– Я ослышалась?
– Да, янгала. Я принесу ее, – едва слышно прошептал он, и этот шепот показался ему самому громче самого громкого вопля.
Махота сгреб в жменю рубаху на груди хмельного еще с ночи Бахаря, встряхивал так, что тот, мотаясь головой во все стороны и выстукивая подбородком о могучий кулак, мог только мычать. Не добившись ни одного внятного слова, стражник злобно ткнул вторым кулаком в слюнявый рот мужика и швырнул обмякшее тело обратно в канаву. Старший Южной башни Стохода и сам исходил пеной от ярости. Ему едва удалось уговорить корта отпустить его на несколько часов из караула. Не найдя этой ненавистной девки, он обшарил все соседствующие с ее домиком хаты и, раздав парочку зуботычин не в меру любопытным обитателям слободки, помчался к постоялому двору, а тут такое. Стражник окинул задумчивым взглядом кривобокие домишки, теснившиеся вокруг, сжал кулаки и решительно свернул в ближайший переулок. Подумал, что не могла же Лагода бесследно исчезнуть, когда вокруг столько глаз таращится сквозь щели в заборах. Хоть один да должен был ее увидеть. Ему оставалось только найти обладателя этого глаза. Быстро найти, пока корт не спросит у караульных: вернулся ли старший в башню? А корт, пес такой, обязательно спросит. Чует, что сарт Некрас скоро его сменит, может, и старшего Южной башни вместо него поставит. А совета Некрас ни у кого никогда не спрашивает.
И сейчас он торопливо шел по узкой улочке, оскальзываясь в раскисшей глине и придерживая меч, чтобы не гремел ножнами о железо наколенника, бросал из-под сведенных вместе бровей на искаженном злобой лице подозрительные взгляды по сторонам. Ломиться во все подряд двери не стал – только время зря потеряешь. Делал вид, что направляется по делам службы, а сам тщательно высматривал хоть малейшее движение во дворах, чтобы коршуном кинуться за забор и услышать любое слово о девке. Остановился на очередном перекрестке перед широкой лужей, прикидывая куда свернуть, и услышал возбужденные голоса. Рванулся, но сдержал нетерпение, замер у края забора, вытягивая шею в проулок. Сначала разглядел женские спины. Потом приметил и шустрого мальца, безуспешно пытающегося вырваться из цепкой хватки старой ворожеи.
– Цыц! – прикрикнула на мальчишку Шепетуха. – Девка, говоришь, с ним была? А не Лагодой ее, случаем, кличут?
– Ага, – тот ковырнул грязь в луже босой ногой. – Эта, с рваной мордой.
Ворожея ухватила мальца, навострившегося кинуться в проулок, покрепче за ворот.
– Стоять! – рявкнула ему над ухом. – Воин тот не из местной стражи?
– Не-а. Но тоже в доспехе. Да вот только что на лошадь перед собой посадил и увез.
Тощая, как жердь, молодица с дитем на руках зацокала языком, и скривила бескровные губы на вытянутом от удивления лице.
– Чудеса, – она закатила глаза от зависти. – Нашелся же настоящий молодец, которому и такая приглянулась.
– Тебе чего горевать-то? – хихикнула Елица-травница. – Мать, поди, рада-радешенька, что хоть какой мужик на твою красоту нашелся.
– Ко мне сватов засылали! – окрысилась та на старуху. – Да не по одному разу!
– Угу, – подбоченилась травница, вздернув подбородок, и заголосила, гордо оглядываясь по сторонам: – Папаша твой, царствие ему небесное, горшок с серебром приданым на стол выставил. Оно, конечно, сваты в дом потащились со всей округи. Вся погань окрестная ваш порог коленями обстучала да животами вытерла!
Молодка побелела, выпучив глаза, даже слова сказать от возмущения не могла, только ртом хлопала выброшенной на берег рыбой.
– Куда увез? – не отставала от мальца ворожея.
Мальчишка ткнул пальцем в сторону дороги на Замяту, завертелся юлой, пытаясь укусить схватившую его руку. Шепетуха отпрянула и он, не разбирая дороги, сиганул прямо по лужам, ухитряясь еще и язык через плечо показывать. Молодка безуспешно искала глазами камень, чтобы кинуть ему в спину, и визгливо бранилась, вновь обретя голос и отряхивая забрызганный грязью подол.
– Надо же, как оно повернулось, – Шепетуха изумленно почесала длинный нос.
– Что повернулось?
Глуховатая Елица поспешно выпростала из-под платка ухо, чтобы не пропустить хоть слово. Ворожея отмахнулась. Еще разум не потеряла рассказать, что на рассвете на ее крыльце загрохотало сапогами это страшилище из Герсики. Большеголовый Уло молча швырнул на стол жменю серебра, так же молча вскинул свой чудовищный мешок на плечо, приторочил его на круп лошади и убрался вместе с ожидающим его монахом. Она даже размашисто перекрестила их вслед и трижды сплюнула через плечо, искренне уповая, что видела в последний раз.
Махота бросился обратно к постоялому двору. Мчался, не разбирая дороги, и отчаянно надеялся, что старший возничих ворот и два его воина, которые после ночного караула за стенами начали вливать в глотки подогретое вино, еще не упились настолько, чтобы свалиться со скамьи. И, когда распахнул дверь общей комнаты в харчевне и увидел широкую спину Мевы, крепко сидящего на скамье, то перевел дух, расправил плечи, двинувшись спокойным шагом к сидящим с полными кувшинами стражникам.
– Мева, – позвал он. – Отойдем. Разговор есть и дело срочное.
– Обождешь, – тот даже головы не повернул. – Ну, Гаркун, отошел ты до ветра. Дальше, что было?
– А то, – один из стражников поплевал через плечо и постучал костяшками по столу. – Нечисть этого принесла, не иначе. Зыба мне рассказывал. Он его на переправе первый встретил и хорошенько рассмотрел. Глаза, что угли, морда страшная и на ярлыке у него чуть ли не перстень Некраса вдавленный. Говорит из Лани ехал. А туда, как попал, если не видел его раньше никто? Тут сынок Бородая, что на Ясельде путников переправляет на тот берег, в Стоходе кстати оказался. Тоже не слышал о таком. Таился, значит, гость странный наезженных дорог. Где-то вплавь через Скриву рванул. А обратно, как паломник благочестивый, мол, доски писчие Мурашу везу. Ярлыком своим перед Берестом тряс, не страшился, что проверят. И мешок у него чудной. Никто эту поклажу пощупать не рискнул. Отчего так?
– Берест его пропустил! Ты-то о чужих приказах чего печешься? – нетерпеливо зарычал Махота и потряс Меву за плечо. – Дело, говорю, срочное.
– А ты мне не указ. Сам свои дела уладить попробуй, – недовольно заворчал тот и пнул Гаркуна ногой под столом. – Это все я знаю. Сам, что хотел сказать?
– Вышел я, значит, – стражник опасливо покосился на Махоту, – до ветра. Темно еще было. А в слободке огонек блеснул. У Шепетухи. Тут не спутаешь. В этом проулке от возничих ворот одно ее крыльцо просматривается. У остальных хат только самый край окошка увидишь. Верховой от нее отъехал и на Герсику повернул, а следом второй. Я пробежался через лесок до торгового тракта. Как раз за спиной спутника этого гостя и выскочил к канаве. Шагов десять до них было. И мешок видел. Человека туда спрятать, как камень в колодец бросить.
– Мне почему не сказал?
– А вдруг и в самом деле нечисть?
– А сам чего не спросил?
– Боязно, – буркнул Гаркун. – Не один он был, да и меч у него.
Воины нервно захохотали.
– Эх!
Махота размахнулся, чтобы отвесить по оплеухе каждому, но стиснул зубы и швырнул на стол свой кошель.
– Два десятка серебряных. Не какие-то резаны – куны полновесные, что у султана чеканят!
– Да что ж тебе так припекло? – Мева недоуменно поднял одну бровь и повернулся. – Ведь за медяк удавиться готов.
– Верхового догнать надо, – старший Южной башни скривился, заметив испуг в глазах разговорчивого Гаркуна. – Да не этого. Пришлый тут один девку Бахаря увез, а мне никак отлучаться нельзя.
– Ага, – старший караула понимающе осклабился. – Девка тебе – кошель, лошадь и пришлый нам. Двадцать серебряных, говоришь?
– Не веришь – пересчитай! – обозлился Махота.
– Зачем тебе меченая?
– Жениться на ней хочу.
– Вот те на, – ухмыльнулся Мева, выпрямился огромным телом и подмигнул: – А я слышал, что от этой невесты у тебя одна рвота. Как целовать-то ее станешь?
– Не твое дело.
– Пришлый этот откуда? – спросил Гаркун, поднимаясь следом за старшим.
– У него и спросишь, как через час догонишь.
Гаркун передернулся и скользнул в дверь, а Махота схватил его кувшин и осушил до дна одним длинным глотком. Отдуваясь, вышел во двор, долго смотрел в спины удаляющихся воинов, рванувших лошадей с места в галоп. Мрачнел лицом с каждым ударом копыта: не кошель с серебряными жалко было – о себе самом сожалел, что не сможет своими руками этого молодца прикончить, да и Лагоду где-нибудь поглубже прикопать. Затем повернул голову, прислонил ладонь ко лбу, разглядывая открывшиеся ворота обители Мураша. Сначала монахи вывели несколько оседланных лошадей. Потом вышел и брат Пяст, вокруг которого толпились балахонники. Тут же крутились и монастырские стражники. Он уже начал почесывать затылок, соображая, следует ли ему немедленно вернуться в Южную башню и отправить проследить за хольдом отца Тримира парочку воинов, которые не станут задавать лишних вопросов. Однако тут же и передумал. Как бы ему не хотелось узнать подноготную странного гостя от него самого, но лучше уж у старой ворожеи эти сведения выбить вместе с зубами. Не тот человек первый хольд тайного сыска, чтобы безнаказанно тащиться у него за спиной. Заметит – завтра же в канаве с перерезанным горлом окажешься. Вздохнул и поплелся к главным воротам Стохода, волоча ноги по грязи. Пора уже доложить корту о возвращении.
Хрупкая на вид светловолосая девчушка в мужском облачении, отвернув голову назад, что-то говорила смеющемуся, подставляющему ветру пряди длинных волос, молодому воину. Она первая и заметила преследователя. Вскрикнула испуганно.
– Стража!
– Так, – протянул Стожар.
– Стой!
Мева еще издалека, до поворота, по стуку подков на лошадиных копытах понял, что перед ними те, за кем мчались уже десяток верст, и расслабленно отпустил поводья, когда верховой обнял девку и придержали лошадь.
– А ну, слезай с лошади! – рыкнул старший возничих ворот.
– Ты бы туда, где падальщики кружатся, ехал. Путникам на дороге спокойнее было бы, – произнес чужак.
Старший возничих ворот опешил от такой наглости, а Стожар одним легким движением соскользнул на землю, положил ладонь на бедро Лагоды, задержал руку и ободряюще улыбнулся ее испуганному лицу. Мева ухмыльнулся. Неторопливо покинул седло, потянулся огромным телом, широко расставив ноги, будто дуб посреди леса встал – не выкорчевать. Он был выше пришлого воина на полголовы и раза в полтора шире в плечах. Поставь этого парнишку вместе с девкой за его спиной, как на лавке сидеть будет, так никто и не разглядит. Высморкался в рукав, показав полное пренебрежение. Сказывают, что и среди тощих бывают знатные воины, да хоть Береста с паромной переправы через Скриву возьми. Но Мева, который два года назад без единой царапины выстоял против ляхов Болеслава при осаде Полоты – не за каменной стеной прятался, а с деревянного заборола не слезал! – был уверен в своей силе. И еще никому из живых не удавалось поколебать эту уверенность. А мертвые? На то они и мертвые, раз уронили свои головы перед ним.
Навий воин с интересом посмотрел на огромные кулаки стражника, на тяжелый шипастый кистень за поясом, на толстые пальцы, поросшие пучками рыжеватого волоса, и на кривой нож с резной костяной рукоятью. Лагода охнула, прикусив пальцы – похожее на это лезвие и вогнал упырь Махота ей под ребра. А Стожар нахмурился, сделал пару шагов ближе, стоял, покачиваясь с носка на пятку, большие пальцы обеих рук за ремень всунул рядом с латными рукавицами и молчал. Слова не сказал Меве, а как в самое нутро тому плюнул.
Стражник пригнулся, встряхнулся, как цепной пес, только что сорвавшийся с привязи и перемахнувший забор перед одиноким путником. Выбирал место, куда широкое лезвие вонзит. Как бы не был хитер и коварен незнакомый противник, но и с клинком в руках он ему не соперник. Подбадривая себя чем-то средним между рычаньем и уханьем, он направился к Стожару, неподвижно ставшему посреди дороги и загородившему девку на лошади. Тот разве что слегка развернулся боком, и не сдвинулся с места даже тогда, когда Мева все-таки размахнулся и нанес удар. Молодец не дрогнул, отклонился чуть в сторону с презрительной усмешкой. Стражник несколько мгновений недоуменно смотрел на собственные руки, которые едва не упустили меч от удара о землю, после чего зарычал и ударил еще раз. И снова тот отклонился и позволил концу широкого лезвия черкнуть по песку за пядь от своих сапог. И тогда Мева взбеленился, крутнул мечом, попробовал подсечь противнику ноги, тут же кольнул в грудь и в шею. Не достал, а тот даже приблизился, заставив отступить на шаг. Стражник был ошеломлен такой неуязвимостью, но пройдя многие сечи, знал, что умелого, даже с одним ножом противника так просто, наскоком, не возьмешь. Сколько костей таких самонадеянных лежит по лесам да болотам? Однако он и представить не мог, каково это – не управиться с безоружным. Решил прикончить сразу. Завертел тяжелым лезвием перед собой, быстрее, быстрее. И нанес стремительный удар: меч выплюнул из сверкающего железного круга смертоносное жало. Во всю мочь, всем огромным телом, во всю силу рук. И еще. И еще. И снова. Тоненько заскулила Лагода, крепко зажмурив глаза, когда ее суженый исчез, пропал в неистовом вихре сокрушительных ударов, каждый из которых был способен рассечь их лошадь вдоль хребта. А как открыла вновь, то увидела только чудовищный оскал на мокром от пота лице старшего возничих ворот, спутанную бороду и могучее плечо, двигавшееся в ритме стремительных ударов. А Меве руку уже сводила судорога, едкий пот заливал, слепил глаза, все труднее стало махать тяжелеющим мечом, все медленнее выпады. Силы он был неимоверной, а вот мастерству ратному и выносливости звериной для долгой сечи не довелось обучиться – всегда на единственный удар, что никакой доспех не останавливал, уповал. Противника он так и не срубил, точно туман резал, лишившись разума. Вспомнил через злобу, что подмога, рядом, только кликни. Заорал:
– Гаркун!
Остановился на миг, полнее вздохнуть, расправить изнемогшие уже члены, как железные пластины латной рукавицы врезались ему между глаз, проламывая нос, швырнули на землю. Он выплюнул обломки зубов, поднимался страшный в крови, безумно крутил головой, выглядывая своих спутников. Зарычал, бешеным вепрем кинулся вперед рубить в куски, жаждал нанести удар, хоть один, но последний. Не достал. Тяжеленный удар в висок подкосил колени, а затем второй кулак вогнал осколки костей носа до самого мозга, опрокинул на спину. Его противник, так и не обнаживший клинок, задрал стражнику всклокоченную бороду кверху, накинул хрипящему кровавыми пузырями его же собственный пояс на шею. Мева выгибался дугой и сучил ногами, пока не хрустнула крепкая шея. Лагода вздрогнула от треска костей, а Стожар приподнял за пояс обмякшее тело и столкнул в канаву. Девушка, едва пережившая безумный страх за своего будущего мужчину, захлестнувший ее с головой, вздохнула облегченно и, брезгливо посмотрела на мокрую дорожку на песке.
– Умереть и то не смог по-людски, – угрюмо бросил Стожар, – а гонору-то было у выродка.
Он замер, прислушался, выхватил из-за спины арбалет и первой же стрелой выбил из седла всадника, вылетевшего из леса на дорогу. Вторую заряжать не стал, просто шагнул навстречу следующему, в этот раз обнажив меч.