– У нас мало времени. Не бойся, Удо не причинит тебе вреда, – продолжил князь. – До утра ты должен отправиться в долгий путь. Герб и девиз получишь немедля, равно как доспех и охранную грамоту.
– Да, да, мой господин, немедля, – жутковатым эхом просипел Удо.
Мечислав почувствовал прилив сил. Удивительная лёгкость наполнила тело. Он огляделся, но не узнал покоев. Низкий потолок, голые стены, копна свежего сена на полу. Пустой табурет, рядом на дубовом столе теплится лучина, князь и Удо отбрасывают длинные тени, а окон нет. Где же он?
– В подземелье, благородный рыцарь, – будто услышав его мысли, закивал безухим черепом Удо, кривя лицо в кошмарной гримасе, которую с трудом можно было принять за улыбку.
– За что, мой князь, такая милость? – слова сами собой вылетели из горла.
Князь поглядел мимо него и сказал:
– Если справишься, ещё не так одарю. Только в этом спасение твоё, да и моя жизнь тоже. Найди Безымянный замок, что на побережье Балтийского моря, передай его хозяину дар, и тогда у тебя… у нас с тобой, появится надежда, а нет – бесславно погибнешь. Удо, покажи ему ларец.
Ларец!
Захваченный видениями рыцарь сбросил с себя плащ. Нет, так он не уснёт. Который день без сна и отдыха. Ну почему воспоминания недавнего прошлого, стоит приклонить голову, будоражат душу? Эдак он никогда не достигнет заветной цели. При этой мысли Мечислав встрепенулся, приложился к фляге со сливовицей, сделал большой глоток и поднялся.
Поляна всё так же сияла призрачным светом, в котором он с лёгкостью разглядел среди сваленных тут же своих немногочисленных пожитков переметную суму с заветным ларцом и, положив её под голову, лег подле медленно умиравшего костра. Тепло сливовицы разлилось по жилам, мысли обрели ясность и простоту, а затем и вовсе исчезли, перестав наконец его мучить. Мечислав уснул, точно провалился в яму, на дне которой ждало забвение.
Глава 3
Шкатулка укажет путь…
Пробуждение было внезапным. Мечислав подскочил от влажного и тёплого прикосновения, слепо нашаривая меч, но сразу опустил руку. Это застоявшийся Серко лизнул ему лицо. Рыцарь отогнал коня, затем поднялся. Окружающая серость не позволяла определить положение дневного светила, но и так понятно – утро занялось давно, а значит, время для охоты упущено. Осталось только надеяться на вечерние ловушки: осмотрев их, Мечислав разочарованно покачал головой – ничего. Ни по тропе никто не пробрался, ни на ветку не сел. Четыре штуки – слишком мало, но у него веревок в обрез. Придется отправляться на голодный желудок, рассчитывая на будущее, может, по дороге спугнет кого. Или шкатулка… Мечислав бережно достал ее из переметной сумы. Воспоминания вновь всколыхнулись, но уже блеклые, утренние, очнувшийся разум с легкостью отогнал их нестройную толпу. Удо говорил ему… Как же все-таки странно все повернулось в тот злосчастный вечер.
Пальцы легли на резную крышку, тут же приоткрывшуюся с негромким щелчком, изнутри полилось зеленоватое свечение. По рукам пробежало тепло, словно их омыли в горячей воде. Мечислав вдохнул полной грудью и огляделся по сторонам. Свечение ларца изменилось, переместившись на северо-восток. Рыцарь с тоской поглядел в непролазную чащобу, через которую ему придется продираться весь этот день, вздохнул, но покорствовал своему путеводителю. Удо обещал, что шкатулка укажет путь в Безымянный замок, а заодно убережет от опасностей «почище любого распятия», усмехнувшись, прибавил безухий урод, и даст сил, когда их совсем не останется, чтобы добраться до тех глухих мест.
В тот вечер, едва Мечислав пришел в себя, а князь Богдан наспех объяснил новику, кто он теперь такой и что должен делать, Удо подал ему ларец. Молодой человек устал удивляться, отупев от происходящего, он внимательно слушал, старательно запоминая слова князя и безухого уродца, удивляясь про себя, сколь же разны меж собой эти два человека и сколь нежданно схожи. Словно от угла зрения, от одного только поворота головы различия стирались начисто. Под конец он уже не мог различить, какие наставления дает князь, а какие его безобразный служка. Новоиспеченный рыцарь помотал головой, но наваждение только усилилось. Князь и Удо говорили на два голоса словно один человек, покуда кто-то не потряс новика за плечо. Зрение прояснилось, князь в величии своем отделился от немца и коротко повелел Мечиславу выезжать. Удо мелко закивал.
– Шкатулка укажет путь, отрок, смотри в неё и поверяй себя ей, иначе… – то, как карла именовал его, раздражало Мечислава больше, чем безухий череп с намертво приклеившейся жуткой ухмылкой. Уродец не стал договаривать, но и без того все было ясно.
– Север Мазовии от самых Остатнов небезопасен. Как доберешься до последнего постоялого двора, избегай торных шляхов. Лучше потерять день в бору, чем лишиться жизни. – Кажется, эти слова принадлежали князю.
Мечислав утратил различие и замотал головой. Удо подал ему плошку с мутной, едко пахнувшей жидкостью. Когда юноша выпил горькое варево, немец заботливо помассировал ему запястья, затем князь открыл новику дверь камеры и выпустил в коридор, приказав седлать лошадь, а в свои покои не ходить, сборами займется Удо. Мечислав вспомнил, как уродец прошмыгнул мимо него из комнат Казимира. Значит, правда, зрение не обмануло. Его передернуло, но под суровым взглядом князя новопосвящённый рыцарь покорно отправился на задний двор: там все спали, включая и Серко.
Вскоре он уже мчался по опустевшим улочкам Нарочи, сжимая в руке заветный образок. Ни одно окно не зажглось, ни одна занавесь не дернулась, столица спала. Когда за спиной одинокого всадника с глухим скрежетом опустились городские ворота, тьма поглотила его и не отпускала до самого рассвета.
Три недели в пути. Первая проскочила как один миг, подгоняемая страхом, болью, муками совести и жаждой скорейшего от всех них избавления. В Мазовии Мечислав нигде не останавливался подолгу, разве что перековать Серко да закупиться провизией и всем необходимым в дальнюю дорогу. В Остатнах он потратил последние выданные князем серебряные денары – после поселения с этим говорящим названием постоялых дворов ему не встречалось. Шлях опустел. Дважды встретив сожженные не то немцами, не то мазурами деревни, он предпочел пробираться лесом. Послушался настойчивых требований шкатулки, и вовремя – вскоре мимо него, незамеченного в густом подлеске, проследовали человек двадцать здоровых немецких лбов, каркающих друг другу, словно вороны, кликавшие неминучую беду.
Тропинка вывела его на шлях лишь к полудню – туман рассеялся, тучи разошлись, обнажая сожженный верховым пожаром лес. Солнце, хоть и не давало вожделенного тепла, но ласково улыбалось рыцарю, путалось лучами в смоляных кудрях, гладило по щекам, подтопив заиндевелое сердце и отогнав прочь тёмные думы. Мечиславу вспомнились те счастливые дни, когда они с Казимиром впервые встретились лицом к лицу.
Мечислав, ему тогда было тринадцать, получивший за плохое услужение серьёзную взбучку от Одера, забрался в сарай и затих, глотая солёную обиду. Там и нашел его казавшийся таким неприступным наследник Богдана; выяснилось, княжич знает, что старший служка Одера спихнул на новичка вину за несделанную работу. Он видел, как парня высекли у всех на виду, а потому принёс ему ржаную лепёшку и кувшин чистой воды, добавив, что не потерпит несправедливости при дворе отца и уже рассказал дядьке правду, так что теперь высекут служку, а Мечиславу не надо больше прятаться. Больше того, он восхищён мужеством, с каким юный оруженосец выдержал постыдную экзекуцию. Мечислав, служивший всего-то второй месяц и оттого понукаемый, как и полагалось, всеми подряд, слушая Казимира, пытался сдержать накатившие слёзы.
Князя Богдана все еще не было в столице: мазовецкий поход затянулся, что только усиливало напряжение среди приближенных и челяди. Разговор с Казимиром показался ему непостижимой благодатью, а ржаная лепёшка вкуснейшей на всем белом свете. Мечислав не смог скрыть изумления и по поводу того, что его неприятности, оказывается, небезразличны высокородному княжичу. Отрок слушал Казимира и его сердце наполнялось теплом и благодарностью. Ах, если бы он мог вернуться в тот треклятый день, исправить ошибку, убившую названного брата, или получить возможность вымолить прощение. Казимир бы понял, всегда понимал и видел больше других, верно, потому Господь и поспешил забрать его к себе.
Мечислав поднял глаза на небо, по которому, гонимые ветром, гуляли пушистые облачка, и точно брат и вправду глянул на него с небес, ощутил знакомый запах и огляделся.
Серко выбрался на опушку. По обе стороны тропы, будто не замечая промозглой осени, на изумрудном травяном ковре белыми звёздами цвели ромашки. Это чудо? Ведь дальше куда ни глянь простиралась желтовато-серая пустошь.
Мечислав спешился и бросился ничком в траву, полной грудью вдыхая милый сердцу аромат. Почудилось, он обнимает княжну, зарывшись в тяжёлые пшеничные кудри Иоанны. Захлебываясь запретным счастьем, он надолго застыл на месте. Слушал, как сердце замирает в груди, и плотнее прижимался к теплой, точно хрупкое девичье тело, земле.
В притороченной к седлу Серко дорожной суме, заставив замечтавшегося рыцаря вспомнить о данных обетах, призывно звякнула шкатулка. Мечислав нехотя поднялся, а оглядевшись, уж не увидел никаких ромашек, точно с глаз упала пелена. Трава на поляне, где он лежал, давно пожухла от утренних заморозков. Однако, едва поднявшись в седло, новик почувствовал облегчение, точно сбросил с плеч тяжелый груз, и двинулся дальше нигде более не останавливаясь.
Заброшенный шлях проходил среди пожелтелых пустошей и лугов, петлял меж холмами. О вожделенной охоте пришлось забыть – ни звука, ни шороха, ни птичьего щебета, – тугая беспросветная тишь. Будто в этой некогда богатой местности вымерло всё до последнего гада.
Серко поднялся на пригорок. Дорога подходила к другой возвышенности. Там показался одинокий каменный дом, может, местного шляхтича, и вроде бы обитаемый – из трубы тихонько курился едва заметный дымок. Орлиное зрение Мечислава сумело распознать его среди поднимавшегося по колкам да низинам тумана. Деревенька, занимавшая склон холма рядом с господским домом, казалась уничтоженной пожаром. Оставшиеся мужики и бабы либо бежали, либо жили в землянках или в самом строении под пристальным оком господина.
Вздохнув с облегчением, рыцарь пришпорил коня и направился к жилищу. Если действовать осмотрительно он сможет получить там пристанище и кое-что разузнать. Еще в Остатнах он слышал, что некоторые шляхтичи остались жить у самой границы с Поморьем, а то и у моря, отряжая своих людей на добычу янтаря. На охране обозов с драгоценным камнем солью и провизией стояли и многие рыцари, не нашедшие себя в ратном деле и таким не слишком достойным способом добывавшие кусок хлеба. Скорее всего, подобный отряд и устроил себе временное пристанище в этом гиблом краю.
Спешившись возле строения, на поверку оказавшегося простой сельской хатой с соломенной крышей, Мечислав тихо поднялся на крыльцо, хотел постучать, но дверь, тоскливо скрипнув, отворилась. В ударил запах запах жареного мяса. Голова закружилась, заныл пустой желудок. Рыцарь шагнул в тёмные сени. Постоял там немного, прислушиваясь, – в доме ни звука, точно жилище давно покинули последние обитатели. Пройдя через сени, Мечислав позвал хозяев – тишина. Тогда он толкнул дубовую дверь, легко отворившуюся перед незваным гостем, и оказался в просторной комнате, освещённой потрескивающим в углу очагом. Посередине широкого стола лежал на блюде зажаренный молочный поросёнок, рядом стояли полная миска гречневой каши, тарелка зелени и пареной репы, а еще кувшин с пивом и четыре медных кружки. Только обитателей не было.
Мечислав сел на лавку, вслух извинившись за вторжение перед незнакомым хозяином, отрезал себе кусок поросёнка, плеснул в кружку пива. Аппетитный сок потек по подбородку, когда он, торопливо совершив молитву, вгрызся в нежное мясо, заедая свежеиспечённым хлебом и кашей, вкус которых уже начал забывать. Отхватывал кусок за куском, не в силах остановиться, пока от поросёнка не остались лишь тщательно обглоданные кости. Сладкая истома разлилась по телу. Мечислав обтёр руки тряпицей и поднялся, чтобы подстелить на лавку мягкий плащ: всё лучше, чем на стылой земле.
– Ну что, пан рыцарь, хороша ли была трапеза? – послышался насмешливый голос.
– Хороша, добрый хозяин. Только жаль, не вижу твоего лица, не сумею как следует отблагодарить за оказанную милость, – не растерявшись и изготовившись к любому продолжению, спокойно ответил Мечислав.
– Что ж, если ты доволен, неплохо было бы и уплатить за еду и ночлег, тогда и тёплая постель для тебя сыщется, – на этих словах в противоположной стене отворилась незамеченная в полумраке дверца. Что-то звякнуло, Мечислав увидел шута в изрядно вылинявшем одеянии и шапке с бубенцами. – Что скажешь?
– И сколько ж тебе полагается за постой? – невольно улыбнувшись, поинтересовался рыцарь.
– Десять серебряников, – ухмыльнулся комедиант. – Надеюсь, для ясновельможного пана это сущие пустяки.
– Если бы они у меня были, с радостью, а так, придётся провести ночь под открытым небом. Благодарствую за обед.
– Ты съел поросёнка, выпил пиво, твой конь жуёт в сарае сено, а как платить – в кусты? – изобразив на изборождённом морщинами лице искреннее удивление, продолжил торговаться паяц.
– Высоко ты ценишь маленького худосочного поросёнка, – ощутив, как в спину уткнулось что-то холодное, и будто не заметив этого, парировал гость. Замер, удивленный вовсе не издевательством обирающего путников шута, но предательством шкатулки, которой он столь бездумно поверялся долгие дни пути. И ведь кому поверил – Удо, немецкому выродку, приносящему одни несчастья, богомерзкому колдуну. Знамо, и князь оказался подвластен чарам безухого карлы. От мысли этой Мечислав содрогнулся и приготовился.
Серебрянников у него не осталось, а коли так жизнь свою он задешево не продаст. Рука под плащом, снять который он так и не успел, потянулась к мечу. Мечислав медленно вдохнул. Тут, ослепив присутствующих, а в комнате находились ещё трое дюжих молодцов, ярко полыхнул очаг. За спиной чертыхнулись, острие меча дернулось, мгновением позже воткнувшись в щель меж пластин.
В тот же миг Мечислав ощутил в ладони нечто тяжелое, затем увидел там кожаный кошель под завязку набитый денарами. Проморгался, не веря глазам. Выходит, волшебный ларец и на такие штуки способен, а он понапрасну клеветал в мыслях на Удо и князя. Не раздумывая, он бросил кошель на стол. Шут, хитро прищурившись, высыпал на ладонь новёхонькие серебряники, пересчитал, радостно проблеял:
– Благодарствую, – и принялся столь потешно кланяться, что Мечислав не смог сдержать улыбку.
– Ну, полно тебе, Груша, кобениться, – выступил из-за спины гостя широкоплечий бородач, одетый в потрепанную годами и походами бригантину, чьи пластины испещряли невыпрямленные вмятины, а юбка была изодрана в лохмотья ударом топора или двуручного меча. В жилистой руке он сжимал тяжелый моргенштерн. – Мир тебе, рыцарь. Я Бочар, хозяин здешней границы.
Мечислав сдержанно кивнул.
– На Грушу не серчай, он у нас любитель стращать заплутавших путников. Когда князь Мазовецкий забавы ради приказал порезать его на ремни, немного тронулся умом, а так добрейший малый, – примирительно проговорил хозяин. – Да и мы люди не лихие, за щедрость твою возблагодарим сторицей. Лех!