– Это такие же пещеры, как на Элефанте?
– О нет, нет. В тех пещерах есть изваяния Шивы и Парвати. В Марабаре нет никаких изваяний.
– Но это, несомненно, священные пещеры, – сказал Азиз, стремясь вставить и свое слово.
– Нет, никоим образом.
– Но они же как-то украшены.
– О нет.
– Хорошо, но тогда почему они так знамениты? Мы же постоянно твердим о знаменитых Марабарских пещерах. Может быть, это пустое бахвальство?
– Нет, я бы так не сказал.
– Ну, тогда опишите их этой леди.
– Для меня это будет большим удовольствием.
Он действительно предвкушал удовольствие, но Азиз хорошо понимал, что кое-что Годболи удержит при себе. Он понял это, потому что и сам в подобных ситуациях страдал от такого же утаивания. Иногда, к полному отчаянию майора Каллендара, Азиз уклонялся от описания важных обстоятельств, велеречиво рассказывая о массе никому не нужных мелочей. Майор обвинял Азиза в неискренности и был в общем-то прав, хотя и не вполне. Скорее можно было сказать, что какая-то неподвластная Азизу сила капризно накладывала печать на его ум. Теперь точно так же вел себя и ум Годболи – непреднамеренно и непроизвольно он что-то скрывал. Если бы Азиз смог тонко подбодрить Годболи, то, вероятно, профессор смог бы снова овладеть собственным умом и сказать, например, что Марабарские пещеры знамениты своими сталактитами. Азиз попытался это сделать, но безуспешно.
Диалог между тем оставался непринужденным и дружеским, и Адела не чувствовала этих сильных подводных течений. Она не знала, что сравнительно простой ум мусульманина столкнулся здесь с Древней Тьмой. Азиз играл в захватывающую игру. Он пытался справиться с излюбленной человеческой игрушкой, но она отказывалась повиноваться. Правда, если бы даже Азиз смог, то ни он, ни профессор Годболи не получили бы от этого ни малейшего преимущества, но сама попытка очаровывала Азиза – она заменяла ему абстрактное мышление. Он продолжал вставлять свои замечания, возражал, оппонент опрокидывал его возражения, даже не замечая сути этих попыток, но в итоге так ничего и не сказал об исключительности Марабарских пещер.
В разгар этого милого разговора появился Ронни.
С раздражением, какое он даже не пытался скрыть, он крикнул из сада:
– Что происходит у Филдинга? Где моя мать?
– Добрый вечер, – холодно откликнулась Адела.
– Собирайтесь, нам надо успеть на поло.
– Я думала, игры сегодня не будет.
– Все поменялось. Приехали несколько офицеров. Едем, по дороге я все расскажу.
– Ваша матушка очень скоро вернется, – произнес профессор Годболи, почтительно поднявшись со стула. – Экскурсия по нашему бедному колледжу едва ли будет продолжительной.
Ронни не обратил ни малейшего внимания на слова профессора и по-прежнему обращался исключительно к Аделе; он специально ушел пораньше с работы ради того, чтобы забрать ее на поло, которое – по его мнению – не могло не доставить ей удовольствия. Грубость в отношении двух индийцев не была рассчитанной, но Ронни представлял себе только официальные отношения с ними, а ни один из этих людей не был его подчиненным. Как частные лица они ускользнули от его сознания.
Азиз, однако, не собирался никуда ускользать. Последний час почти задушевного разговора настолько увлек его, что он хотел продолжения. Азиз не последовал примеру Годболи и не встал со стула; с вызывающим дружелюбием он обратился к Ронни:
– Присоединяйтесь к нам, мистер Хислоп; присаживайтесь. Ваша мама сейчас придет.
Ронни отреагировал приказом одному из слуг Филдинга немедленно разыскать хозяина.
– Он может вас не понять, – сказал Азиз и повторил распоряжение на местном наречии.
Ронни был готов вспылить; ему был хорошо знаком такой типаж – собственно, он знал все их типажи, а этот был один из наихудших – испорченный вестернизацией. Но Ронни сам был слугой – слугой короля, и его обязанностью было всячески избегать «инцидентов». Он промолчал, игнорируя провокацию Азиза. Азиз же и в самом деле провоцировал. Все, что он говорил, было неприкрытой, бросающейся в глаза дерзостью. Крылья Азиза были подрезаны, но он не собирался падать без борьбы. Он не ставил целью дерзить мистеру Хислопу – в конце концов, Ронни не сделал ему ничего плохого, – но этот англичанин должен был стать человеком, для того чтобы к Азизу вернулось душевное спокойствие. Он не стал елейно льстить мисс Квестед, чтобы заручиться ее поддержкой, или с неестественной бодростью обращаться к профессору Годболи… Квартет был поистине живописным: трепещущий от своего унижения Азиз, Адела, охваченная отвращением, дымящийся от злости Ронни и брахман, хладнокровно, сверху вниз наблюдающий за ними с таким видом, словно не происходило ничего необычного. Так подумалось Филдингу, наблюдавшему из сада эту сцену, поставленную среди синих колонн его великолепного зала.
– Не спеши, мама, мы только собираемся, – сказал Ронни, поспешил к Филдингу, отвел его в сторону и обратился к нему с несколько наигранной сердечностью: – Старина, простите меня за вторжение, но думаю, вам не следовало оставлять мисс Квестед одну.
– Прошу прощения, что-нибудь случилось? – спросил Филдинг, тоже стараясь сохранить доброжелательность.
– Ну… Я, конечно, прожженный и конченый бюрократ, но мне неприятно видеть английскую девушку, курящую в компании двух индийцев.
– Курить или не курить – это ее добрая воля, старина.
– Это нормально в Англии.
– Как хотите, но я не вижу в этом ничего плохого.
– Не видите так не видите… Но разве вы не заметили, каким развязным тоном говорит этот молодчик?
Азиз тем временем покровительственно говорил что-то миссис Мур.
– Это не развязность, – возразил Филдинг. – Парень просто очень сильно нервничает, вот и все.
– Что же могло расстроить его чувствительные нервы?
– Не знаю, он вел себя вполне прилично, когда я их покинул.
– Но я ничего не говорил, – придав тону убедительность, произнес Ронни. – Я вообще с ним не разговаривал.
– Ничего страшного, забирайте своих дам. Как мне кажется, беда миновала.
– Филдинг, я прошу вас, не принимайте это близко к сердцу, у меня не было намерения задеть вас. Вы, наверное, не поедете с нами на поло? Знаете, мы все были бы в восторге, если бы вы поехали с нами.
– Боюсь, что не смогу, но все равно спасибо за приглашение. Извините и не примите за оскорбление. Я не хотел вас обидеть.
Ронни и обе дамы начали собираться. Все были взвинчены и расстроены. Раздражение витало в воздухе. Возможно ли такое на шотландских болотах или на итальянском горном пастбище? – думал потом Филдинг. В Индии не было запаса спокойствия, не было резервного пространства – спокойствия либо не было вообще, либо оно изливалось в избытке, поглощая все остальное, и профессор Годболи воплощал собой эту почти патологическую безмятежность. Азиз был отвратителен в своей претенциозности, миссис Мур и мисс Квестед вели себя глупо, а он и Хислоп, сохраняя декор вежливости, были просто ужасны в своей взаимной неприязни.
– До свидания, мистер Филдинг, большое вам спасибо… Какой у вас замечательный колледж!
– До свидания, миссис Мур.
– До свидания, мистер Филдинг, это был замечательный вечер…
– До свидания, мисс Квестед.
– До свидания, мистер Азиз.
– До свидания миссис Мур.
– До свидания, мистер Азиз.
– До свидания, мисс Квестед, – с этими словами он с чувством потряс ее руку, чтобы показать свое облегчение. – Надеюсь, вы не забудете о пещерах? Я мгновенно все устрою, как только вы вспомните.
– Спасибо, спасибо вам…
В Азиза вселился какой-то дьявол, и он напоследок воскликнул:
– Как жалко, что вы так скоро покинете Индию! Прошу вас, измените свое решение, оставайтесь.
– До свидания, профессор Годболи, – продолжила она, внезапно придя в необъяснимое волнение. – Очень жаль, что мы не слышали, как вы поете.
– Я могу сделать это сейчас, – ответил он и запел.
Слабый поначалу голос креп, звуки лились, сменяя друг друга. Иногда возникал странный ритм, иногда в мелодии вдруг появлялось что-то западное. Ухо, то и дело становившееся в тупик, вскоре потеряло всякое понимание этого песнопения, заблудившись в лабиринте шумов – они не были неприятны, не резали слух, но были абсолютно непонятны, как песня незнакомой птицы. Это пение понимали только слуги, которые, слушая, начали перешептываться друг с другом. Человек, собиравший водяной орех, как был, голый, вылез из бассейна и застыл в восхищении, приоткрыв от восторга рот и едва не вывалив алый язык. Звуки затихали так же неожиданно и случайно, как и возникали – диатонически перескакивая с одной линейки на другую.
– Огромное спасибо, что это было? – спросил Филдинг.
– Сейчас я все объясню. Это был религиозный гимн. Я пел его от лица доярки, обращаясь к Шри Кришне: «Приди, приди ко мне один!» Но бог отказывается, и тогда я смиряюсь и прошу: «Приди ко мне не один. Стань сотней Кришн, и пусть каждый из них придет к сотне моих подруг, но один, о, господин, один из всей вселенной, пусть придет ко мне». Бог отказывается это сделать. Так повторяется несколько раз. Эта рага приурочена к вечернему времени.
– Но в других гимнах бог не отказывается прийти? – негромко спросила миссис Мур.
– Нет, он отказывается, – повторил Годболи, очевидно не поняв вопроса. – Я прошу его: «Приди, приди, приди, приди», но он не откликается на мою мольбу.
Примечания
1
Господин адвокат. Сагиб – форма обращения к европейцу в колониальной Индии, употребляемая так же, как титул, добавляемый к должности.
2
Жена высокопоставленного или состоятельного мусульманина.
3
Посыльный, носильщик, слуга для поручений.
4
Кучер.
5
Перевод В. Платонича.
6
Госпожи.
7
Изначально британский сборщик налогов в округах колониальной Индии. В описываемое в книге время так назывался глава британской администрации округа (дистрикта).
8
Большому начальнику, господину.
9
Врач.
10
Титул индийца, кавалера ордена Британской империи II степени. В данном случае используется как имя собственное.
11
Рани – жена раджи (правителя, князя) или женщина, имеющая титул независимо от мужа (также магарани).
12
Двуколку.
13
В британской армии – офицерский чин ниже капитана.
14
Тайм в поло продолжительностью семь минут.
15
Сомневаюсь (шотл.).
16
Член касты жрецов.
17
Турецкие бани.
18
Выражение «чайник назвал котелок черным от сажи» в английском языке употребляют в тех случаях, когда кто-то обвиняет другого человека в недостатках, которые свойственны и ему самому (аналогично выражению из Евангелия о бревне в глазу).