Во всех областях советской разведки существует принцип, по которому агент, «свой» он или «чужой», должен получать деньги за работу. Но подходы к этому совершенно различны.
По отношению к «иностранцу» существует только один вопрос: сколько заплатить? Соответственно своему интересу к нелегальной деятельности такой агент называет свою цену, и покупатель его услуг старается заключить как можно более выгодную сделку. Если стороны приходят к соглашению, такой агент работает до тех пор, пока ему платят. Его заработок или разовая оплата различны. Если агент является правительственным служащим, то его доходы – нечто вроде взятки. Рудольф фон Шелиа, нацистский дипломат, шпионивший на Россию, получал тысячи долларов за свою работу. Рудольф Ресслер, преуспевающий советский агент в Швейцарии, получал в месяц до 7000 швейцарских франков.
Напротив, «наш» или «свой» агент предлагает услуги по причинам, которые на Западе часто называют «идеалистическими». В начале своей карьеры он зарабатывает себе на жизнь обычным способом и не помышляет о шпионаже по материальным соображениям, сама мысль о том, чтобы шпионить за деньги, кажется ему отвратительной, и ни один опытный вербовщик не предложит ему плату на ранней стадии. Но по московским понятиям такое положение вещей не представляется нормальным, оно допустимо лишь в исключительных условиях. Агент, не получающий плату, чувствует себя независимым и готов выйти из игры, он может сообщить о своей деятельности властям в надежде на то, что работа «за идею» будет зачтена как смягчающее обстоятельство.
Платный агент, даже при умеренном вознаграждении, является человеком, состоящим на службе, он вынужден подчиняться приказам. Он должен быть покорным, послушным и молчаливым, прежде, чем он что-то предпримет, его решения и действия должны быть одобрены. Расписки в получении денег могут быть преданы гласности, если он пожелает оставить тайную службу. Он находится полностью в руках своего нанимателя.
Техника склонения «нашего» агента к получению денег развивалась целые десятилетия. На начальной стадии шпиону-новичку возмещают расходы на поездки, питание и прочее. Потом ему предлагают скромную сумму в знак «признания его заслуг». Потом наступает день, когда агенту предлагают помесячную оплату. Если «наш» агент продолжает работать и после этого, вознаграждение становится обычным делом. В личных делах советских агентов часто встречаются циничные пометки вроде: «Финансово обеспечен, но деньги берёт»[14].
Если прямая оплата невозможна, – например, когда агент даже после продолжительного периода работы отказывается от нее, – в ход идут подарки. Преимущество дорогих подарков заключается в том, что в этом случае возражать трудно и агент попадает в зависимость. Ковры, которые сыграли важную роль на суде Хисса, были как раз подарками такого рода. Денежное вознаграждение таким видным государственным чиновникам, как Элджер Хисс, Генри Джулиан Уодли, Гарри Декстер Уайт и Абрахам Джордж Силвермен, не имело смысла предлагать, поэтому работник советской секретной службы Борис Буков подарил им четыре дорогих ковра. Принципы, по которым делались эти подарки, были цинично определены самим Буковым: «Кто платит, тот хозяин, а кто берет, тот обязан что-то сделать взамен»[15].
В другом случае предлагалось манто из каракуля и кондиционер. Так было, когда Билл, советский оперативник (настоящее имя Исхак Абдулович Ахмеров), пытался уговорить Элизабет Бентли принять плату за ее службу:
«– Как насчет пятидесяти долларов в месяц? – спросил он.
Я с удивлением посмотрела на него. Зачем он предлагает мне деньги, когда мой доход вполне покрывает мои нужды? Я покачала головой, но он настаивал.
– Хорошо, – вкрадчиво сказал он. – Если этого недостаточно, то как насчет ста?
Когда я опять отказалась, он поднял цену до двухсот долларов, а потом до трёхсот. «Да что же это происходит, – подумала я. – Уж не пытается ли он подкупить меня?» Я в ярости повернулась к Биллу.
– Как можно предлагать деньги за то, что я и так обязана делать? – спросила я.
Мгновение он смотрел на меня так, будто я ударила его по лицу, потом отвернулся и ничего не ответил. Но на этом дело не кончилось. После продолжительных дискуссий о моем жалованье Билл изменил направление атаки. Он сказал, что занимается меховым бизнесом. И решил преподнести мне манто из каракуля. Когда я наотрез отказалась, он предложил мне кондиционер для моей квартиры. Он сказал, что обеспокоен состоянием моего здоровья…
– Билл, – спросила я, – это ваша идея или кто-то подсказал вам?
Он, отвернувшись от меня, сказал:
– Нет, идея не моя. Я ничего не делаю сам по себе. – И потом с горечью добавил: – Я всего только мелкая сошка, они могут сделать со мной всё, что захотят».
Позже, когда мисс Бентли почти решила оставить советскую службу, она встретилась с «Элом» – сотрудником советского посольства, чья настоящая фамилия была Громов.
«– Не будем больше спорить из-за ерунды, – сказал он угрожающим тоном. – У меня в кармане две тысячи долларов. Это часть вашего заработка. Вы должны сейчас же принять их. Если вы откажетесь, то я буду вынужден прийти к неизбежному выводу, что вы – предатель!
Я начала было возражать, но потом остановила себя. Меня предупредили, что нельзя вызывать подозрений у Эла. Я подумала, что теперь все карты выложены на стол. Если я не приму денег, он подумает, что здесь что-то не так. Надо было создать у русских впечатление, что меня все-таки можно купить. Я заставила себя чуть улыбнуться.
– Не глупите, Эл, – сказала я. – Конечно же, я не предатель. И лишние деньги мне не помешают»[16].
В докладе майору Рогову из советского посольства в Канаде вербовщик Дэвид Лунан в апреле 1945 года сообщал о работе с возможным будущим агентом Дарнфордом Смитом из Национального исследовательского совета: «Бадо очень встревожился, когда я перешел к вопросу оплаты. Думаю, ему показалось, что это переведет его работу в более опасную (и более законспирированную) область»[17]. Через три месяца Рогов лично встретил нового агента Бадо-Смита. После встречи Рогов записал в своих заметках: «Дал ему сто долларов, он их охотно взял»[18]. Потом в «учетной карточке» Бадо-Смита появилась запись: «Нуждается в периодической помощи». И это притом, что его ежемесячное жалованье от канадского правительства составляло 300 долларов.
Глава II. Франция перед Второй мировой войной
Неохотное сотрудничество с коммунистами
В соответствии с потребностями советской внешней политики, как только закончилась Гражданская война в России, Франция стала главным объектом советских спецслужб. Французское оружие и финансовая помощь спасли Польшу в 1920 году, Франция была союзником и защитником Румынии против Советской России, она же мешала сотрудничеству Москвы и Берлина вплоть до 1923 года, когда ближайшей целью Советов в европейских делах было советско-германское военное соглашение против Запада.
После Первой мировой войны Франция превратилась в наиболее могущественную державу в Европе. В мире не было более многочисленной и лучше оснащённой армии. Ее военная промышленность набирала силу, развивалось самолетостроение, появилось химическое оружие и новые виды артиллерийского вооружения, со стапелей сходили новые корабли. В международных делах Франция доминировала в Европе, от Мадрида до Варшавы и от Осло до Бухареста. Министры иностранных дел всех стран должны были консультироваться с Францией прежде, чем принять какое-то важное решение. Париж также стал столицей для влиятельных русских эмигрантских групп, воинственно настроенных против Москвы.
Советская разведка проявляла интерес к Франции по двум причинам. С одной стороны, она хотела знать как можно больше о стране, которая являлась наиболее влиятельным ее политическим врагом, о ее военных силах, дислокации войск, мобилизационных планах. С другой – СССР хотел добыть информацию о новой военной технике и изобретениях в этой области, что могло бы стать образцом для России, где производство оружия после некоторого затишья снова быстро двинулось вперед. Вскоре было подписано соглашение в Рапалло, положившее начало тайному сотрудничеству с Германией. Но Германия пока сама отставала в военном развитии.
Французское коммунистическое движение, по крайней мере, в первое десятилетие после своего зарождения, было малочисленным и слишком неподготовленным интеллектуально, чтобы соответствовать советским ожиданиям. Организация, назвавшая себя коммунистической после съезда в Туре в декабре 1929 года, состояла в основном из бывших членов социалистической партии, а также «социальных патриотов» и «реформистов».[19] Большинство французских коммунистов того периода, хотя и восхищались русской революцией, были совсем не похожи на коммунистов обычного типа. В отличие от Германии и других европейских стран Франция не испытала сильных потрясений в результате Первой мировой войны, спецслужбы и полиция сохранили свое положение.
Это и стало причиной серьёзных разногласий между Французской компартией и Коминтерном[20]. Центристское большинство, возглавляемое Людовиком-Оскаром Фроссаром и Марселем Кашеном, никогда не принимало, если не считать резолюций, принципов главенства Коминтерна и подчинения ему национальных коммунистических организаций, тем более что их партия считалась носителем революционных традиций и наследницей Парижской коммуны и Жана Жореса. Они полагали, что Интернационал должен быть сообществом, основанным на независимости входящих в него партий.
Левые, составлявшие более радикальное меньшинство, возглавляемое Борисом Сувариным, Альфредом Розмером, Фердинандом Лорио и Пьером Монатом, хотели наладить более тесные связи с Москвой, но не более того. С помощью Коминтерна левая фракция усилила свое влияние в партии и к 1924 году заняла доминирующее положение. Но в то время ни «левизна», ни подчиненность Коминтерну не означали готовности согласиться на секретную службу в интересах Москвы.
В течение первых 5 лет этого периода Лев Троцкий считался одним из самых крупных авторитетов во французских делах. У Троцкого в отношении Франции были свои планы. Будучи близким другом лидеров французского левого движения, он тем не менее отказывался компрометировать национальные коммунистические партии. Примерно в этот ранний период советская разведка завербовала Робера Пелетье, редактора «Юманите», на шпионскую службу. Пельтье был тесно связан с полковником Октавом Дюмуленом, редактором журнала «Армия и демократия», человеком, имевшим доступ ко многим секретам и получавшим информацию из самых разнообразных источников. Троцкий, несмотря на то, что был военным народным комиссаром и по долгу службы был кровно заинтересован в получении сведений о состоянии дел во французской армии, решительно воспротивился. Вопрос о шпионской деятельности Робера Пельтье обсуждался на Политбюро, и Пелетье поставили перед выбором: либо шпионаж, либо «Юманите». Тому пришлось оставить газету и активную партийную работу.
Причин, по которым три главные советские шпионские машины – НКВД, ГРУ и специальная служба Коминтерна – разместили свои главные европейские агентства не в Париже, а в Берлине, было несколько. Одна из них состояла в особых отношениях с Французской коммунистической партией, о которых говорилось выше. Другая заключалась в том, что большинство перспективных агентов говорили по-немецки, а не по-французски. Кроме того, Берлин занимает более выгодное географическое положение по отношению к Москве. И наконец, Германия была слабой и дружественно настроенной, в то время как Франция была сильной и вела себя угрожающе. Шпионские скандалы в Германии не повлекли бы за собой международных конфликтов, чего нельзя было сказать с уверенностью о Франции. В самом худшем случае Германию можно было бы склонить к тому, чтобы она переправила арестованных русских агентов в Россию, но было бы сомнительно, чтобы Париж поддался на такого рода шантаж.
Поэтому в начальный период становления советской разведывательной службы многие агенты, работавшие во Франции, Бельгии и Голландии, были подчинены советским офицерам разведки и военным атташе, находившимся в Берлине. Они посылали свои сообщения в германскую столицу, откуда непрерывный поток информации шел в Москву через курьеров по воздуху, по железной дороге, а позже и по коротковолновому радио.
Людские ресурсы советской разведки в первые годы были очень бедны. Еще не было разведывательных школ, потому что в Советском Союзе попросту не существовало преподавателей такого тонкого и своеобразного предмета. Во Франции еще оставались русские люди, которые поселились там давно и симпатизировали революции. Они говорили по-французски и были, в общем, подготовлены к такой необычной миссии, но почти все приверженцы Ленина и Троцкого вернулись в Россию в 1917 году и в силу нехватки там кадров заняли должности второго и третьего уровня управления. Только немногие из них могли быть отобраны для секретных миссий за границей.
В начальный период советские разведывательные агентства во Франции комплектовались главным образом выходцами из западных русских областей, из поляков, прибалтов, евреев. Примерно с 1924 года несколько особо доверенных людей из Москвы, с прямыми связями в Берлине, фондами, фальшивыми паспортами и кодами, тайно работали во Франции. Чтобы собирать сведения, добывать документы, проникать на заводы, расспрашивать за стаканом вина солдат и инженеров, им нужны были помощники и субагенты, а их можно было получить только от коммунистической партии. Без ее помощи невозможно было обойтись, и отношения с Французской компартией стали самой важной проблемой для советской разведки и Коминтерна. Эту проблему оказалось невозможным разрешить.
В шпионаже, как и в любом деловом предприятии, ключевой задачей является накопление ресурсов. Поначалу все это сводится к неопределенным разговорам и прощупыванию почвы, здесь неизбежны срывы и провалы. В поисках подходящих агентов во Франции советская разведка прибегала к помощи и советам заслуживавших ее доверия людей, которые ездили в Париж и обратно. Она работала с профессиональными прокоммунистическими профсоюзами, использовала русских эмигрантов и т. д. Контакты и ходы переплетались настолько хитроумно, что выявить всю сеть агентуры было крайне трудно. Вдобавок к этому многие из тех, кто пришел в советскую секретную службу, оказывали только временную помощь.
Французская авиация, в особенности военная, привлекала внимание советских разведслужб с начала 20-х годов. Самолетостроение было делом лишь недавно развившимся, поэтому все технические новинки представляли для России большой интерес. Во Францию были направлены лучшие люди с задачей внедриться в авиационную промышленность. Большое число французских и советских агентов поставляли нужную информацию. Среди них были Анри Кудон и его возлюбленная Марта Моррисонно, которых вскоре арестовали за похищение секретного доклада по специальным авиационным проблемам, и русские – Устимчук и Владимир Кропин, которым тоже предъявили обвинение (за хранение оружия и использование фальшивых документов).[21]