Жуткий пепел начал вырываться из жерла, видимо так рождались легенды о драконах, о богах, в тот момент, когда человек сталкивался с такими вот явлениями и чувствовал свою ничтожность перед ними. Ближе, еще ближе и еще жарче, почему-то кажется, что я не вернусь!
Ужасно! А не страшно! Вот это жар и… Я ничего не вижу. Я граничу между паникой и сосредоточением, всё равно никуда не деться, но страх и инстинкт самосохранения хотят вырваться откуда-то из глубины, да… Вот это выброс! Даже через специальный защитный костюм, я ощущаю жар, какой ЖАР! ЖАР! КАК ЖАРКО!..
– Меня пугает только первый реконструированный. – Я слышал шепот где-то совсем далеко. Неужели это лекарства так действуют, словно меня напичкали наркотиками? – Он слишком неуправляем и самостоятелен.
Похоже на голос той брюнетки, что пыталась общаться со мной. Она что-то говорила про реконструкцию. Ох, как меня мутит, и все кружится, едва я открою глаза.
– Ещё одной очередной реконструкции бюджет не выдержит. Спасибо, что нам и так дали двоих. Хорошо ещё, что тело второго частично спас его необычный костюм, а первый упал в болото.
– Ну, он до сих пор летит. Боюсь, что такая фиксация даст о себе знать, рано или поздно…
– Наши психологи над ним поработают. Если надо, они его прозондируют и подкорректируют, и он не захочет больше летать, да и ему это будет незачем, у него всё будет на земле.
Что за чушь… никогда… зачем мне просто жить на земле, я лучше сдохну, чем буду просто сидеть на земле…
– Это вам не ваше общество, – высокая брюнетка, слишком идеальная, будто из журнала, что-то говорила о том, как я должен вести себя в их мире. – Запомните, вы были реконструированы с научными целями, а не из-за гуманных соображений.
«Интересно, – размышлял я, – как такая шикарная девица могла стать научным сотрудником? Нет, ну как, это понятно, но ведь она что-то соображает, по крайней мере она понимает, что говорит».
– А вы, – обратившись ко мне, она прервала цепочку моих рассуждений, – вы так и не вспомнили своё имя?
– И не хочу…
– Мне не нравится ваше поведение, и я уже начинаю сожалеть, что вас реконструировали! – её голос звучал деловито, даже наигранно деловито. Обычно так бывает, когда женщина хочет показать свою силу, власть, но не понимает, что от этого её образ становится только наивнее, словно гротескная пародия.
– Ну, сожгите меня второй раз, – отрешенно ответил я, – первый раз я уже сгорал, второй раз будет не столь эффектно.
– Вы можете продолжать смеяться надо мной, – она почувствовала, что мой цинизм и полное равнодушие к их «дару» ставит под сомнение ее безупречный статус в их организации, – но вполне возможно, что вам найдут иное… иное предназначение.
– Что-то вы замялись, когда говорили о предназначении. Мне кажется, вы просто не знаете, что делать с нами потом. Может, всё это «мероприятие» не совсем законно?
Она, конечно же, не покажет вида, что я её задел. На любые замечания и колкости она рассмеётся, высокомерно и вызывающе, но я понимаю, что мое трикстерство означает для такой самостоятельной женщины, что ее показная сила под сомнением.
– Чего тебе не нравится? Глянь вокруг, какие города, техника, какие женщины вокруг! – шепнул мне на ухо второй реконструированный. – Не жизнь – а малина, ничего делать не надо, более того, они предлагают даже внешность бесплатно изменить.
– Ты как погиб?
– Что? – он явно был удивлен такому интересу к его персоне. – Пьяный разбился…
Что-то в голосе было не так, он сильно разволновался.
– Сбил кого-то?
– Нет.
– Точно?
– Чего ты пристал, может тебе уже и доложили про меня что-то, ну и что с того? Это было черт знает когда! – он перешел на крик. – Давно уже нет никого, кто жил в те времена, ну и что? Мало сбивают на дорогах женщин с детьми?
– Ну да, действительно, одними больше, одними меньше, – я открыто насмехался над ним.
– Да пошёл ты! – парень совсем начинал терять контроль. – Что? Думаешь, ты – святой? А ты сам-то как погиб? Я вижу, что не от старости?
– Спроси у той красотки, – я махнул головой в сторону нашего поводыря – брюнетки.
– А как погиб этот тип? – внезапно спросил парень, когда мы уже зашли в лифт.
– Странный интерес… – брюнетка была удивлена, – но вы имеете право знать. Он сгорел заживо, пролетая над вулканом, на специальных крыльях.
Мой товарищ по несчастью или по счастью был растерян и даже поник, оставшуюся часть пути до исследовательского института он просто молчал.
– Вам не предлагают, вас обязывают, – жестко сказал какой-то очередной научный сотрудник с пропорциями атлета, – вас обязывают подчиниться всем нашим приказам, после чего вы сможете сделать «пластику», устроиться на работу, у вас уже будет приличный капитал.
– «Пластику»? – я перебил странного ученого, отчего вызвал его негодование.
– Вас что-то смущает?
– Зачем она мне нужна?
Люди вокруг нас что-то начали обсуждать, перешёптываясь.
– У нас все делают «пластику», вы же не хотите просто так прожить жизнь? Мы сохраняем молодость…
– Это получается, что и умираете молодыми?
Их лица были растеряны. Видимо, я задел какие-то нотки их душ или душонок, о которых не принято говорить вслух, но только не мне.
Наш проводник отвела меня в сторону. Здесь находилась комната психологической разгрузки, обставленная искусственными цветами и развешанными на стенах репродукциями картин.
– Вам пора усвоить, что есть вещи, о которых здесь говорить, по крайней мере вслух, при большом количестве людей, не принято, – ее голос был неровен, она нервничала, словно я спросил о чем-то неприличном.
– В моё время говорить о старости и смерти не было чем-то неприличным, – спокойно ответил я, стараясь не волновать проводника.
– Дело не в моральной стороне вопроса.
Странное дело, что же тогда? Если это не табу морального плана, тем более не религиозного, тогда все дело в цене вопроса, как говорят…
– Подождите меня здесь.
Дверь захлопнулась. Ну что же, можно побыть и в одиночестве, тем более что я не испытывал этого ощущения уже давно…
Как странно, в этом мире я не видел внешне неидеального человека. По крайней мере, за тот срок, что мы ходили по улице, передвигались в транспорте, словно все вокруг сошли со страниц журнала. Видимо, «пластика» – это средство, чтобы убежать от неидеальности себя, мира, скрыть комплексы, вот только скроешь ли ты их в своей голове?
Окна не пропускали шум, только свет мог оказаться в комнате. Жалюзи были открыты, и в огромных окнах я видел высотные здания, да и мы сами были на большой высоте, где-то на последних этажах. Вроде всё вокруг в специальных тонах, всё прекрасно отделано, но как-то трудно было назвать это место, призванное быть способствующим расслаблению, своей идеальностью, уютным.
Мои рассуждения и дремоту, потихоньку пленяющую меня всеми силами, прервал тот самый доктор, который беседовал со мной в самый первый день моего «воскрешения».
– Вы хотели знать, почему ваш вопрос вызвал такую реакцию? – медленно и неуверенно начал он.
– Было бы интересно, – ответил я, – вы извините, но нас не инструктировали, что можно, а что нельзя спрашивать в вашем мире, я-то и в своем не сильно стеснялся.
– Да, да, резонно, резонно, – доктор потер руки, пытаясь собраться с мыслями. – Вообще-то, как вы заметили, в нашем мире можно исправить любые недостатки вашего тела. Мы лечим болезни, мы омолаживаем, кстати наша фирма этим и занимается, даже оживляем, но это, пока, только единственный случай. Мы продлеваем молодость, и для этого нас и держат. Только мы не смогли победить смерть.
«И слава богу», – заметил я про себя.
– Смерть наступает внезапно. Из молодого человека или прекрасной юной девушки ты, в одночасье, становишься дряхлым, измождённым, ветхим и умираешь… – Доктор замолчал. – Этого мы страшимся больше всего, ибо не можем угадать, когда наше средство молодости прекратит действие и ветхость возьмет свое. Это может произойти на улице, на свидании в ресторане, да где угодно.
– Особенно интересно это на свидании или под венцом, – засмеялся я, – вы извините за смех, но это очень нелепо.
– Может быть, может быть…
– А скажите, – я посерьёзнел, – в вашем мире нет страданий, болезней, бедных, сумасшедших?
– Этого предостаточно! – Он замолчал, понимая, что сказал и так слишком много.
– То есть также сходят с ума от денег и власти, не зная, чем занять себя в своей праздности, ссорятся, убивают, только век всех тех, кто этим занят, стал дольше, да и сил у них полно до самого смертного часа?
– Вы слишком абстрагируете моральные нормы, – вмешалась брюнетка.
– А как выглядела она до «пластики»? – внезапно спросил я.
– Нам запрещено распространять любую информацию о том, кто как выглядел до изменений, скажем так, – врач, если его так можно назвать, посмотрел на девушку, – любую, даже просто словесную. Находятся, конечно, кто ее распространяет, тем самым стараясь заработать на этом, но, как вы понимаете, это незаконно.
– Что же такого – знать, как кто-нибудь выглядел до операции?
– Это важно, например, для знаменитостей, да и простой человек этого опасается…
– Прекрасно! – я рассмеялся. – В мой век люди нанимали частных детективов, находили всякие ухищрения, чтобы хоть как-то порыться в чужом грязном белье, а теперь ничего этого не нужно, просто немного денег и терпения и пару фотографий. Я всегда говорил, что нет ничего более непостоянного, чем мораль.
– Да он просто издевается над нами! – в гневе, брюнетка бросила стопку бумаг на стол.
– Нет, – я вздохнул и развалился в кресле, – если все вы были бы заняты собой чуточку поменьше, то обратили бы внимание, что сказал я это смеясь, но с грустью. Мне было грустно, я не находил отрады в жизни обычного человека в свое время, как сегодня не нахожу и среди вас.
– Ну, кто знает, вы только недавно в нашем мире, – улыбнулся доктор.
– А вот вы? – я наклонился к нему.
Доктор заволновался, явно не ожидая такого внимания к своей персоне. Его руки не находили себе места, глаза забегали по предметам.
– Вы не похожи на вашу коллегу, – я кивнул в сторону брюнетки, – вам претит даже ваше омоложение.
– Да что вы его слушаете! – девушка закричала еще громче. – Между прочим, у нас есть высококвалифицированные психологи, а не сумасшедшие летчики-самоучки, которые из-за своих эгоистичных намерений или комплексов лезут штурмовать разъяренный вулкан!
Доктор напрягся, и вместе с ним, словно в унисон, стала напряженной вся обстановка в помещении.
– А вы знаете, как прекрасно ЛЕТЕТЬ! Как незабываемо, когда солнце, садясь на закате, светит тебе в спину, а ты словно можешь долететь до него и коснуться рукой, не боясь обжечь свои крылья. Как прекрасен среднерусский пейзаж, особенно осенью, когда дым от костров застывает в воздухе, когда только облака и это солнце свидетели твоей СВОБОДЫ. Вы были свободны когда-нибудь? – Говоря тихо и расслабленно, я повернулся к девушке. – Бьюсь об заклад, здесь таких нет. Вы думаете, свобода – это выбор между чем-то и чем-то, но свобода – это нечто вне выбора, это всегда нечто новое, это даже возможность не выбирать вовсе.
– Вы прекрасный собеседник, – неуверенно сказал доктор, – я, видит бог, – он не знал, где найти себе место, – видит бог, я бы не хотел всего этого, но мы вынуждены принудить вас участвовать в нашем эксперименте.
Как быстро я настроил его на свою сторону. А может, я та отдушина, та уверенность, тот анимус – одним словом, все то, чему ему не хватало всю жизнь? Это очень женственное общество, где даже для мужчин служит единственным утешением – внешняя красота, да и это можно проверить.
– Ты знаешь, почему он с тобой был так откровенен? – девушка склонилась надо мной, злобно произнося каждое слово.
– Ну, есть у меня предположения, – ответил я.
– Не надо предположений, – она скорчила гримасу участия, едва не погладив меня по голове, – я все скажу тебе и так. Тебя отправят в утиль, как неудачную реконструкцию, мой милый.
– Какая вы, – я со смаком произнес эти слова, – какая вы заботливая, я бы так и сидел, не зная правды. – Меня взяли под руки охранники. – Я уже сгорал заживо, можно теперь замерзнуть, – уже в конце коридора, я прокричал: – А лучше раствориться в кислоте, чтобы второй раз меня не реконструировали! – Сказав это, я повис на накачанных руках охранников.
– Ого, – болтая ногами, я обратился к охранникам: – Вот это бицепсы! Бьюсь об заклад, вам их тоже здесь сделали. Наверное, ты был ботаном, а тебя все били, раз вы такие «банки» себе нарастили?
– Скорей бы тебя уже утилизировали, – прошептал один из охранников.
– Перед этим я тоже хочу нарастить такие бицепсы – доктор говорил, что это можно сделать в два счета.
Я думаю, хватит трикстерства, хотя от этого и трудно отказаться. Интересно, насколько их мышцы рабочие? Всё-таки тяжелой работы они не видели. Но ребята слишком здоровые, что тут говорить, по сравнению с ними, моя жилистость выглядит убого.
Меня привели в комнату, где все было белым, царила стерильная тишина. От всего этого веяло какой-то неестественностью, казалось, сам воздух был здесь стерилизован. Белые стулья, белые кровати, белые стены… Если здесь пожить немного, то, пожалуй, можно сойти с ума. У белого цвета странная особенность: он делает все объемней, кажется светлым и добрым, но через некоторое время начинает угнетать. Видимо, такая белизна и в человеке, в слишком больших количествах, начинает угнетать, скрывая за собой все самое темное. Вот почему «чистенький» человек, этакий «святоша», который нравится всем, не делает зла, но и добра никому еще не сделал, вызывает большие опасения у самых пытливых умов.
– И вы сможете вот так же оживить, или, как вы называете это, реконструировать, членов нашего совета и их семьи? – Рослый мужчина с вечно молодым телом и лицом сидел в деревянном кресле, вдыхая запах хвои и цветов, которые изобиловали в саду.
– Необходимы некоторые тестирования, иначе кто знает, какой процесс может наступить. Если уже реконструированного мы попытаемся омолодить, нужно вначале испробовать на ком-нибудь из уже реконструированных, – доктор говорил неуверенно, словно боялся разочаровать своими словами собеседника, – я предлагаю начать уже завтра, тем более что один из реконструированных всеми руками «за», да и ему после операции будет проще интегрироваться в наше общество.
Сосны мерно раскачивались, источая запах хвои. Они то успокаивались, то вновь начинали раскачиваться, словно сказочные великаны, каждый раз реагируя тем самым на дуновение ветра.
– Это кто же из них? Тот, которого нашли после аварии в болоте или сумасшедший, который решил потягаться с вулканом? – мужчина засмеялся. – Как только научитесь быстро и без дефектов оживлять, я тоже сделаю какой-нибудь из этих трюков. А представляете, как это будет выглядеть для предвыборной кампании, а?
Собеседник доктора, мечтательно, посмотрел на небо.
– Вы всё-таки решили баллотироваться на пост президента? – чтобы прервать недолгую паузу, спросил доктор.
– Всё это формальность, мой милый Джонс, все это формальность. – Откровение мужчины прервал слуга, который сообщил, что пришел персональный тренер по йоге. – Хорошо, сейчас иду, – ответил собеседник, – о чем это я? Ах да. Всё это формальность, наша семья владеет своим бизнесом, другая своим, мы ещё в университете были в одной организации, а теперь все силы вкладываем в экономическую мощь и в эти разработки по омоложению. В наших руках – экономика, проще говоря – деньги. Думаете, парламенты, сенаты, синоды и прочее играют какую-то роль? Далеко ли они пойдут, если их лишить их вкладов в банках, топлива, еды, да того же омоложения? В лучших борделях, которыми владеют наши компаньоны, отдыхают и президенты, и генсеки, и кардиналы – все. Считайте, милый доктор, что пост президента для меня – просто развлечение, так, потешить собственное самолюбие. И еще, – встав, он наклонился над доктором. – Я очень откровенен с вами, очень, может даже чересчур. Это не просто так. – Затем, изменив тон, он выпрямился, сказав напоследок: – Простите, сейчас у меня занятия йогой. Йога – прекрасное средство, чтобы сохранить молодость и здоровье. Ведь так, доктор?