Дядя Коля что-то бурчал про торфяной кокс, который вроде дает неплохую температуру, но не мог сказать толком, как его делать… Вроде в ямах, как уголь пережигают. А на самом деле?
В итоге Вовка не захотел рисковать и, оторвав от двух с половиной десятков помогающих ему подростков восьмерых человек, отправил их дополнительно к торфу рубить сухостой, снося его к будущей печи. Если что, и мехи из кузницы можно притащить, подумал он тогда.
А потом началась эпидемия, и ребят, у которых был жар, он силком спроваживал к отцу в лазарет, так что количество работников у него неуклонно уменьшалось, пока он не остался один-одинешенек.
И пока все его подчиненные болели, ему пришлось одному переворачивать кирпичи, складывать их в штабеля, накрывать уже скошенным сеном от дождя и солнца.
Кроме того, внутри рва, получившегося по ширине в четыре, а в длину около пяти метров, Вовка стал выкладывать поперечные внутренние перегородки из необожженных заготовок, в середине которых было место под топку. Поверху эти перегородки можно было перекрывать, ставя длинной стороной плинфу на ребро и оставляя между этими заготовками небольшие зазоры. Такие щели между кирпичами потом должны служить продухами, через которые горячий воздух поступит в камеру обжига.
Это был первый уровень печи.
Сама камера обжига находилась как бы на втором этаже сооружения. Ряды плинфы, поставленные там ребрами друг на друга в самом конце должны были перекрываться кирпичами, положенными плашмя. Это позволяло отказаться от закрытого свода, так как все сооружение просто засыпалось слоем песка. Поверху дополнительно шел деревянный настил от дождя.
Молодому кирпичному мастеру, конечно, по мере возможностей помогали, особенно когда Вовка стал выкладывать полукруглые своды перегородок над отверстием топки, однако все равно к тому времени, когда пришлось отчитываться перед дядей Колей, ноги он еле таскал.
Да и не отчет это был, а производственное совещание, на котором они вместе наметили, куда пойдут кирпичи. Самые удачные однозначно на сооружение домницы, а из остальных будут класть русские печи для их недостроенного пятистенка и новой веси.
При этом вымотавшийся не меньше Вовки кузнец, приняв доклад, успел все-таки озвучить мысль, что надо помечать плинфу на будущее. Отметки предназначались для того, чтобы знать, откуда для каждой партии брали глину и с какой стороны печи положили при обжиге. Потом так легче будет определить, почему одни кирпичи, к примеру, звучат лучше, а другие вообще крошатся.
После обсуждения на усталого Вовку был надет импровизированный лавровый венок, и он был отправлен отсыпаться. А на следующий день его ждал первый обжиг и новые дела, которые должны были пройти немного легче, потому что помощников ощутимо прибавилось: большинство ребят уже выздоровело.
Николай же остался обдумывать окончательную конструкцию домницы и место для ее строительства. Кроме того, еще не был найден известняк, который был необходим в печи для связывания пустой породы в шлаки. Но это дело он уже поручил Антипу и Тимке, отправив их несколько дней назад на поиски.
Отослал он и Фаддея с напарником обучать поселенцев новой веси технологиям строительства на примере недоделанного пятистенка, присоветовав только серьезно увеличить размеры домов. При этом бригадиру плотников вручили план веси, нарисованный Николаем вместе с воеводой и его новоиспеченным полусотником.
Те как раз и привели отяков к новому месту жительства. Туда же запланировали поселить часть мастеровых из веси и тех, кто согласится работать на добыче руды и выплавке чугуна. При этом договорились поселить их вперемежку, чтобы отяки не замыкались в себе и понемногу начали общаться с переяславцами, изучая их язык.
Старостой назначили Никифора, но это было скорее временное назначение.
Тот не слишком любил свою должность, даже немного тяготился ею, стараясь никогда не вылезать за грани мирских дел. Его и выбрали без особого на то его желания: просто человек попался под руку, пару раз в пылу спора охладив горячие головы и дав при этом мудрые советы.
Но сам Никифор вполне устраивал самих переяславцев. Да и отякам, вероятно, понравился бы тоже. Кому хочется, чтобы на него с самого начала стали давить, устанавливая свои порядки? Сперва надо пряник дать, а потом и спрашивать по всей строгости.
Согласовав план веси, и поразмыслив втроем о постройках, новоявленные архитекторы не пришли к твердому убеждению, будут ли пятистенки значительно теплее землянок. Но зато они были заметно чище – тот же Вячеслав мимоходом обронил, что делать надо только так, а к мнению лекаря явно стоило прислушаться.
Кроме того, от земляного пола все-таки ощутимо несло холодом. Стелить же туда тес – это просто зарывать в землю столь ценный ресурс. Решили, что когда зима придет, тогда люди сами смогут определиться, а пока строить надо по-новому, чтобы было с чем сравнивать.
* * *
Тимка довольно потирал руки. Вот и он на что-то сгодился.
Здорово, что отпросился сбегать на разведку перед ночевкой, день почти сэкономил!
Закатное солнце ласково светило через ветки деревьев, и хотя настырная сорока постоянно держалась у него за спиной, ее стрекот почти не раздражал.
Как же хорошо вокруг!
Огромные сосны, темно-синее небо, зеленые ветки… По стволам ползают большие черные мураши, протоптавшие свои дорожки между толстыми пластами светло-коричневой коры. Бабочка махнула оранжевыми крылышками прямо у него под носом.
Трава с серыми ошметками старой, высохшей хвои стелилась у Тимки под ногами, а те сами бежали к месту стоянки. За плечами у него висел самострел и мешок, где лежали образцы известняка, которые он нашел на обрыве глубокой яруги, бывшей когда-то руслом лесной речушки. Может, конечно, эти камушки и не те совсем, но уж очень они подходят под описание отца. Тот же упомянутый им бело-желтоватый цвет с неблестящей поверхностью.
Об этом месте почти на самом берегу Ветлуги вспомнил Пычей, когда беседовал с Тимкиным батей, обсуждая постройку новой веси. Осталось только найти, но это как раз и оказалось самым сложным, поскольку отяцкий староста не мог вспомнить точных примет – сказал лишь, что в двух часах хода вниз по течению за нижним гуртом. Может, нашли бы и другие месторождения в тех районах, где пытались обнаружить руду и глину, но неожиданный буртасский рейд прервал поиски в самом разгаре. А теперь… теперь известняк нужен был очень срочно, а почти весь народ был занят или болел.
Именно поэтому решили сначала проверить уже известное место.
Судя по всему, расстояние, которое упомянул Пычей, тот измерял, не плывя на долбленке, а добираясь пешим ходом через непролазные заросли по берегу реки. Так что эта яруга оказалась гораздо ближе к гурту, чем им показалось по объяснениям. Но при этом они потеряли столько времени в поисках по дремучему лесу…
Зато теперь, похоже, их мучениям настал конец. Сейчас Тимка выйдет на ту поляну, где остановились Антип и Радка, занявшиеся по приходе на новое место разделкой подстреленных уток, а уж там…
Тимка отвел в сторону ветки последнего куста, прикрывающего вид на лагерь поисковиков, и остолбенел, уставившись на погасшее кострище.
Вместо обычной суеты напарников его встретила оглушающая тишина. Везде валялись впопыхах разбросанные вещи, а у самого костра лицом вниз лежал Антип. Подавив в себе желание сразу броситься к охотнику, Тимка достал из-за спины самострел, взвел его, стараясь поменьше шуметь, наложил болт, накрыв его предохранителем, и только тогда осмотрелся вокруг.
Лес будто вымер.
Вязкое молчание окутало сгущающиеся сумерки таежных зарослей.
Никого…
С трудом повернув охотника на спину, Тимка ощупал его с головы до ног. Вроде в порядке, никаких ран, кроме наливающейся огромной шишки на пол-ладони выше виска и сочащейся крови из ссадины оттуда же.
«Ох, опять тебя, дядя Антип, угораздило по голове словить…»
Наскоро ополоснув его ссадину водой из ближайшего ручейка и перемотав голову раненому чистой тряпицей, Тимка начал обходить поляну по кругу, пытаясь отыскивать следы, как его учил охотник.
Так, это та прогалина, по которой он сам ушел и вернулся, а тут… нет, паутина висит нетронутой. А вот в этом месте свисают лохмотья, и паук совсем недавно начал опять перекрывать проход своей белесой тонкой нитью. Да, судя по всему, пришли с противоположного направления от того, куда бегал он. А может, ошивались где-то рядом? Хорошо, что не столкнулся.
«Ох, надо еще осмотреться…»
Однако других следов последующий поиск не дал.
«А долбленка, на которой они приплыли, цела ли? Неужто пропустил? Да, точно…»
Пробежав полсотни метров до Ветлуги и не обнаружив там лодки в кустах, Тимка удрученно вернулся обратно. Немудрено не заметить следов на тропочке, которую они натоптали, когда таскали вещи в глубь леса.
«Куда же ушли чужаки, и где Радка?»
Еще раз осмотрев Антипа и не решаясь потревожить охотника, Тимка уложил его чуть удобнее, подложил под голову что-то мягкое и нарисовал на земле стрелку, показав направление, куда он пойдет. Дождь вроде не собирался, так что была вероятность, что его знаки не смоет.
«Уф-ф… теперь в путь», – сказал он себе и отправился к Ветлуге, где свернул вниз по течению, удаляясь от нижнего гурта.
Однако не прошел он и трех-четырех сотен метров по берегу реки, как заметил в кустах неестественно смотрящийся там обработанный кусок дерева. Потянув его с силой на себя, он вытащил на песок заляпанную кровью долбленку с длинной трещиной, тянувшейся по дну.
И тут же сверкнула мысль.
«Неужели сбежавшие буртасы? Это же они увели ночью лодку, да и стреляли по ним, может, и попали… Вот и кровь. Если так, дело плохо…»
Что уж они сделали с утлым суденышком, Тимка знать точно не мог, но догадаться можно было вполне. Пытаясь с раненым пристать в темноте к противоположному от возможной погони берегу, неловко налетели на корягу, и не слишком крепкая лодочка треснула…
«Так, значит, они тут несколько дней обитали. То ли раненый не давал им двигаться, то ли другие причины… Стоп, посмотрим следы на песке… да, есть чуть ниже. Кто-то выходил оттуда… двое! А через некоторое время зашли обратно и, похоже, что с вещами: следы чуть глубже…»
Тимка метнулся в лес и через некоторое время обозревал покинутую стоянку буртасов, теплые угли костра… Как им не быть теплыми: он отсутствовал в лагере всего часа два, не больше. Наверное, воины заметили их суденышко и, увидев, что они пристали к берегу, решили забрать долбленку, а заодно и то, что под руку попадется… Вот Радка им и досталась – другой причины исчезновения девушки Тимка не находил.
«Гады… как догоню, так сразу порву на куски, – сказал он себе, прекрасно осознавая, что ничего такого он сделать с воинами не сможет. – И все же, все же… Скоро стемнеет, и они через час-полтора должны встать на стоянку, если не захотят еще раз рискнуть лодочкой. Радку нельзя бросать. А если этой ночью ее не вызволить, то больше можно не увидеть».
Проверив наличие болтов, и потрогав для успокоения нож, Тимка двинулся дальше по берегу.
Молодость не сомневается и не боится – она еще не знает, что такое смерть. Молодость идет вперед напролом, движимая своими мечтами и идеями… Разными мечтами и идеями.
Некоторые не стоят ни гроша, некоторые несут разрушение и смерть, но некоторые содержат в себе такую чистоту и такое самопожертвование, что сверкают перед потомками звездами первой величины среди остальной серости бытия и дают им желание жить, подобно тому как капли живительной влаги спасают путника в пустыне.
Главное, чтобы они были время от времени, орошая собой род человеческий.
* * *
Радка до сих пор не могла прийти в себя после оплеухи, которую ей закатили в первые же секунды нападения. Как же нелепо они попались…
Когда зашуршали кусты, то она подумала, что это возвращается Тимка, и даже не повернула головы. Но спустя мгновение увидела, как вскакивает отец, тянется за луком… и падает, получив плашмя мечом по голове. И тут же сама летит на землю от толчка в спину, с нее слетает шапка, коса бьется как живая по земле.
«Подняться, убежать… быстрее! А-а-а! Сильный рывок за волосы – и боль по всему лицу от руки в кольчужной рукавице.
Не успела, не успела, всё… А Тимка на свободе, спаси его Господь!»
Сознание вернулось только в лодке, где ей пришлось лежать со связанными впереди руками и затекшими от тугих пут ногами.
«Сколько уже плывем? Час? Два? Сутки? Не вспомнить».
Сверху послышались голоса, и долбленка ткнулась носом в прибрежный песок у обрывистого берега. Кто-то потащил ее из лодки, вскинул на плечо и понес в лес. Жесткое окольчуженное плечо било по ребрам и под них, вызывая судорожные спазмы боли и невольные вскрики сквозь прикушенные губы. Мгновение полета, рывок за косу – и земля встретила ее мягкой хвойной подстилкой и узловатыми корнями елок, попавшими прямо на бедро.
«Ах, чтоб тебя! У-у-ух, как больно…»
Ну вот, мучитель отошел, теперь можно и выдохнуть, переждать, когда боль затихнет, и попытаться расправить затекшие конечности…
Путы с ее ног сняли примерно через четверть часа, сразу после того как воткнули заостренный колышек в середину поляны. Привязали к нему короткой веревкой все еще стянутые кисти рук, бросили кусок утки, ею же и запеченной еще на стоянке, поставили туесок с водой.
Утиная ножка покатилась по листве, набирая на себя пучок сухих хвойных иголок. Ешь, мол, прямо так. Ух, благодетели! Старший, ударивший ее по лицу воин даже кивнул на кусты, предлагая сходить по нужде, если желает. Подняла выше голову, мотнула посильнее: не хочу…
«Ох, это же буртасы сбежавшие: те самые лисьи хвосты на спине… Что сделают со мной? Что? Насиловать не будут – уж больно равнодушно смотрят, мала для них, видать… К булгарам повезут? Да, скорее всего. Продадут в наложницы на невольничьем рынке, и прощай навеки, родимая сторонка».
Сердце захолонуло от тревожного чувства возможной потери, и Радка еще раз огляделась.
Трое воинов сидели около огня, спрятанного в яме на месте вырванной с корнем огромной ели. С реки и не заметишь: слишком слабые отблески по верхушкам деревьев…
«О, Господи, Господи! О чем я, неужто помощи какой жду?!»
Вскоре двое из воинов легли спать рядом с костром, а третий ушел куда-то в подлесок. Радка тоже попыталась уснуть, однако сон не шел. Время мучительно тянулось в нерадостных размышлениях и переживаниях. И не только о себе.
«Отец получил мечом плашмя по голове, может, выспросить что хотели, а может, клинок так пошел, кто знает… Прирезали потом или жив еще? Если жив и очнулся, ищет ли? Ох, сколько вопросов, и нет… не будет на них ответов!»
Голова и шея болели невыносимо, и она прислонилась ею к свежему березовому колышку: слышала, что дерево боль с человека снимает.
«Сними и ты с меня ее, частичка березовая…»
Стало немного прохладно, и Радка ногами закопалась в хвою, хотя и знала, что от земли потянет холодом и тот вытянет у нее остаток сил.
«Эх, теперь уж все одно… Жалко, что Тимку она уже не увидит больше, – по нраву он ей пришелся, легко с ним. Ну да ладно, судьбинушка у нее такая… Судьбинушка? А если на меч броситься или в воду упасть связанной? Так, может, это и есть моя судьба?
Радкины глаза вспыхнули отчаянием…
«Будь что будет, не хочу жить вдали от лесов родных, рек прозрачных. Сбегу! А не суждено мне такое, так тут в землю и уйду… Для начала повернусь, будто во сне. Один из буртасов первый час на нее поглядывал, да и сейчас спит сторожко. Ох, кол даже не шелохнется… Все равно – лягу вокруг него и буду совсем понемножку тащить».