В прифронтовой полосе - Юрий Александрович Бычков

Юрий Александрович Бычков

В прифронтовой полосе

Посвящаю моей бабушке Бычковой Анне Игнатьевне, прихожанке Зачатьевской церкви

Снять с чувств былых совсем не просто забвенья пелену. И всё же, отчего благой фантазии не быть?!

Окормляя всё сущее лёгкими серебристыми, вкупе с густыми, забронзовевшими звуками басистых колоколов, над древней Лопасней плывут музыкальные пассажи благовеста. Вслушайтесь, и поведает вам благовест первоисторию христианства через судьбу земной женщины праведной Анны – матери Богородицы Девы Марии. Прямая для всех нас связь с Господом Богом.

Трёхъярусная колокольня Церкви Анны праведной Зачатия в Лопасне видна отовсюду, а коли не заметишь её, так услышишь благовест мелодичный и прозрачный. На его зов придёшь в Зачатье, с которым связано главное в судьбе каждого лопасненца. В этой церкви крестили, венчали, отпевали большинство прихожан древнего храма.

В личностном аспекте

«Охота пуще неволи…» Говорят так, когда берутся за что-либо сложное, трудное, ответственное, кажется даже, неподъёмное – берутся не по обязанности и необходимости, а по желанию. До десяти лет я ещё не дожил, как началась война. Великая Отечественная. К осени сорок первого поля сражений придвинулись к моей родине – древней Лопасне. (Впервые упомянута в Ипатьевской летописи под 1176 годом. На карте «Владимиро-Суздальская земля XI–XIII вв.» кружочек, коим означена Лопасня находится в самом дальнем юго-западном углу могущественного княжества.)

О Лопасне вспомнил прежде всего другого, потому что хочу известить читателя: в книге Лопасня – исток многих сюжетных линий повествования, основанного на хронике собственной жизни. Так сказать, мемуарный аспект здесь главенствует. Пошёл именно таким путём как живой свидетель исторических событий, не знать, не ощущать существа которых, значения их, недостойно граждан России.

Старая Лопасня

Принцип, «если не я, то кто?», позволяет видеть, вспоминать то, что происходило в прифронтовой полосе юго-западного направления времён грандиозной битвы за Москву. Я не хроникёр военных действий, а рассказчик, создающий панораму жизни той незабвенной поры.

Не ради афиширования собственной персоны это делаю, а чтобы дать ещё один срез проявления общественного сознания (патриотизма не на словах, а на деле), в среде, говоря языком прошлого времени, простонародной, обывательской. В прифронтовой Лопасне каждый по силе возможностей вносил свою лепту в реализацию лозунга: «Всё для фронта, всё для победы». И потому был патриотом.

Алексей Макаров и Юрий Бычков – дети войны. 1945 год

Все, с кем так или иначе пересекалась моя жизнь – от маршала Победы Георгия Константиновича Жукова до ветхой, насквозь больной, родной бабушки Анны Игнатьевны Бычковой, вдовы погибшего в Первую мировую деда – Ивана Сергеевича, приближали победу, как могли. Каждый в соответствии с масштабом личности.

Моим сверстникам публицисты дали прозвище – дети войны. Это ко многому обязывает. Пришло время нам, детям войны, запечатлеть, оставить потомкам в назидание свой взгляд, своё суждение об эпохе Великой Отечественной войны.

Во мне исподволь зрела, копилась потребность, желание собрать воедино всё, что касалось Великой Отечественной в моём личном восприятии. Чувство нарастающей тревоги в канун войны, инстинктивная тяга к истории нашего русского общества, порождали предчувствие германского нападения на СССР.

Поползновения германского милитаризма поработить, поглотить Россию имели явно выраженный цикличный характер: сколько раз русские били немцев – всё не в прок. Экономические, торговые отношения между двумя крупнейшими государствами Европы обрывались, как только немцам удавалось оправиться от очередного поражения. От германца, что называется, род мой нёс неизбежно людские потери, как и едва ли не каждая русская семья. Грозовую атмосферу ощущали в нашей стране многие.

Да, да! Впечатления от четырёх лет войны многообразны и грандиозны для меня, подростка, в прифронтовых условиях стремительно мужавшего духовно и физически. Череда послевоенных лет проходила в стране под знаком напряжённой работы по преодолению последствий всё рушившей войны и подготовки к отражению угрозы Третьей мировой…

Поступление в 1949 году в Московский авиационный институт стало для меня, гуманитария в душе, вполне понятным и логичным поступком – то было подспудное желание делом, своим трудом, разумом способствовать укреплению обороноспособности Родины. Страна остро нуждалась в инженерных кадрах.

Большой запас впечатлений, раздумья историко-философского характера, многообразные формы писательского, умозрительного присутствия, не оставлявшего меня в прифронтовой полосе моего разума, дождались своего часа, чтобы накопившийся материал выстроился в стройную систему и перекочевал на страницы этой книги. Дневниковые записи, письма, воспоминания родственников, факты истории, философские притчи, встречи и доверенные мне суждения тех, кто в государственном масштабе вершил историю Великой Отечественной – всё это стало исходным материалом книги с конкретным, обозначающим тему названием «В прифронтовой полосе».

Естественно, в ходе долгой и сложной работы, возникло произведение, в котором читатель, надеюсь, найдёт концептуальный взгляд автора, современника Великой Отечественной, на события глобального масштаба, ставшие осью мировой истории второй половины XX века. Мне представляется, что личностный подход, психологическая подоплёка сюжетов исторического процесса даёт возможность яснее видеть проявления патриотизма и народного единства, а также действия и переживания народа, волею истории почти постоянно пребывающего в прифронтовой полосе.

Моё сознание, через память, размышления, пересечения с документами, артефактами, художественными произведениями, постоянно пребывало в прифронтовой полосе.

Кто не замечал такой странности – в газетах, книгах, электронных СМИ, докладах научного характера, о Великой Отечественной войне, говорят скороговоркой: «В 1941–1945 гг. погибло 28 миллионов человек, цифра уточняется». Обычно, эта огромная цифра называется, но пролетает мимо ушей, люди не воспринимают её в эмоциональном контексте, поскольку за громадностью цифры людских потерь становится неосязаемой величина человеческой личности!

Мы знаем, в небольшом фрагменте материи, что бы это ни было, присутствуют миллионы молекул, и каждая из них для сознания нашего одинакова. Но в науке с её современным инструментарием у каждой молекулы для исследователя «своё лицо». Нелады с какой-либо изучаемой, меченой молекулой, играющей ключевую роль в чаемом исследователем открытии – крах его творческого замысла, горе, которое не знаешь как пережить.

У каждого из тех 28 миллионов, что погибли на войне – мать, жена, родные и близкие, для которых его гибель – непроходимая боль, горе, трагедия. Они переживают гибель родного человека весь остаток существования своего на земле.

Воздействие теории больших чисел таково, что, скажем, зависимость эффекта восприятия расстояния от наблюдаемого объекта бывает оглушающе парадоксальной.

В ясную безоблачную ночь, из-за бессонницы наблюдая через оконное стекло за звездой, сознаю, ощущаю – звезда пленяет мой взор своим ласковым нежным голубоватым сиянием. Но стоит ли говорить о невозможности физической (глаза тотчас лопнут), окажись я на расстоянии, скажем, в сотню тысяч километров. Никакие глаза не смогут лицезреть с этого расстояния объект с температурой в миллионы градусов.

Всё, что осталось от многих, ушедших на войну – клочок бумаги из казённого дома, военкомата, с написанными от руки или напечатанными словами: «Ваш сын (муж) погиб смертью героя в боях с немецко-фашистскими захватчиками» или «пропал без вести». Пропал, говоря народной мудростью, как в воду канул. На нашу, как и на миллионы других семей в СССР, словно кто наложил заклятие, многие ушли навсегда, оказавшись на войне, оставили о себе лишь сообщение в виде казённой бумажки: мой дед Иван Сергеевич, его сын Сергей, муж его дочери Софьи Пётр Лугов, отец моей жены Серафим Дмитриевич Козлов.

От Петра Лугова мне в наследство досталась пачка писем с фронта. В них запечатлена горячая, не гаснущая, вот уже семьдесят лет прошло, любовь. Высокая звёздная температура этой любви светит, греет, восхищает и сегодня. Хочется верить, будет она с людьми и в дальнейшем!

Пусть учатся ТАК любить, идущие вслед за нами…

В небе Подмосковья летом сорок первого

С шутками-прибаутками, согнувшись в три погибели, впервые забирались в самодельные семейные бомбоубежища жители Почтовой улицы, после объявления воздушной тревоги. С любопытством: что же это такое мы соорудили? Пошли волны: первая, вторая, третья… Вражеские самолёты с надрывным гулом проследовали на Москву. Никаких поползновений атаковать Лопасню, неразличимую для пилотов «юнкерсов» и «хейнкелей», поскольку граждане, все без исключения, смиренно соблюдали светомаскировку, а своими зенитками Лопасня пока что не обзавелась и представляла собой ничем не угрожающую идущим на бомбёжку столицы СССР бомбовозам территорию. Из такого далёкого далёка как 2015 год хорошо видно – не успели создать основательную противовоздушную оборону, как ни старались.

В бомбоубежище

Лопасненцы выбирались из самодельных бомбоубежищ как бы разочарованные, шли к своим делам и обязанностям. Мал и стар вглядывались в безлунные тёмные небеса. Старухи, осенив себя крестным знамением, шептали или проговаривали вполголоса: «Господи, помилуй! Господи, помилуй! Пречистая Богородица, спаси и сохрани».

Где-то под Подольском, на первой линии заградительного огня, ухали высотные крупнокалиберные зенитки. Когда волна бомбардировщиков оказывалась в зоне поражающего огня, батареи ускоряли темп стрельбы, и значительно возрастала плотность огня. Канонада превращалась в рокочущие громовые раскаты, длящиеся по две-три минуты.

Изредка, на большом отдалении, вспыхивал огненный шар, стремительно летящий к земле. Раскатистое эхо от удара о землю сбитого зенитчиками фашистского рейдера доносилось до настороженной Лопасни.

Разгоралось лето. Конец июня – самые долгие световые дни. В ивовых зарослях, кустах бузины над речкой Жабкой смолкали один за другим соловьи. Но безмолвие ночей, в которых «одна заря сменить другую спешит, дав ночи полчаса», по твёрдому немецкому расписанию (орднунг) возникал приближающийся с западной стороны гул «юнкерсов» и «хейнкелей», устремляющихся зловещими чёрными коршунами терзать бомбами Москву.

Однажды, хорошо помню, это происходило в лунную июльскую ночь, у нас над головами шёл ночной воздушный бой, вошедший в отечественную историю. Пересекающиеся строчки трассирующих пуль, короткие вспышки пламени, следующее за этим уханье скорострельной авиационной пушки – световое и звуковое выражение пушечного огня ночного воздушного яростного сражения. И вдруг всё смолкло и пропало из поля зрения. Что случилось для наблюдавших ночной бой стало понятным, когда преследуемый истребителем бомбардировщик выскользнул из облака. Над ним, догоняя его, нависал истребитель, который также безмолвствовал. Кончился боезапас у одного и у другого. Что будет дальше? Чем закончится эта безмолвная атака? Кто возьмёт верх?

Атака Талалихина

Лётчик-истребитель, младший лейтенант Виктор Талалихин – это наутро узнал мир из сообщений московского радио – продолжил атаку, когда понял, что боезапас исчерпан. Имея превосходство в скорости и маневренности, Талалихин настиг вражеский бомбардировщик, стремящийся нырнуть в облако, и протаранил его, разрубил хвостовое оперение «юнкерса», как вилок капусты. Наблюдавшие эту воздушную битву лопасненцы проводили глазами два огненных шара, упавших на поле вблизи поселка Добрыниха Лопасненского района. Хотите соглашайтесь, мои читатели, хотите думайте по-своему, не могу не выдвинуть рвущуюся наружу аналогию: «Челубей и Пересвет» в небе над Лопасней сошлись в воздушной схватке знаково, тем была предречена полная победа советской, русской авиации, над германской Германа Геринга, которая в сорок первом году, безусловно, была сильнейшей в мире.

Талалихин после богатырской схватки приземлился на парашюте. Звезда Героя увенчала его грудь. Первый таран в ночном небе! Наблюдать за небесными светилами важно, необходимо, лишний раз подтверждает история тарана Виктора Талалихина.

Война, развернувшаяся на гигантском пространстве от Баренцева до Черного моря, в Лопасне, ещё до того как наш райцентр стал прифронтовой полосой, напоминала о себе воздушными боями в небе южного Подмосковья. Мне приходилось не раз их наблюдать. (До того, как в школе нам начали преподавать географию, карта нашей необъятной страны была постигнута мною досконально: изучал её по сводкам Совинформбюро; а по газетам, до которых я, ученик третьего класса, жаден был сызмальства, постигал карту глобального масштаба. Глобус представлялся мне игрушкой.)

Виктор Талалихин у протараненного самолёта

Однажды, прямо как в кино, увидел яркий по краскам фильм. Приходит на ум литературная ассоциация, кажется, из Хемингуэя: «Над Испанией чистое небо». Над Лопасней в то июльское утро голубело чистое небо, залетевший так далеко немец-разведчик был встречен двумя нашими ястребками и сбит. Пилот германский аккуратно парашютировал. В поле под Сениным был взят в плен и привезён в Лопасненский райисполком. Когда он проходил через строй любопытных горожан, я заприметил надменное выражение лица сбитого над Лопасней арийца: «Подумаешь, сбили…» «Чего косоротишься!» – выкрикнул кто-то из толпы, собравшейся возле райисполкома. Немец пленный в июле сорок первого – диковинка!

Война раскручивала свой маховик, а мы в Лопасне о фашисткой армии, фашистах, их зверствах слышали по радио, видели разрушенные города, виселицы и прочие ужасы лишь в кинохронике, сопровождавшей все без исключения художественные кинофильмы в районном доме культуры рядом с нашим домом. С ДК связано множество памятных событий, к нашей теме относятся два, пожалуй, особенно прочно, основательно.

В декабре, когда снега было ещё маловато, а лыжи – моя страсть, я после уроков на своих лыжатах-коротышках решил поискать сугробов вдоль Жабки, прошёл ручей до устья и свернул там на Почтовую улицу. Направляясь к дому, продвигался по укатанной санями улице моего детства. Держал в одной и другой руке по лыже. На подходе к дому, на перекрёстке Почтовой с Венюковским шоссе меня озадачила странная глухая тишина. Подумать: «Отчего?» не успел, но успел бросить взгляд вперёд и вверх, увидел близко-близко летящий на меня «мессершмит» и упёртый в меня, мальчика-цель, взгляд лётчика – стремительно нырнул вперёд, распластался на мёрзлом асфальте перекрёстка. Звуковые компоненты атаки штурмовика проявились в моём сознании с некоторой задержкой, как по законам физики положено. Свист пуль авиационного пулемёта, грохот взорвавшейся бомбы, треск ломающейся торцевой стены двухэтажного здания дома культуры, смягчённая снегом дробь ударов о землю битого кирпича. Как-то легковесно в этих обстоятельствах выглядит то, что я сказал бегущей мне навстречу бабушке: «Поднялся целёхонький, отряхнулся от кирпичной пыли и щебня, подобрал свои лыжицы и двинулся тебе навстречу».