Я боялась за него. Я смотрела «Ютуб». Я видела, как протесты усугубляются. От криков протестующие перешли к камням и бутылкам с зажигательной смесью. На каждый шаг полиция отвечала: от полицейских щитов дошло до слезоточивого газа и пистолетов. Я сказала Лиоту, что мне не нравится, что он туда ходит. Я сказала, его могут арестовать, или он попадет в тюрьму, потеряет свой РФЛ и больше никогда не получит ни кредита, ни хорошей работы. Я сказала, что он больше заботится о чужаках, чем о людях, которые заботятся о нем. Обо мне. Мы на некоторое время расстались. Секс у нас все же был. Никто на самом деле не перестает встречаться.
Сперва я не знала, что произошло. Сразу пришла дюжина сообщений. О боже. Полиция стреляет. Люди стреляют. Слышны выстрелы. Лиоту ранен, Лиоту в порядке, Лиоту подстрелили. Сообщения приходили, обгоняя друг друга. Была какая-то дерганая съемка: тело затаскивают в дверь магазинчика. Потом сирены, прибыли «скорые». Все вздрагивает, все трясется. Картинка не в фокусе. В отдалении выстрелы. Вы когда-нибудь слышали пальбу? Полагаю, нет. На Луне нет пистолетов. Выстрелы звучат тихо и злобно. Вся эта информация бомбардировала меня, но я не могла различить в ней правды. Я попыталась дозвониться ему. Нет сигнала. Потом начали просачиваться слухи. Лиоту подстрелили. Его забрали в госпиталь. Какой госпиталь? Можете себе представить, какой беспомощной я себя чувствовала? Я обзвонила всех, кто знал Лиоту, кто знал хоть кого-то из его друзей-активистов. Госпиталь Сириу-Либанес. Я украла байк. У меня ушло несколько секунд, чтобы хакнуть следящий чип. Я ехала как чокнутая по загруженным улицам Сан-Паулу. Мне не позволили его увидеть. Я ждала в приемном отделении – там повсюду была полиция и новостные камеры. Я ничего не сказала и забилась в уголок. Полиция задавала мне вопросы, а затем и новостники подключились. Я слушала и слушала, но ничего не узнала о том, как он. Потом появилась его семья. Я никогда с ними не встречалась, я даже не знала, что у него есть семья, но сразу поняла, кто они такие. Я ждала и ждала, пытаясь подслушать. Потом сообщили, что он умер в приемном отделении. Семья была вне себя от горя. Сотрудники госпиталя удержали полицию подальше. Новостники сняли все нужные кадры. Ничего нельзя было сделать. Ничего нельзя было изменить. Смерть все забирает себе. Я уползла прочь на своем ворованном байке.
Погиб Лиоту и еще пятеро. Он был не первым, кого застрелили, так что никто не помнил его имени. Никто не писал краской из баллончика на стенах и автобусах: помните Лиоту Мацусита! Никто не помнит, кем был второй человек на Луне. Я помню, что оцепенела от потрясения; пришла в ужас, но моей главной эмоцией оставался гнев. Я была разгневана, что он так мало думал обо мне, раз подверг себя смертельной опасности. Я была разгневана из-за того, что он умер так глупо. Я помню гнев, но не чувствую болезненного ощущения, напряженных мышц, давления за глазами – этого ощущения, словно ты умираешь внутри, снова и снова. Я старая. Я долгий путь прошла от той студентки-инженера в Университете Сан-Паулу. У гнева есть период полураспада, верно?
Я спрашиваю себя: если бы Лиоту выжил, что бы он думал обо мне? Я богатая и могущественная. Одно мое слово – и на Земле выключатся все лампы, планета погрузится во тьму и зиму. Я даже не один процент; я один процент из одного процента; из тех, кто покинул Землю.
Через неделю мы забыли про Лиоту Мацусита, второго мученика. Случились новые беспорядки, новые смерти. Правительство нарушило все свои обещания. Потом произошел первый из серии биржевых крахов, и каждый опускал страну и экономику все ниже, пока они не грохнулись оземь и не сломались так, что ремонту уже не подлежали.
Я тогда не знала, что Лиоту был одной из первых жертв классовой войны. Великой классовой войны, направленной на уничтожение среднего класса. Финансовая экономика не нуждалась в рабочих, и механизация загоняла средний класс в гонку по нисходящей. Если робот мог все делать приемлемо и дешевле, робот получал твою работу. Конкурировать приходилось с машинами. Те даже производили приборы, которые требовались, чтобы конкурировать с ними и друг с другом. Если ты был дешевле машины, тебе хватало на еду. С трудом. Мы всегда думали, что робоапокалипсис наступит в виде флотилий дронов-убийц, боевых механизмов размером с дома и терминаторов с красными глазами. А на самом деле его предвестниками были механизированные кассы в местном «Экстра» и на алкостанциях; онлайновые банки; беспилотные такси; автоматические системы оказания медпомощи в госпиталях. Боты один за другим приходили и заменяли нас.
И вот мы здесь, в самом зависимом от машин обществе, которое когда-либо порождало человечество. Я разбогатела, я создала династию на тех самых роботах, которые ввергли Землю в нищету.
Мой отец не помнил, как североамериканцы приземлились на Луне, но он сказал мне, что старый Мано ди Ферро помнил. Он выпивал в баре в Белу-Оризонти. Телевизор переключили на футбол, и Мано ди Ферро чуть не начал драку, настаивая, чтобы хозяин бара вернул репортаж про высадку на Луну. Творится история, сказал он. Мы не увидим более великой вещи за всю свою жизнь. Подделка, кричали другие в баре. Снято в голливудском павильоне! Но он стоял перед телевизором и неотрывно глядел на черно-белые изображения, бросая вызов любому, кто захочет снова переключить на футбол. А сама я помню, когда Маккензи высадили на Луну роботов. Я тоже была в баре со своей исследовательской группой. Я вернулась на родину, в Минас-Герайс и ДЕМИН, горный институт, в аспирантуру. Я сделалась еще большей диковинкой в Ору-Прету. Нет, я была уникальной. Я оказалась там единственной женщиной. Мужчины стали супервежливые и компанейские. Я не позволяла себя исключать из компании, так что в том баре пила с ними пиво. Хозяин перескакивал между спортивными каналами и на миг попал на новости. Я увидела Луну, я увидела машины, я увидела следы колес. Я закричала бармену: эй-эй-эй, оставь. Я была единственным человеком в баре, который смотрел на экран, наблюдал, как вершится история. Австралийская корпорация «Маккензи Майнинг» послала роботов на Луну, чтобы разведывать редкоземельные металлы для IT-индустрии. Почему вы это не смотрите? Мне хотелось наорать на свою группу. Почему не видите того, что вижу я? И вы называете себя инженерами? Глядя на экран, я ощутила проблеск понимания, внутренним взором увидела нечто великолепное. У меня как будто дыхание перехватило, а сердце словно пропускало каждый третий, четвертый такт. Это было чувство, с которым невозможное становилось не просто возможным, но достижимым. Я могла его достичь. Потом новостной сюжет закончился – он шел ближе к концу выпуска, никого не интересовали космос и наука. Выходки звезд теленовелл и топ-моделей были куда интереснее. Я вышла из бара на террасу, села на стену под пыльными деревьями и посмотрела на ночное небо. Я увидела Луну. Я сказала себе: там, наверху, происходит кое-что важное и кое-кто делает деньги.
Отец приехал повидаться со мной. Приехал на автобусе. Я тотчас же поняла, что новости плохие. Ору-Прету был далеко, но отец сделал бы из поездки приключение. Он потерял свой автосалон. Никто больше не покупал высококлассные «мерседесы», даже в Барре. Он проявил осторожность: выкупил квартиру, и мое образование было в безопасности. При условии, что я защищусь в течение двух лет и не буду еженедельно заполнять холодильник пивом. Но с бизнесом все было кончено, и в его возрасте не осталось надежды на переобучение, чтобы подстроиться под экономику машинного кода, не говоря уже о том, чтобы найти другую работу. Отец был опечален, но горд – он сделал все возможное, наилучшим образом. Его подвели рынки.
Потом явилась Мадонна Туберкулезная и перевернула все его планы. Кайо, малыш; младший братик. Кайзинью: последыш, как мы его называли. Он так и не съехал из родительской квартиры, и казалось, ему вечно будет тринадцать лет. Потеря работы, разводы и семейные проблемы заставили остальных детей мамайн Корта вернуться домой. Всех, кроме меня. Ученая, хранительница. Потом Кайо вдохнул бациллу АР-туберкулеза – в автобусе, в аудитории, на мессе. Тогда было три типа туберкулеза. МР, ЗР и АР. Множественно резистентный, значительно резистентный, абсолютно резистентный. МР-туберкулез устойчив к антибиотикам первой линии. ЗР устойчив даже по отношению к лекарствам второй линии, а это, по большому счету, токсичные препараты для химиотерапии. АР: сами догадайтесь. Белая Леди, так мы эту болезнь называли, и она, влетев в легкие Кайо, проросла там.
Мамайн превратила одну из комнат в санаторий; запечатала ее пластиком. Папа придумал устройство для вентиляции. Госпиталь был им не по карману, как и лекарства. Они покупали экспериментальные препараты на черном рынке – экспериментальные русские фаги; лекарства-дженерики, в которых была черт знает какая химия. Я вернулась домой. Я увидела Кайо через пластик. Входить в комнату было небезопасно. Майн просовывала ему еду на подносах, которые мои братья и сестры воровали в «Макдональдсе», просовывала через два слоя толстого пластика. Кайо упаковывал отходы в два мешка. Я видела его, я видела, что пай устал до мозга костей, я видела, что майн разговаривает со своими святыми и ориша. Я видела, что мои братья, сестры и их дети собирают каждый реал, где только можно: что-то сдают на слом, что-то покупают и продают, где-то устраивают подпольную «животную лотерею». Кайо должен был умереть, но мне не в чем было обвинить своих родных, которые экономили каждый сентаво и продолжали надеяться. Они не могли себе позволить, чтобы я закончила аспирантуру. Но был способ, позволявший мне ее завершить. Через несколько недель после высадки Маккензи в профессиональных журналах и на сайтах начали появляться рекламные объявления.
Я подала заявку о переводе на Луну.
Мой научный руководитель помог получить заем. Статья о солнечной очистке редкоземельных элементов, выделяемых из лунного реголита, сделала меня ценным ресурсом для развития Луны. Я получила контракт с «Маккензи Металз». Мою заявку одобрили и выдали заем.
В те выходные я отправилась домой. Я могла себе позволить полететь в Барру и увидела, как трава пробивается сквозь нимейеровскую брусчатку. На крышах многоквартирных домов и в пустых окнах росли кусты. Вдоль авениды Сернамбетида выстроились ларьки и шалаши, и каждый многоквартирный дом опутала паутина водопроводных труб и электрических кабелей, похожих на фиги-душители. На каждой круговой развязке громоздилось скопище резервуаров с водой и солнечных панелей. Футбольный стадион, Олимпийский парк – вырванные скамейки, половина крыш, сорванная последним штормом, отсутствовала. Город умирал. Вся планета умирала.
Квартира была битком набита людьми, но мне выделили комнату. Кайо все еще ютился в своей пластиковой пещере. Теперь он находился на кислороде. Кайо и я, в наших отдельных комнатах; умирающий принц и вернувшаяся домой принцесса. Днем и ночью работал телевизор, днем и ночью люди приходили и уходили – мужья, жены, партнеры и их родственники, члены семьи, которые на самом деле не были членами семьи. И моя мамайн, такая большая, что могла только ковылять, командовала ими при помощи криков. Той ночью я отправилась на балкон и увидела Луну. Йеманжа, моя богиня: только вот она не восставала из моря; она была далеко за пределами этого мира, и мир обращался к ней. Мир поворачивался, подставляя меня ее взгляду, и вся вода в океане тянулась к ней. И я тоже. О, и я тоже.
Подготовка к Луне мне понравилась. Я бегала, я плавала, подымала тяжести и бегала кроссы. Я была худощавой, целеустремленной и очень, очень спортивной. Я обожала свои мышцы. Думаю, я была весьма влюблена сама в себя. Я сделалась не просто Железной Рукой, а Железной Женщиной.
Южноамериканский тренировочный центр находился в Гвиане, неподалеку от космодрома ЕКА. Во время пробежки я слышала, как ревут, включаясь, двигатели межорбитальных транспортных аппаратов. От них я так тряслась, что глохла. От них тряслись Земля и Небеса. Потом я видела инверсионный след, который изгибался, уходя вверх, увенчанный маленькой темной иглой разгонявшегося космического корабля. Вверх, прочь из этого мира. Они заставляли меня плакать. Каждый раз.
Вот в чем суть тренировок для Луны: ты не тренируешься для Луны. Ты тренируешься для запуска. Луна не нуждалась в моем фантастическом теле. Она должна была его медленно сожрать. Она собиралась превратить меня в себя.
Я была не единственной женщиной, но все же нас оказалось мало. Станция Куро походила на ДЕМИН на стероидах. Луна должна была стать чем-то вроде гигантской университетской футбольной команды в космосе. До меня дошло, что Луна – небезопасное место. Она знала тысячу способов убить тебя, если ты сглупишь, если проявишь невнимательность, если поленишься, но реальную опасность представляли окружающие люди. Луна была не миром, а подводной лодкой. Снаружи поджидала смерть. Я окажусь в замкнутом пространстве с этими людьми. Никаких законов, никакого правосудия; только руководители. Луна была фронтиром, но по ту сторону фронтира простиралась пустота. Бежать некуда.
На подготовку к Луне ушло три месяца. Тренировка в центрифуге, тренировка в невесомости – в воздухе, на древнем A319 над южной Атлантикой, и меня рвало каждый раз, когда мы уходили в нырок. И тренировка в скафандрах – они были огромными звякающими штуками по сравнению с пов-скафами, которые у нас есть теперь: попробуй завернуть винт в таких рукавицах! У меня получалось хорошо. Хорошая мелкая моторика. Тренировки при низком давлении, тренировки при нулевом давлении. Производство при малой силе тяжести, производство в вакууме, робототехника и кодирование 3D-печати. Три месяца! Трех лет бы не хватило. Трех жизней.
А потом остались три недели до дня запуска. Я снова отправилась домой. Папа устроил вечеринку на крыше. Он всегда хватался за любую возможность устроить шуррасерию. Все говорили мне, как я здорово выгляжу. Это была великолепная вечеринка, радость, пронизанная саудади. Это были поминки по усопшей. Все знали, что я никогда не вернусь.
Кайо умер за три дня до запуска. И мысли мои были не об утрате или скорби. Мои мысли были: почему ты не смог подождать? Неделю, может, пять дней? Почему тебе понадобилось дать мне повод для эмоций, когда я думала лишь о громадной Луне там, наверху, и о звезде в утреннем небе, что делалась немного ярче с каждым днем – то был циклер, приближавшийся к Земле, – а в самую первую очередь о черной птице, которая ждала возможности выкатиться из ангара номер шесть на взлетную полосу.
Итак, гнев, а вслед за ним – угрызения совести. Я попросила внеочередной отгул по семейным обстоятельствам. Мне отказали. Нельзя было рисковать подцепить инфекцию так близко ко дню запуска. Любая бацилла устроила бы хаос в замкнутом пространстве циклера и станции. Луна была огромной стерильной комнатой. Нас ежедневно проверяли на ОРЗ, паразитов, насекомых. Никаких вредителей на Луне.
И вот они сожгли Кайо, чтобы убить Белую Леди, а меня в это время везли в герметичном автобусе к космическому самолету. Мы дюжину раз репетировали посадку в ангаре, но все равно прижались лицом к затемненным окнам, чтобы в первый раз увидеть МТА, черный и блестящий в лучах солнца. Он излучал мощь и безграничные возможности человеческого разума. Многие мужчины плакали. Мужчинам так легко расчувствоваться.