Мысль на «новых хозяевах страны» споткнулась, и я понял почему – хозяева остались прежние, только поменяли окрас. Тогда они пожертвуют только упорствующими ортодоксами, все остальные вновь всплывут на фактически равноценных прежним должностях
Я рассердился на самого себя за эти глупые отвлечённости и сосредоточился на том, чтобы найти дефекты в своих рассуждениях, но не нашёл. Как все пути ведут в Вечный город, так всё в моём конкретном случае неопровержимо указывало на Кабмин.
Первый же мой звонок в секретариат этого уважаемого учреждения дал положительный результат: мой бывший шеф заведовал отделом, да ещё каким! Мысленно похвалив себя классическим «есть ещё порох в пороховницах», я попытался выведать у дамы из секретариата нужный мне номер телефона, но правила в бюрократических играх не меняются никогда. Пришлось удовлетвориться номером телефона секретаря моего бывшего шефа. Мои рассуждения о том, что секретарь, это, скорее всего секретарша, были грубо прерваны частью сознания, отвечавшей перед всем организмом за физиологию – пора было что-нибудь съесть.
Воспользовавшись услугами одного из многочисленно шнырявших у платформ иностранных поездов шустрых менял, я разменял двадцать марок и на такси доехал до Кабмина где, как я помнил по прежним временам, имелся как бесплатный внутренний телефон, так и весьма недурственный буфет. Буфетом, правда, его именовали исключительно из соображений скромности: и по ассортименту, и по качеству приготовления блюд, ему могли бы позавидовать многие из тех заведений, которые нагло и без всяких на то оснований именовали себя «ресторанами».
Секретарь и вправду оказался секретаршей. Немного поупорствовав, ибо правила есть правила, она согласилась доложить моему бывшему шефу, что звонил такой-то, и попросила меня перезвонить через пять минут. При повторном моём звонке я даже удивился, сразу и не признав по голосу женщину, с которой только что разговаривал, – столько в нём появилось отзывчивости, желания помочь и теплоты. Прямой номер телефона моего бывшего шефа она продиктовала таким тоном, каким всякая любящая мать поздравляет сына с юбилейным днём рождения. Я счёл это добрым знаком.
По тону, которым ответил мне мой бывший шеф, невозможно было понять ничего. Он просто и деловито сообщил мне, где получить пропуск и как найти его кабинет, а я выдвинул встречное предложение встретиться в буфете. Моё предложение было принято.
Рассматривание моего пропуска бдительным стражем у лестницы, ведущей к собственно входу в Кабмин, в том числе и к буфету, напомнило мне пограничника. Я даже невольно улыбнулся, но страж в ответ на мою улыбку ещё свирепее сдвинул брови и отступил в сторону, давая пройти, одновременно протягивая мне пропуск назад с таким видом, словно осуществляет гуманный акт помилования осужденного на смертную казнь.
Опять где-то в глубине души шевельнулось предчувствие чего-то нехорошего. Но я был слишком голоден и не обратил на него никакого внимания.
Бывший шеф показался мне озабоченным какими-то проблемами. В волосах его значительно прибавилось седины, под глазами увеличилось количество морщин, но взгляд по-прежнему был твёрдым и уверенным. Он стал худощавее, чем был, когда я видел его в последний раз, но он и стареть начинал также великолепно, как великолепен бывал почти во всём, что бы ни делал.
После рукопожатия он сел за стол, бегло пробежал глазами меню и сделал заказ официантке. Я не стал тратить время на изучение этого важного документа, отделавшись от её вопросительного взгляда коротким и ёмким «то же самое». Пока официантка несла заказ, мы обменялись «как?» и «нормально» и сразу принялись за еду.
Покончив с едой, мы расплатились и вышли на свежий воздух из здания – серьезные разговоры в буфете, в кабинетах и в курилке в Кабмине ведут только полные идиоты. Правила бюрократических игр изменениям не подвержены, ибо за ними стоят опыт и мудрость бесчисленных поколений этой славной, если можно так выразиться, профессии.
– Хоть сейчас могу предложить тебе должность и неслабую по открывающимся возможностям. А возможности сейчас оцениваются не перспективой карьерного роста, как это было раньше, а исключительно деньгами, которые безнаказанно можно брать в виде взяток, – зло сплюнув в урну, мой бывший шеф закурил.
«Ну, хоть что-то изменилось», – подумал я.
– Правда, с квартирами теперь полный аут, – продолжил он, сбивая пепел мимо урны. – Раньше всё решалось без проблем и в течение месяца. Сейчас проще купить, чем ждать, пока включат в план финансирования, да и подмазать, кого следует надо будет так, что купленная без хитростей и подешевле выйти может.
– А сколько сейчас в Киеве стоит однокомнатная так чтобы на работу не ездить, а ходить? – спросил я, имея в виду Печерский район. Ездить на общественном транспорте я не любил. Было во мне всё-таки что-то, что роднило меня с героем-мутантом из романа признанного мастера жанра литературной научной фантастики.
Названная сумма заставила меня закашляться и заподозрить, что Бонн, Берлин и прочие Франкфурты неважно на чём, по сравнению с городом Киевом просто жалкие деревушки.
Бывший шеф интерпретировал мой кашель по-своему:
– Ты главное не бзди, прорвёшься. Снимешь пока квартиру и за год-полтора соберёшь на собственную.
Я снова поперхнулся, мгновенно вычислив, какого размера ходят взятки в ещё несостоявшейся стране, чтобы снимая квартиру насобирать за полтора года такую сумму.
Не зря, видимо, Гейдельберг признал мою докторскую степень, так как в сознании тут же оформился долгосрочный прогноз относительно будущего этого государственного образования, и я искренне посочувствовал его жителям. Мысли тут же сфокусировались на том, что я теперь тоже житель этого самого образования. Сразу вспомнилась благополучная Германия и предложение моего научного руководителя.
Бывший шеф сочувственно постучал меня по спине, и мне полегчало настолько, что я смог ответить:
– Вы же знаете, что я никогда не был по этой части.
– А ты знаешь, что и я по этой части тоже никогда не был, – злясь явно не на меня, сказал он. Уже чуть мягче он продолжил:
– Не наша с тобой вина в том, что всё изменилось. Приходится что-то ломать в себе, переучиваться, перестраиваться – на этом слове он запнулся и опять зло плюнул в урну.
Немного помолчав, мой бывший шеф вскинулся и я понял, что он, как ему показалось, нашёл самый разумный выход из сложившейся ситуации.
– А знаешь, – преувеличенно бодро сказал он, – езжай-ка ты домой и отдохни с месячишко. После Европы сразу нырять в это наше говно… Отдохни, присмотрись, пообвыкни. А потом мне позвонишь, и мы с тобой всё уладим.
Снова в глубинах души шевельнулось нехорошее предчувствие, но я также преувеличенно бодро ответил:
– Да! Это будет сейчас самым разумным решением.
Попрощались крепким рукопожатием неподалёку от недремлющего стража и бывший, а, возможно, и будущий шеф, на прощание сказал:
– Если с Киевом передумаешь, во власть там дома даже не суйся. Там сейчас верховодит наш бывший «парткомовец». Помнишь же, что он за фрукт?
«Ещё бы мне не помнить!» – подумал я.
«Парткомовцем» мы за глаза называли одного из секретарей горкома, присланного в горком с должности секретаря парткома одного из основных предприятий нашего города. Когда-то на партсобрании аппарата я в своём выступлении сказал, что этого самого «парткомовца» следует всячески дистанцировать от осуществления властных функций, ввиду его ничем не маскируемого стремления властвовать неограниченно и крайне далёких от «морального кодекса строителя коммунизма» личных качеств.
Моим выступлением сразу заинтересовались в обкоме, но тут в партии началась катавасия, и стало не до него. Он живо перебрался в кресло председателя исполкома, и очень резко начал перевоплощаться в демократа. Он был из тех, кому необыкновенно везёт по прямому недосмотру судьбы.
Начать пакостить мне он так и не успел, так как я, просчитав варианты, срочно воспылал желанием получить второе высшее образование и по направлению горкома убыл на учёбу в Киев.
Нехорошее чувство в глубине души шевельнулось значительно сильнее.
На этот раз с бывшим шефом мы простились уже окончательным рукопожатием, и я пошёл брать билет на поезд в Кабминовской кассе. О преимуществах такого метода приобретения проездных документов я умолчу, так как они совершенно очевидны даже для тех, кто с ними не сталкивался никогда. Скажу лишь, что в наличии совершенно, казалось бы, странным образом, оказались билеты не просто в купейные вагоны, но и нижние полки в этих самых вагонах.
Имелись и билеты в СВ, но к трате денег я всегда привык подходить рационально: двенадцать часов пути были явно несопоставимы с суммой, которую следовало отдать за это сомнительное удовольствие.
С билетами так было раньше и, я не сомневаюсь, будет и в ближайшем обозримом, в том смысле, что его можно будет обозревать лично и непосредственно, а не из деревянного, тесного пристанища на глубине парочки метров, будущем. Сознание, взяв за мерило скромность, тут же выдало «на гора» – «ещё лет тридцать-тридцать пять».
Мысль о деревянном и тесном пристанище вновь ощутимо шевельнула нехорошее предчувствие. Вспомнилась фраза, известная, как «закон Мёрфи»: «Всё, что плохо начинается, заканчивается ещё хуже».
Глава 3
До отправления поезда оставалось более пяти часов и моя «немецкая малая часть», тут же воспользовавшись этим обстоятельством, немедленно возжелала осмотреть столицу и лично оценить происшедшие с ней за два года изменения.
В оценке увиденного обе части сошлись единогласно – чересчур западно-подражательно, местами аляповато до уровня гротеска, и только в единичных случаях изменения признавались соответствующими нормальной логике.
Людей оценивала исключительно моя «славянская большенькая». Было признано удивительным и негативным то, что с лиц подавляющего большинства встреченных мной киевлян исчезли улыбки. Раньше, когда ты передвигался по любой из центральных улиц Киева в пиковое время, обязательно складывалось впечатление, что в этом городе проживают в целом довольные жизнью люди. Сейчас лица людей были хмурыми, озабоченными. На них явно читалась неуверенность в завтрашнем дне. Просто поразило количество людей, просящих милостыню.
Темп передвижения масс по улицам, по сравнению с прежним, заметно возрос. Мне всегда нравился прежний Киев тем, что люди в нём не носились сломя голову, как москвичи, были доброжелательными и всегда готовыми помочь.
Когда я случайно забрёл на Центральный стадион, где некогда победно блистало киевское «Динамо», я с удивлением увидел гигантскую барахолку. Тысячи людей, расстелив прямо на земле кусок полиэтиленовой плёнки и разложив на нём товар, продавали всякую всячину. Тысячи людей ходили, разглядывали, торговались и покупали эту всякую всячину.
С ещё большим удивлением среди множества продавцов я узрел несколько своих бывших преподавателей. Самый мало остепенённый среди них был кандидатом исторических наук.
Моя уверенность в правильном прогнозе относительно будущего государственного образования, в котором я сейчас находился и гражданином которого являлся, укрепилась ещё более.
Мировой исторический опыт неопровержимо свидетельствовал – там, где наука не в почёте, следует обязательно ждать либо перманентной неопределённости, либо полнейшей анархии, которую прихлопнет диктатура. В обоих случаях жителей подобной державы, то есть и меня в том числе, ожидала нелёгкая борьба за выживание.
Киевские изменения начали утомлять даже мою «немецкую» составляющую своим идиотизмом. Согласитесь, странно наблюдать явно гордого своей оригинальной футболкой молодца, на которой по-английски написано «Я – дурак!». Или кафе, высшей, как извещал режим работы, категории, название которого, выписанное на вычурной вывеске под готику, переводилось с английского как «кладбище». Независимо от меня сознание переключилось на анализ понятия «высшей категории» и пришло к выводу о его абсурдности, поскольку кафе высшей категории – это есть ресторан. Снова захотелось назад в Германию и нехорошо заныло сердце.
Поездка в поезде ничем примечательным не ознаменовалась и заканчивалась. Поезд уже тронулся от узловой станции, от которой до моего города оставалось сорок минут езды. Через пол часа, он стал виден издалека и приближался с каждой секундой. Небо над городом было тёмным, полностью затянутым свинцовыми тучами.
Что-то было не так. Вид был знакомым и незнакомым. Наконец, я понял – не дымят трубы главных предприятий. Политолог-аналитик во мне начал выдавать заключения: вынужденная безработица, резкий рост количества преступлений, сокращение рождаемости и увеличение смертности, задержка пенсий и зарплат, депрессия в настроениях людей, коллапс в коммунальных службах. От этой картины общественного бытия я невольно поёжился и в это время показался вокзал. Прихватив свой чемодан, я заторопился к выходу.
Когда я сошёл с поезда, небо стало ещё темнее, закапали первые тяжёлые капли дождя. На востоке горизонт был тёмным и зловещим. Редко случалось так, чтобы состояние погоды так точно соответствовало моему настроению.
Свою квартиру я нашёл в том же состоянии, в котором её и оставил. Только толстый слой пыли покрывал все без исключения предметы домашнего обихода и полы.
Ещё в поезде, валяясь на полке и глядя в потолок, я твёрдо, без предоставления самому себе возможности передумать, решил отдохнуть и присмотреться ровно две недели. После истечения этого срока надлежало принять окончательное решение. Варианта было три: возвращение в Германию, переезд в Киев, либо налаживать жизнь в своём захолустном Коммунаровске.
Приняв холодный душ и перекусив всухомятку тем, что осталось с поезда, прихватив зонтик, я побежал в «Горгаз» сделать заявку на то, чтобы сняли пломбу.
Сделать подобную заявку по телефону, как мне объяснили со свойственной коммунальникам вежливостью, не представлялось возможным, так как «вы же должны написать заявление». Вспомнилась расхожая славянская поговорка «без бумажки ты букашка, а с бумажкой – человек».
Я ещё полнее ощутил, что я дома и подумал о том, какая огромная пропасть разделяет европейцев и нас. Некоторые сильно украинствующие политики кричали, что надо немедленно вступать в НАТО и объединённую Европу. При этом явно игнорировалось то обстоятельство, что европейцы далеко не дураки, и им ни к чему брать в свой цивилизованный союз страну, изобилующую многочисленными примерами варварства даже в таких вот мелочах.
– Ждите послезавтра, – безапелляционно заявила леди из абонентского отдела «Горгаза» с ярко окрашенными ногтями размером с тигриный коготь и бюстом, как голубиный зоб, забрав заявление, когда после получасового стояния подошла моя очередь. Эту леди вполне можно было бы использовать в качестве передвижной выставки косметики и ювелирных изделий.
– А-а…
– В течение дня, – перебила она, умудряясь при этом смотреть на меня так, как будто смотрит сквозь меня на стену.
Жить три дня без газа мне очень сильно не хотелось и я, включив поведенческий режим обаяния, расплылся в улыбке: