– Есть двойка «Фунай» в упаковке. Экран двадцать дюмов. Братуха из Москвы возит, – сообщил мне он.
Я не стал открывать ему великую тайну правильного произношения английской меры длины и перешёл к процедуре торга. Процедуру я прекратил тогда, когда цена плавно опустилась до цены подобной двойки в Германии.
Я часто бываю жёстким с плебсом, но границу жестокости перехожу крайне редко. Судя по тому, как расцвёл субъект, его можно было бы прессовать ещё, но я же не изверг, чтобы лишать живое человеческое существо законного заработка, который он наверняка запланировал пропить. Я написал ему на бумажке свой адрес, и мы договорились о времени, когда «братуха» привезёт мне двойку.
Когда я шёл по городу, то машинально отметил, что из-за огромного количества мелких стихийных свалок в каждом дворе, он производит на меня гнетущее впечатлениё большого мусорника, чётко разбитого на квадраты домами и улицами.
Глава 5
Мой дальнейший путь лежал в редакцию городской газеты «Пламя», печатный орган, как следовало из подзаголовка в номерах сего печатного издания, городского совета депутатов. В советские времена данное средство массовой информации, в свойственной этим самым временам совдеповско-романтической манере, имело название «Пламя коммунизма». Коммунизм исчез, наверное-таки превратившись в призрак, и ушёл бродить в неизвестном направлении, но покинутое им «Пламя» не угасло. Тот факт, что у Егора Петровича, бывшего секретаря горкома, а ныне мэра, хватило ума не заменить «коммунизм» в названии «капитализмом», я занёс в разряд удивительных. Он всегда отличался редкой исполнительностью и внедрял установки верхов без малейших колебаний. Даже в те времена, когда глупость причуд кремлёвских старцев стала видна всем, и приходилось только делать вид исполнения этих глупых установок.
«Видно, просто необходимой установки верхи не спустили», – подумал я, и отнёс это к серьёзным упущениям верхов.
«Пламя» мне понадобилось, постольку поскольку, как сказал мне мой бывший шеф, сюда ушёл работать журналистом Костя Соколов, тоже бывший работник горкома, тоже очень не любивший Егора Петровича и ответно нелюбимый им. Именно Костя в своё время первый бросил в лицо Егору Петровичу обвинение в диктаторских качествах.
Костя был одним из тех немногих с кем я приятельствовал. Собственно, «немногих», формулировка не совсем точная: к своим приятелям я мог ещё отнести лишь одного человека – хирурга городской больницы Головина Сергея Петровича. Эти два человека вполне могли бы стать моими друзьями. Но я сам не хотел и боялся переходить границу, отделяющую приятельские отношения от дружбы. Роль знакомого и приятеля всегда можно разделить с другими, дружба же – явление исключительное, ей присуще особое таинственное измерение, она наделена некоей специфической гармонией.
Костя имел очень светлую голову, и если бы не его привычка называть всё без исключений своими именами, он мог бы сделать головокружительную карьеру. Но его суждения, которые он никогда не заботился держать при себе, многим очень и очень не нравились, так как отличались исключительной точностью характеристик окружающей действительности и действующих в ней персоналий. Поэтому его мнение о происходящих в стране и городе событиях было для меня важным.
В редакции не было той творческой суеты, которую я привык всегда видеть в советские времена. Сотрудники тихо писали что-то каждый у себя за столом, изредка обмениваясь словами. Костя тоже что-то творил, не отрывая взгляда от своей писанины.
– Здравствуйте! – обратился я к полной женщине, чей рабочий стол был расположен у самого входа. – Я из газеты «Дер Шпигель», – слова я намерено коверкал под немецкий акцент. – Нам сказали, что можно просить подготовить для нас статья самый талантливый журналист Украина Соколофф.
Костя поднял на меня взгляд и улыбнулся. В его светло-серых глазах светился ум, но, когда он чем-то страстно увлекался, в них загорались язычки пламени.
– Не обращайте на него внимания, Марья Кондратьевна, – успокоил Костя полную женщину и, подойдя ко мне, крепко пожал руку.
– Сколько Лен, сколько Зин! – протяжно поприветствовал я Костю принятой между нами фразой.
– Да, страшно подумать, как много водки утекло с момента нашей последней встречи! – также традиционной фразой ответил мне Костя, за что был удостоен неодобрительного взгляда полной женщины.
В это время в общий кабинет журналистов вошла… Девушка Моей Мечты. Лет максимум двадцати восьми, с фигурой, о которой не скажешь, что в ней чего-то не хватает, равно как и то, что чего-то имеется в избытке.
У неё было всё, чем когда-то гордились и запомнились миру Елена Троянская, Нефертити, Клеопатра и прочие Милен Демонжо. Она обладала самой изумительной кожей, какую я когда-либо видел у женщин – цвета очень старой слоновой кости, нежной, как кожа маленького ребёнка.
Замечательные русые волосы обрамляли не менее замечательное лицо с кокетливо вздёрнутым носиком. Лицо её притягивало меня словно магнит. Я не мог этого понять и не мог припомнить, чтобы испытывал такой жгучий интерес к особе женского пола, какой я испытывал сейчас.
И было в ней какое-то очарование, не связанное с внешностью, что-то удивительное и неповторимое, что не назовёшь иначе, как женственностью.
Я подумал о том, что оказавшись с ней на необитаемом острове, мне ни за что не захотелось бы, чтобы нас кто-то спасал.
ДММ деловито кивнула всем в знак приветствия и прошла к свободному столу. По тому, с каким хозяйским видом она это сделала, смело можно было делать вывод, что это её рабочее место.
Костя тактичным жестом вернул мою отвисшую челюсть на место и обратился к ДММ:
– Таня, позволь тебе представить светило европейских около общественных наук, которые он два года пытался изучать в Германии. Виктор Половцев собственной персоной и, судя по его виду, он так впечатлён твоей красотой, что попроси ты его об интервью, он будет петь соловьём несколько дней подряд, пока полностью не охрипнет.
Таня посмотрела на меня не то чтобы с неприязнью, но так, словно искала чего-то и не находила или, напротив, увидела такое, чего видеть не хотела и сказала без каких-либо оттенков в голосе «очень приятно», тут же снова углубившись в свои бумаги. У неё был чистый, звонкий голос, будто прозрачная вода горного ручья на придонной гальке.
Чувствовалось, что к повышенному вниманию мужчин она привыкла и от этого самого повышенного внимания научилась защищаться равнодушием. Равнодушие в её исполнении не смотрелось как деланное. После этого её красота показалась мне скорее красотой холодных лучей луны, чем красотой тёплого солнечного света.
Успокаивая себя, я подумал, что возможно Таня была из тех людей, кто чувствует слишком сильно, так что уже нельзя терпеть, нельзя жить, и в своё время она получила от жизни жестокий урок, который ещё не изгладился из её памяти.
Костя вывел меня на улицу и сказал:
– Ты, старик, не тушуйся, она со всеми так. Гордая и неприступная дочь степей.
Немного поболтав о том, о сём, мы договорились встретиться у меня дома после того, как у Кости закончится рабочий день.
Неподалёку находилось отделение «Сбербанка» и я решил заплатить сбор за прописку. Когда кассир сказала мне сумму я, не поверив своим ушам, переспросил, а потом спросил «за что?» В целом, общая сумма была совершенно незначительной, но, оказалось, что за перечисление нужно платить значительно больше, чем составляла сама пошлина!!!
И это было не смешно – там, где люди не уважают экономику, там, где что-то стоит столько, сколько это стоить просто не может, достатка и порядка не будет никогда! Мне стало очень сильно тоскливо: рыночная экономика в плане цен работает по принципу домино – падает какая-то костяшка и пошли валиться все остальные. Я молча заплатил, совершенно правильно предположив, что в лице кассирши я встречу особь с такой же жизненной философией, как у жэковской паспортистки.
«Как же люди живут в этой варварской стране?» – думал я по пути домой. Время, проведенное в Германии, каким-то особенным образом не давало мне свыкнуться с мыслью, что это и моя страна.
А, может быть, всё дело было в том, что страна действительно стала мне чужой? Я чувствовал себя как Рип Ван-Винкль – герой знаменитой новеллы Натаниэля Готорна, беспробудно проспавший много лет, и очутившийся в обстановке совершенно ему чуждой.
Глава 6
Вопросом «как же люди живут..?» и началась моя встреча «без галстуков» с Костей Соколовым. Как радушный хозяин я накупил всяких разных закусок и поставил на стол одну из двух привезенных из Германии бутылок «айнциана», как рекламировали её в Дойчланде, – «истинно баварской водки из Берхтесгадена».
Костя, после того как у него десять лет назад родился сын, позволял себе выпить очень редко и начал отнекиваться «я-то не против, но мне нельзя». Я слегка перефразировал Шолома Алейхема:
– Если нельзя, но ты не против, то, значит, можно.
– А может лучше пивка, – не сдался сразу Костя.
– Сердце пивом не обманешь, – щегольнул я, знанием современного славянского фольклора, назидательно подняв палец вверх. Сколько ни пытались немцы приобщить меня к употреблению пива, в этом вопросе я всегда был непоколебимо солидарен с древними римлянами, считавшими пиво напитком плебеев и рабов.
Последовательность тостов была определена ещё с советских времён: Царствие Небесное умершим родственникам всех присутствующих, собственно за повод, по которому собрались, за любовь, за детей и далее всё время «за ананас», имея в виду за себя любимых.
Не стукаясь рюмками, выпили первую. Костя и «айнциан» поначалу проявили несовместимость, но «айнциан» всё-таки был побеждён насильственными действиями.
– Дерьмо ваш «циан» против нашей водки, – хрипло выдохнул Костя после одержанной победы и его передёрнуло. Он был интеллигентом в третьем поколении, поэтому и ругался «по благородному».
Закончив закусывать после тоста «за возвращение блудного сына», Костя удовлетворённо откинулся на спинку кресла.
– Прежде всего, ты должен учесть, что ты вернулся совсем не в ту страну, из которой уезжал. В качестве законного обстоятельства появления той страны, в которую ты вернулся, называют результаты референдума 91 года. Тогда на вопрос «Вы за самостоятельность Украины в составе СССР?» ответило «да» подавляющее количество жителей Украины. Но «да» одна значительная часть жителей, сказали, учитывая окончание вопроса, другая же, значительная часть «дакнула» это окончание вопроса игнорируя. Тогда людей нагло обманули вторым референдумом в этом же году, обыграв самостоятельность, но уже не оговаривая нахождение в составе СССР. С распадом СССР результаты первого референдума, учитывая формулировку вопроса, и вовсе превратились в фикцию. Но именно эти результаты бездумно использовали для легитимизации появления Украины, как самостоятельного государственного образования.
В результате на просторах одной огромной по европейским меркам страны оказались заперты две огромные по европейским же меркам массы населения с совершенно противоположными ментально континентальными предпочтениями – одна, как образец организации жизни видела Европу, другая – Россию. И никому не пришло в голову провести ещё один референдум, результаты которого закрепили бы основы сосуществования этих двух огромных масс населения – государственный язык или языки, направленность внешней политики государства, блоковый или внеблоковый статус и, наконец, какую страну строить – подобие «банановой республике», где нет среднего класса, или социально ориентированное государство. В страну Украина изначально было заложено противоречие. В соответствие с законом единства и борьбы противоположностей, оно будет постоянно напоминать о себе. В лучшем случае в стране перманентно не будет единой линии развития, соответственно порядка. В худшем, противостояние вполне может вылиться в вооружённые столкновения.
Конкретнее по поводу твоего конкретного вопроса. Живут – неточная формулировка. Правильная – выживают. Всё население страны резко расслоилось на богатых и бедных, без имеющейся в цивилизованных странах мощной прослойки среднего класса. Квинтэссенцию отношений этих социальных групп сформулировали до меня классики. Пропорцию я бы определил, как семь и девяносто три. Но самое главное в том, что объективных условий для появления больших капиталов в стране не было. В том смысле, что законным путём заработать капитал было никак нельзя. Капитализация страны не пошла путём создания новых производственных мощностей в частном секторе. Просто откусываются кусочки, а кому обстоятельства способствуют – кусищи, от государственных мощностей. Собственность распределяется, захватывается путём махинаций, переходит из рук в руки после «разборок» до кровопролития, выманивается у государства за обещания инвестировать в предприятия заграничные миллионы, которые до этого разворовываются в мгновение ока. Вот и получается, что практически все люди, имеющие деньги в этой стране, – преступники. Не мне тебе политологу объяснять, что далее капитал пойдёт во власть. И понятно, что это будет за власть, если «заказывать музыку» будут такие капиталисты. Ещё хуже то, что богатые начали группироваться в кланы, а кланы эти обязательно столкнутся между собой и чубам мужиков это ничего хорошего не предвещает. Власть, не опирающаяся на согласие тех, на кого она простирается, – обыкновенный обман, и не может он длиться долго, такая власть находится в неустойчивом положении между страхом и мятежом и в мгновение ока перестаёт быть властью, когда достаточное количество людей приходит совместно к одним и тем же мыслям.
– В Германии, когда речь заходила об Украине, то и дело звучало слово «кризис», – удалось вставить мне.
– По-моему, мы имеем дело не с кризисом, а с дебилистическим подходом к решению экономических проблем. Непрофессионализм, глупость, жестокость, варварство…
– И всё же какие-то кризисные явления есть, – снова быстро вклинился я.
– Какие? Всё субъективно, предопределено не экономическими, а именно политическими решениями. Всех тех несчастий, которые обрушились на страну, можно было избежать. Это не кризис, а архидикость, архиглупость и архиворовство.
– Ну, а люди на это что? – спросил я Костю.
– Что, что, – рассердился почему-то Костя. – Психологической доминантой основной массы населения в этой стране всегда был принцип «моя хата с краю». Бесчестны, глупы, скупы, неблагодарны и малодушны!
– Ну почему? – возразил я. – Помнишь, как шахтёры поднялись против шестой статьи советской конституции.
– Знаешь, я очень сильно подозреваю, что тогда ЦРУ через посредников «местного разлива» просто купила шахтёрских профсоюзных боссов и те взбаламутили гегемон. И только сейчас становится понятно, что шахтёров использовали, как туалетную бумагу. Я недавно статью готовил о возможном закрытии шахты, которая у нас на окраине города – готовятся идти походом на Киев, стучать касками перед Кабмином. Шахтёры локти себе кусать готовы. Но власть сейчас уже без крови не исправить, и стук касок об асфальт – просто процедура издания звуков, а никак не грозное предупреждение. Всё равно, что пускать в небо голубей, в надежде пробудить в шакалах гуманность.
– Почему? А если шахтёров поддержат все профсоюзы?
Костя изумлённо посмотрел на меня: – Здесь тебе не Европа и не сытые США, если собираешься здесь оставаться, то усвой это в первую очередь. Здесь мы имеем голодную, разорённую страну с уголовниками, рабами, сумасшедшими и не привыкшими жить самостоятельно людьми, впервые получившими свободу действий. Мне вообще непонятно, зачем тебе было сюда возвращаться, если можно было остаться жить среди нормальных людей?!