И все же, мне хочется произнести мои мысли вслух, но не те, которые были, а те, которые будут. Я словно продолжу думать, переложив мысли на слова.
– Здешние правила – это слова, которые прозвучали обдуманно, а может, и нет, но которые важны для меня. Они почему-то слишком грубы и настолько почему-то естественны для меня, что это меня самого приводит в недоумение. Правила, законы, обычаи, порядки, принципы, утверждения и каноны по каким принципам строятся для двух человек? Это несправедливо…
– Нет, нет, нет, – перебил он меня, – закон был изначально, и ты не предшественник его. Сколько бы интересных личностей здесь не было, закон был и будет всегда. И не для двух людей, а только для себя я сам его воздвиг, как некую нравственную ценность. Истинно, закон присущ только мне, но при этом он един для всех личностей. Как? Все просто, если разобраться и понять мои понятия, но не я буду это объяснять, а ты, потому что иначе было бы слишком справедливо, а как ты уже знаешь, справедливости нет и не будет во веки веков.
– Ну почему же, справедливость вполне возможна, если… – и тут мне стало ужасно плохо, оттого я не смог продолжить свою речь, но мне кажется, что я бы и так ее не закончил, ибо уже на последнем моем вздохе Саймон пустился в противоречие.
– Нет! – отрезал он, – каждый человек разный, у каждого свои приоритеты, убеждения, нравственные ценности, мысли, правила, предостережения и потребности, и поэтому справедливость будет лишь тогда, когда все будут едины абсолютно во всем, но этому не бывать. Пока каждый будет видеть свою сторону, тогда никогда не установится справедливость между каждым. Прошу, не надо меня упрекать, я же прав.
– У каждого свое мнение.
– Вот! Видишь! Покуда у нас разные мнения, мы не достигнем справедливости. Знаешь, кто мне это сказал…?
– Нет, – с трудом выговорил я.
– Здесь когда-то был один старик, и это он мне поведал. Знаешь, он был довольно умен и интересен. Он мне понравился, вот только не знаю его имени, впрочем, как и других здесь бывавших. Имена не интересны. Никакого смысла они не несут. Они скучны и безлики. Но разве изначальная тема была об этом?
– Вообще, изначальной темой был сам я.
– Ох, как же с тобой трудно! Знаешь, твои предшественники были не такими. За ними не оставалось неразрешенных вопросов. Они были умны и тактичны, поэтому образумься.
– Если они были, то где они сейчас? – незаметно себе я задал этот вопрос с беззвучной тревогой, но он все же услышал и словно ненароком ответил.
– Кто где, кто как, но всех одна участь постигла. Никто не сошел с моего водоворота событий, но не будем о грустном. Затмим эту тему другой темой, более интересной. Много осталось неотвеченного, а это категорично плохой показатель.
– Но я не помню всех вопросов.
– Не беспокойся, я помню их всех. Начнем с самого начала.
– Но мне плохо! – с жалостью протянул я.
– Это не оправдание. По крайней мере, для меня. Ты уже поведал мне о своем состоянии и что в итоге?
– Ничего.
– Скорее насмешка, чем ничто.
– Какое же долгое начало! Я думал, это будет чуть быстрее, но нет, тебе надо все комментировать.
– Комментарии важны.
– Но не все сходится к ним! – от непонимания взревел я и протяжно простонал.
– Не всегда, – настаивал он все на своем.
– Так! Все! Хватит терять время на бессмысленные слова! Давай так: я отвечу на твои вопросы и буду свободен.
– Звучит самоотверженно.
– Что ж, – продолжил он после того, как не услышал ни одного моего комментария к его словам и увидел мое раздраженное лицо, – Поступим так: ты ответишь, а дальше посмотрим что будет. Ничего не обещаю, все зависит от тебя. Начнем. Первый неотвеченный вопрос был таков: «Кто ты?»
– Я ответил!
– А дополнений к ответу не появилось?
– Нет! И к другим ответам тоже дополнение не появилось. Ответ есть ответ и не стоит его менять со временем.
– Что ж, хорошо. Главные или вспомогательные вопросы?
– Исключительно главные. Не стоит терять времени.
– А как же вспомогательные? Ты обижаешь меня.
И тут я больше не выдержал этого, казалось бы, милого голоса. Даже Форс меня так не раздражал, потому что не тянул времени, а четко все разъяснял. Я так свирепо крикнул на него, что он испугался такой неожиданности и сразу же присмирел. За секунду его глаза поменяли свое значение. Теперь они не выражали таинственность, не завораживали, не вымогали мои тайны, не смотрели с прожигающим интересом в них, а выражали что-то близкое к страху и даже после моих слов смотрели не в мою сторону, а внутрь себя. Да, можно посмотреть внутрь себя, но там не увидишь ничего, кроме своей души, которая не имеет формы и имени, а лишь нескончаемый поток мыслей, а иногда, возможно, даже мыслей не будет. Иногда, сделав так случайно или специально, ничего не удастся увидеть, но это не от того, что некоторые пусты, а потому что каждый наполнен чем-то по-своему важным и скрытным, и не всегда удается это увидеть. Так же и сейчас. Я могу лишь предположить, что внутри него, но я уверен, что мое предположение будет верно, потому что посмотрев на ситуацию и на его реакцию можно легко догадаться: он осмысливает, осматривает и понимает себя, но, конечно, не всего себя, а лишь того, кем был несколько секунд назад.
Обычно, чувствуя другого человека рядом с собой, это состояние недолго продолжается и он тому подтверждение. Недолго он пробыл внутри себя, но уверен, что он все осмыслил. Мой укоряющий крик был гранью, после которой следует понимание, важное в этой ситуации.
Что ж, как по щелчку, вышел он из задумчивого состояния и сразу задал вопрос:
– В большей степени надо гордиться не сказанными словами, а своим мнением. Не у каждого оно есть, однако, не найдется человек с мнением, которое никогда не звучало средь народа или которое никогда не было в чьих-то мыслях. Мне интересно, как ты это понимаешь и согласен ли?
– Как же быстро ты в точности вспомнил эти слова.
– Не стоит терять времени. Отвечай!
– Я тоже помню свои слова и это «новое мнение о новых мнениях». Не знаю, с какой стороны это интересно, но…
– Поверь, интересно все абсолютно до крайностей, если умеешь находить в этом смысл и свою выгоду.
– Кажется, у тебя зависимость.
– А тебе интересно это обсуждать? Ты нашел в этом свою выгоду и смысл?
– Можно сказать и так.
– Так-так, вопрос все еще висит над тобой. Теперь уже ты отходишь от темы, но зачем? О, не отвечай, а просто признайся, что тебе интересно.
– Не особо-то мне это интересно. Я просто подтвердил свое мнение, а не поинтересовался, зависим ли ты или нет. И все же, я не хочу знать твой ответ, потому что для себя я его уже нашел. Не будем терять времени.
– А ты настойчив.
– Скорее нетерпелив.
– И куда же ты торопишься?
– Не знаю, но что-то явно движет мною, словно идет какой-то поток времени и я должен ему следовать.
На самом деле, я хочу просто сбежать отсюда. Неприятное это место, словно с ним что-то уж совсем не так, или это последствия от Форса? Не знаю… В моей речи часто стало повторятся это слово и я хочу заполнить пробелы хоть какой-нибудь информацией. Вот это мне интересно, но непостижимо… А все же, Саймон в чем-то прав, впрочем, Форс тоже был в чем-то прав.
– Иногда остановки важны, – продолжил Саймон.
– Иногда. Знаешь, а ведь ты сам уходишь от темы.
– Знаешь, – словно передразнивая меня начал говорить он, – со всеми нашими разговорами и отступлениями мне уже разонравился этот вопрос. Он утратил свой интерес, однако, он сам был не столько важен, как твое личное мнение и мышления, которое я познал в наших отступлениях. Но есть еще один вопрос, на который невозможно ответить средь разговора и на который мне нужно желательно детальный ответ. Он звучит так: «О чем ты думаешь?».
А это и вправду интересный вопрос. Мне бы тоже были бы интересны его мысли, если бы он о чем-нибудь задумывался, но так как он обращен ко мне, это не очень-то выгодно.
Я не знаю, что ответить. Некоторые мысли я даже не помню… Так, если я буду слишком долго обдумывать ответ, это вызовет подозрения и еще лишние вопросы.
– Я обдумываю ситуацию, чтобы не сглупить при ответе. Мне важно все продумать до мелочи, иначе я могу совершить ошибку.
– Какую ошибку?
– Например, сказать что-то не то или понять что-то не так.
– А если ты не будешь думать? Только не говори, что это физически невозможно.
– Не обдумывать что-либо вполне возможно, если внешние факторы превосходят внутренние.
– Или?
– Или если человек слишком увлечен.
– Обо мне ты тоже думаешь?
– Конечно, только прошу, не проси меня рассказывать, какие мысли были у меня о тебе.
– Мне все равно на твои упреки…
– Неужто… – ненароком прервал я его.
– Так, какие же мысли были у тебя обо мне?
– Довольно разные.
– Скудный ответ, – после некоторого молчания сказал он.
– Я не могу ответить, потому что, точно, каждую мысль не помню. Размышления у меня только на несколько минут, так, чтобы осознать ситуацию в данный момент, а не для того, чтобы их запоминать и объяснять тебе. Объяснение мыслей – это неправильно.
– Хорошо, – благосклонно произнес он, словно отошел ненадолго от своей зависимости. – Возможно, ты прав, но помимо мыслей, есть также отношение к человеку. Вероятно, ты его даже не обдумывал, но где-то на подсознательном уровне у тебя все-таки создался мой образ, и твое отношение ко мне. И теперь новый вопрос, который по смыслу напоминает предыдущий, но на который надо искать ответ не в мыслях, а в самом себе: «Как ты относишься ко мне?».
– А ты не так прост. И все же, я могу ответить, но прости меня, если я не смогу раскопать в тебе все тайны.
– Хотя бы попытайся.
– Но я не могу понять, зачем тебе это. Ты же все знаешь о себе, даже больше чем я.
– Мне важнее твое отношение ко мне. Поверь, это важно каждому человеку и, в частности, чтобы самоопределиться, а мне это важно, чтобы понять, как относиться к тебе.
– Относись ко мне так же, как сейчас. Не думаю, что что-то изменится.
– Это ты так считаешь.
– Но…
– Прошу, не уходи от вопроса. Ты же знаешь, что тебе от него не сбежать. Какими бы отсылками, ты не пользовался, тебе все равно придется отвечать, и именно этот вопрос не утратит своей остроты, потому что там замешан я. Отвечай немедленно, иначе я буду относиться к тебе не так благосклонно.
– Мне надо подумать.
– Подумать, как меня обмануть?
– Поверь, я не привык обманывать.
– А если эти слова и есть обман?
– Тогда верь мне на слово.
– Верить человеку, не зная его, опасно, не так ли?
– Иногда, первое впечатление достовернее дальнейших.
– Поверь, первое впечатление обманчиво. Впрочем, как и все остальные, если не знать человека.
– Иногда, если узнать человека полностью, можно разочароваться в нем или ужаснуться.
– Лучше так, чем незнание и недоверие, не так ли?
– Вряд ли. Голая душа ужасна.
– Меня это не пугает. Пугать это должно носителя души, а мне это наоборот на руку. Но ты опять уходишь от вопроса.
– Но ты сам заставляешь меня это сделать.
– А ты не должен мне поддаваться!
– Я не могу это сделать, ведь ты задаешь вопросы, на которые я обязан ответить!
– Так отвечай сейчас!
Настала долгая и затяжная пауза. Нам просто нужна передышка, которой мы оба пользуемся, чтобы перевести свои голоса на другой манер, потому что они зашли слишком далеко. Я утешаю свой пыл, а вот насчет него не уверен. Он не может успокоиться. Его грудь неравномерно поднимается, а глаза не закрываются. В них заметны малые просветы безумия.
– Отвечай! – громко, словно сорвавшись, крикнул он, и впервые я услышал протяжное эхо в этом месте. Я точно уверен, что оно отзывается здесь, в этом скверном месте.
Саймон неожиданно и быстро уперся руками в меня так, что его лицо находилось в нескольких миллиметрах от моего. Потом он начинает говорить тихо, еле слышно, будто задыхаясь от интереса:
– Кто я?
– Ты тот, кому интересно, – впрочем, ничего больше я не мог сказать.
– Я и так это знаю и даже не скрываю это, – отдалившись от меня проговорил он. – Мне нужны немного другие открытия. Мне нужны мелочи, которые скрыты в потаенных углах от меня так, что я их даже не замечаю или вижу их совершенно не так.
– Я слишком мало тебя знаю, чтобы рассказать о таком. Это неправильно.
– Хотя бы что-то. Ну же! – взвыл он, невольно поднимая руки вверх, тревожно опуская и держа их в напряжении вблизи моего лица.
– Хорошо, – от безвыходности согласился я. – Одну мелочь я могу сказать, а возможно, даже две. Во-первых, это твои глаза, которые смотрят слишком пристально для обычных. Они переполнены самым движимым чувством: чувством интереса. Ты мало моргаешь, потому что твой взгляд уж слишком заинтересован мною. Твои глаза, словно насильно выковыривают из меня ответ, не давая мне покоя. Они будто мертвы, они надеются найти то, что оживит их. Во-вторых, это твои руки, которые словно живут своей жизнью, но, все же, не следуют своему мотиву. Они не подчинены, тревожны и всегда напряжены, будто каждое движение последнее. Знаешь, иногда, когда мы, люди, пытаемся что-то сделать слишком быстрее, чем предполагается, мы делаем это резко и даже многое неосознанно, лишь бы сократить время работы. А, если перед концом увидели ошибку, то тут же молниеносно исправляем ее трясущимися руками, которые делают все не под нашим контролем, а под влиянием мышечной памяти. И вот, когда все сделано, мы будто от огня убираем свои руки, чтобы осознать проделанную работу и отдохнуть, в то время как наши руки еще нервно трясутся. А самое гнусное это то, что если бы мы проделали эту работу обычно, то затратили бы столько же времени, как если бы сделали ее молниеносно.
– Да, я понял тебя, – скудно произнес он с таким неприкрытым секундным напряжением, а потом его глаза поникли в печали, но после глубокого вдоха они вновь приобрели те же краски, которые слегка, почти незаметно потускнели. Это все продолжалось не больше минуты. Кстати, это еще одна его особенность, которую я только сейчас осознал, а именно, это секундные перемены в нем, которые довольно сложны, если не быть таким внимательным как я. Вообще, эти изменения существенно показывают его характер как нечто скрытое и непроницаемое. Когда удается вызвать перелом в его лике, тогда я доволен собой, тогда во мне вновь пробуждается чувство высокомерия, которое восполняет мои «низкие» чувства пред ним и от которого я не желаю избавляться, потому что уж слишком оно ласкает мне душу. А самое скверное то, что мое чувство пропадает вместе с его чувством, и тогда мы вновь возвращаемся на прежние позиции.
– А теперь, – вновь слишком чувственно заговорил он и приблизился ко мне, – расскажи о себе. Мне катастрофически мало той информации. Может, ты расскажешь о своих внешних мелочах, как говорил о моих?