами брёл наугад по застланной плотным предрассветным туманом улице Тонких-до-невидимости намёков и напряжённо вслушивался в то, как скорбно стучит об днище его походного котелка альпеншток, рукоятка которого высовывалась из огромного коричневого рюкзака последнего романтика. Он казался себе призраком, случайно угодившим в сырой и мрачный колодец Страны Хламов, прилетевшим из какой-то далёкой загадочной вселенной и тщетно ищущим выхода из молочно-белого месива, замкнутого со всех сторон неприступным Высоким квадратным забором. Он казался себе одиноким духом, обречённым познать тоску и боль всех времён и всех поколений, и единственным настоящим выходом, единственным спасением было оказаться там, за недоступными стенами Высокого квадратного забора…
Однако на самом дне сознания Гицаля шевелилось коварное сомнение: а что если и там, в таком желанном Зазаборье, не вечная музыка, а небытие, безрадостное и безысходное? Вот он – тот самый мучительный вопрос всех бывших и будущих поколений! И что в сравнении с этим вопросом и эта мостовая, и он сам, и вся Хламия, и это существо, которое приближается к нему, Гицалю Волонтаю, этот бедный мусорщик – мираж, видимость, фантом – и ничего более. Так-то, брат мой, мы с тобой оба лишь скитальцы на этой пустынной земле…
С глубокой всепрощающей скорбью глаза гения страдания остановились на плотно сбитой фигуре дюжего мусорщика, а тот без лишних слов схватил Гицаля Волонтая за ворот, скорее всего, случайно защемив при этом прядь длинных белёсых волос, и куда-то поволок его. О чём в этот момент размышлял последний романтик, навсегда осталось тайной.
И никакая я не богема!
При первом же известии о смене государственной власти народный писатель Хламии Свинтарей кинулся на поиски наиболее надёжного убежища. Прекрасно зная, что за долгие годы его неутомимой писательской деятельности ни одной его книги так никто ни разу и не прочёл, Свинтарей решил спрятаться под грудой своих собственных произведений. Сообразительный от природы, знаменитый писатель, кроме ручки и чернил, прихватил с собой в укрытие ещё и бутылку «Горькой полыни».
Во время обыска никто из мусорщиков, естественно, не догадался бы искать писателя в куче книг, беспорядочно сваленных в одной из комнат его просторного особняка. И, скорее всего, его так бы и не нашли, если бы одному из мусорщиков не захотелось покурить. Он вытащил из груды книг, под которой спрятался знаменитый писатель, один из его романов, выдернул страницу, свернул козью ножку и, прикурив, по слогам прочитал: «Смешно только мне» – заглавие объёмистого романа, который держал в руках. Затем перевёл заинтересованный взгляд на высившуюся перед ним груду.
– Просто не верится, – обратился мусорщик к напарнику, – что такую прорву книжек мог написать один хлам. Наверное, только считалось, что всё это написал он один, а на деле ему помогала целая уйма народу: сын, дочь, тёща да ещё и свояки.
– Ясно, помогала, – убеждённо отвечал ему второй мусорщик. – Знаю я эту богему!
При этих словах книжная гора зашевелилась, и оттуда, как из подземелья, донёсся глухой голос:
– Враньё! Писал я и больше никто! И никакая я не богема – мой отец был такой же мусорщик, как и вы.
После чего Свинтарей вылез из-под книг, стряхнул пыль с постоянно надетой на него национальной хлам-ской свитки и принял тот самый торжественный вид, какой он принимал всегда при вручении ему очередной награды. Судя по этому виду, ему много чего ещё хотелось высказать, но, к сожалению, эта возможность не была ему предоставлена, и то, о чём он собирался сообщить, так и не стало достоянием истории.
Иностранец Шампанский читает манифест
Иностранец Шампанский не был арестован только потому, что он был владельцем заграничного паспорта и числился персоной грата. Мстя ему за это, толпа разъярённых мусорщиков неоднократно выбивала стёкла его особняка. Причём та же самая толпа всякий раз вставляла стёкла на место, разумеется, за особую плату.
Всё это тем не менее не мешало Шампанскому регулярно прогуливаться по улице Верности, по бульвару Обещаний и по улице Заросшей сорняками. Купив во время одной из прогулок газету «Правдивый хлам», Шампанский прочёл там набранное жирным шрифтом объявление: «Ненавистный тиран свергнут и уничтожен! В честь победы новый правитель Смок Калывок приглашает всех на праздник. Явка обязательна. Форма одежды – сиреневые шаровары».
Далее в манифесте излагались мероприятия, составляющие основу программы нового правительства:
1. Перекрасить Высокий квадратный забор в сиреневый цвет и срочно заделать все щели в нём.
2. Объявить непримиримую войну всему, что находится за Высоким квадратным забором, ибо если всё, что находится за ним, не будет вовремя уничтожено, то оно само уничтожит Страну Хламов.
3. Национализировать и выкорчевать Нескучный сад – место, где праздно шатаются всякие лентяи и бездельники, а затем силами лентяев и бездельников прокопать канал, который соединит Пруд с самим собой.
(Здесь же уведомлялось, что бывший художник Крутель Мантель, бывший романтик Гицаль Волонтай, бывший народный писатель Свинтарей, бывшая аристократка Гортензия Набиванка и ещё некоторые недоноски уже трудятся на строительстве этого канала.)
4. Переименовать проспект Моралистов-эквилибристов в проспект имени Смока Калывока.
5. Выселить из страны всех до единого иностранца.
Из всех пунктов программы нового руководства Шампанскому меньше всего понравился последний. Сложив газету и не теряя чувства собственного достоинства, он медленным шагом вернулся домой и начал упаковывать чемоданы с модными иностранными наклейками.
Мы стоим на пороге Возрождения!
Спустя неделю после издания манифеста над Страной Хламов поползли громоздкие снеговые облака. Подморозило. Закружились в воздухе лёгкие белые хлопья. Все хламы, исключая только бывших богемовцев, заканчивающих строительство канала, начали срочно готовиться к очередной зимней спячке.
И когда из мглистого квадрата неба вместо медлительных хлопьев посыпались мелкие кристаллические опилки, все хламы до единого спали сладким сном. И лишь строители канала, время от времени дуя на обмороженные руки, всё ещё долбили ломами смёрзшуюся глыбу бывшего Нескучного сада.
На закате поднялся ветер. Домишки утонули в белой круговерти. По Площади зазмеилась позёмка. К ночи местечко по самые крыши занесло снегом. Один только чёрный квадрат Высокого квадратного забора по-прежнему проступал из снега, да выцветшая портянка триколора на ржавом шпиле Дворца испуганно колотилась на ветру.
Перед рассветом пурга поутихла. Из-под низких облаков выбралась надкусанная луна. На снегу, подсинённом её сиянием, засверкали огоньки, которые перемигивались с далёкими лампочками звёзд, и если бы не чёрный квадрат на голубом фоне, залитом лунным светом, то могло бы показаться, что никогда и не было на свете такой страны, как Хламия.
…Ранняя зима и спячка помешали неутомимому диктатору Смоку Калывоку осуществить всё задуманное им по части коренного обновления Хламии. В бывшем Нескучном саду уцелели три дерева, под кронами которых тихо стрекотало несколько полуживых кузнечиков. В Пруду плескались шустрые головастики – потомство последней, не съеденной строителями канала лягушки. Восточная стена Высокого квадратного забора так и не была перекрашена. Зато канал силами бывшей богемы был целиком прокопан, хотя воду в него так и не пустили.
Именно способностью хламов впадать в зимнюю спячку историки позднее объяснили тот факт, что они вообще сохранились как разновидность, и так называемая Новая жизнь, про приход которой начали уже всерьёз поговаривать, так и не наступила. Проснувшись, хламы узнали про Возрождение, начатое мало кому известными до этого подвижниками с бывшим поэтом Хитером Смитером во главе. «Таким образом, мы стоим на пороге Возрождения!» – торжественно говорили они, обрадованные возможностью разговаривать, почти утраченной во время кровавого правления Смока Калывока. «Ах, как это романтично – Возрождение», – шептали хламки, смакуя полузабытое слово «романтично», и озирались: а вдруг их истолкуют не так, как следует?
Благодаря Возрождению был посмертно реабилитирован и возвращён в число граждан гений страдания и последний романтик Гицаль Волонтай, а также знаменитый художник Крутель Мантель: именно они перекорчевали едва ли не половину Нескучного сада. Реабилитировали без права гражданства бывшую аристократку Гортензию Набиванку. И бывший народный писатель Свинтарей получил возможность вернуться домой и заняться творчеством, хотя этому сильно препятствовали застарелое несварение желудка и хронический насморк, заработанные им на строительстве канала. И иностранец Шампанский, запаковавший было свои чемоданы, остался в Хламии.
Подвижники
Кровавый диктатор Смок Калывок, как уже упоминалось, был свергнут подвижниками во главе с Хитером Смитером. Точнее говоря, никто Смока Калывока не свергал: перед тем, как впасть в зимнюю спячку, он, опасаясь врагов и претендентов, приказал завернуть себя в дюжину ватных одеял и положить в саркофаг из гипсолитовых плит. Когда же мусорщики из особой охраны повелителя взломали саркофаг и развернули одно за другим ватные одеяла, то выяснилось, что их повелитель бесследно исчез, оставив на память о себе одни только блестящие чёрные очки. В связи с тем, что правдоподобных объяснений этому удивительному исчезновению так и не нашлось, ответственность за исключительное происшествие взяла на себя единственная разрешённая в стране подпольная организация подвижников. С этого момента Хитер Смитер вышел из подполья, а все тайные явки организации были закрыты.
В прошлом Хитер Смитер был поэтом, так и не получившим признания. Разочаровавшись в писательстве, он решил, что его истинное призвание – борьба за свободу и независимость хламского народа. Причём главным пунктом его программы было требование позволить ему всенародно взойти на трибуну в чёрной кожаной куртке. Кроме того, он настаивал на необходимости перекрасить Высокий квадратный забор в зелёный цвет и засыпать силами мусорщиков канал, соединяющий Пруд с самим собой.
Именно в тот момент, когда Хитер Смитер сделался политиком, диктатор Смок, несмотря на закон, согласно которому все граждане Хламии объявлялись потенциальными врагами Хламии, начал ощущать острый дефицит той силы, которой он мог бы объявить решительную и непримиримую войну. Поэтому ясно, что за предложение Хитера Смитера о создании подпольной организации по борьбе с существующим режимом Смок Калывок с радостью ухватился. После чего были выбраны два мусорщика для строительства подполья под полом дома Хитера Смитера, а также утверждён состав подпольного комитета, члены которого принимались на работу и получали зарплату в одном из филиалов Дворца правителей. Там же, под домом Хитера, разместили типографию, издававшую подпольную газету «Возрождение», каждый номер которой редактировался лично Смоком Калывоком.
Узнав, что повелитель страны куда-то бесследно исчез, Хитер Смитер вышел из подполья. Причём глаза его настолько отвыкли от дневного света, что он был вынужден надеть чёрные очки пропавшего. В этих очках он стал так похож на Смока Калывока, что с первого взгляда можно было подумать, будто Смок вовсе никуда и не исчезал. И только хрустящая чёрная кожаная куртка, сшитая из шкуры последней выловленной в Пруду лягушки и немедленно надетая им, отвращала от этой ошибочной мысли.
К такому в бригаду я не пошла бы!
Таким образом, очнувшись от зимней спячки, жители местечка узнали, что они стоят на пороге Возрождения. Причесав всклокоченные волосы и старательно вычистив обувь, хламы, все как один, вышли на Площадь. И все как один были в сиреневых шароварах, ибо какой будет их новая одежда, ещё никто точно не знал. Под порывами весеннего ветерка широкие шаровары хламов пузырились и начинали хлопать, как паруса. Вот почему в тот день по всей стране было слышно беспрестанное дробное похлопывание. Однако, несмотря на весь этот праздничный кавардак, настроение у хламов было двояким: с одной стороны, они были довольны, что осточертевший всем образ жизни навеки уничтожен; с другой – было обидно, что такое значительное событие, как Возрождение, началось во время зимней спячки. Причём большинство хламов винило в этом Хитера Смитера и подвижников, не пожелавших своевременно разбудить их. По этому случаю бывшие богемовцы, считавшие себя более талантливыми, чем новый повелитель Хламии, обменивались саркастическими улыбками, не осмеливаясь, однако, сказать вслух то, о чём они думали.
Когда Хитер Смитер взошёл на трибуну, то на некоторое время хруст его чёрной куртки заглушил похлопывание многих сотен сиреневых шаровар. «Ах, это похрустывание напоминает шорох крыльев бабочек, разбуженных весенним теплом», – сошлись во мнении поражённые хламки. И только бывшая аристократка Гортензия Набиванка, недавно вернувшаяся со строительства канала, навела на повелителя неизвестно откуда добытый лорнет и, перекинув сигарету из правого угла рта в левый, пробасила хриплым голосом:
«К такому в бригаду я не пошла бы!» После чего смачно сплюнула на начищенный штиблет Шампанского. Иностранец при этом невольно отодвинулся от неё и рукой, засунутой в карман, потрогал свой заграничный паспорт.
Между тем правитель Хитер Смитер неподвижно стоял на трибуне. Чёрная кожаная куртка красиво облегала его коренастую фигуру. Своё кредо он давным-давно высказал на страницах подпольной газеты, и говорить ему, в сущности, было не о чем. Поэтому он молчал и, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону, принимал самые эффектные позы, заставляя хламок глубоко вздыхать и ахать от восхищения. И только в самом конце, когда толпа собралась уже разойтись, Хитер Смитер громовым голосом воскликнул: «Граждане! Сменим сиреневые шаровары на сиреневые платки!» После этого призыва хламы дружно зааплодировали и в едином порыве сорвали с себя сиреневые шаровары. Несколько пар найденных тут же ножниц пошли по рукам, и спустя короткое время на шее каждого из присутствующих на площади красовался сиреневый, завязанный на три узла платок.
Прочь с их столбовой дороги!
Последовательно осуществляя подпольную программу подвижников, Хитер Смитер переименовал проспект имени Смока Калывока в проспект Энтузиастов, а в скором времени организовал и засыпку канала. Для этого мусорщикам были выданы носилки и лопаты. И закипела работа. Мусорщики, обливаясь потом, закапывали треклятый канал, а празднично приодетые, с платками, повязанными вокруг шеи, хламы прогуливались возле них и с каким-то наивным удивлением повторяли: «Скоро мы построим то, к чему стремились веками!» Разумеется, хламы никогда ни к чему не стремились, тем более веками, однако, очевидно, они полагали, что именно таким образом также участвуют в непрерывном процессе великого Возрождения Хламии.