Ассоциативный ряд унес его обратно к вопросу, заданному им всего лишь несколько часов назад в «Бедфорд-Хиллс», к нечеловечески пристальному взгляду зеленых глаз, которые больше подходили нарисованной кошке, чем женщине в тюремной одежде.
– Не хочешь мне рассказать? – Мадлен наблюдала за ним с тем всепонимающим выражением, которое порой заставляло его гадать, а вдруг он, сам того не замечая, шепотом проговаривает свои мысли.
– Насчет…
– Про твой день. Про ту женщину, с которой ты встречался. Чего хочет Джек. Твои планы. Веришь ли ты в ее невиновность.
Ему как-то не приходило в голову, что он хочет об этом поговорить. Но, пожалуй, он и вправду хотел. Гурни отложил вилку.
– Штука в том, что я сам не знаю, чему верить. Если она и лгунья, то превосходная. Может даже, лучшая, каких я только видел.
– Но тебе не кажется, что она лгунья?
– Не знаю. Похоже, она хочет, чтобы я поверил в ее невиновность, но из кожи вон не лезет, чтобы убедить меня. Наоборот, словно нарочно усложняет мне задачу.
– Умно.
– Умно. Или… честно.
– А может, все сразу.
– Точно.
– И что еще?
– Ты о чем?
– Что еще ты в ней увидел?
Он несколько секунд подумал.
– Гордость. Силу. Упрямство.
– Она привлекательна?
– Не думаю, что употребил бы слово «привлекательная».
– А какое тогда?
– Впечатляющая. Решительная. Страстная.
– Безжалостная?
– А! Сложный вопрос. Если ты имеешь в виду – достаточно ли она безжалостна, чтобы убить мужа ради денег, я пока не могу ответить ни да, ни нет.
Мадлен повторила «пока» – так тихо, что он еле расслышал.
– Я хочу предпринять по крайней мере еще один шаг, – сказал он, но уже произнося эту фразу, отчетливо сознавал, что она не совсем искренна.
Судя по скептическому блеску в глазах Мадлен, она это тоже сознавала.
– И этот шаг…
– Хочу осмотреть место преступления.
– Разве в бумагах, что тебе Джек принес, не было фотографий?
– Фотографии и зарисовки с места преступления отражают реальность процентов на десять, не больше. Надо самому там постоять, побродить вокруг, прислушаться, принюхаться, прочувствовать, что это за место, какие оно дает возможности и какие накладывает ограничения, что там за район, какое движение на дорогах, что могла видеть жертва, что мог видеть убийца, как он мог туда прийти, куда ушел, кто мог его видеть.
– Или – ее.
– Или ее.
– Так когда ты собираешься всем этим заняться? Принюхаться, прислушаться и все прочувствовать?
– Завтра.
– Не забыл про ужин?
– Завтра?
Мадлен изобразила многострадальную улыбку.
– Мой клуб йоги. У нас. Ужин.
– Ах да, конечно. Все в порядке. Без проблем.
– Уверен? Ты будешь?
– Без проблем.
Она посмотрела на него долгим взглядом, а потом отвела глаза, словно закрывая тему. Поднялась, отворила французскую дверь, глубоко вдохнула прохладный воздух.
А через миг из леса за прудом раздался тот странный, исполненный одиночества крик, похожий на зов призрачной флейты.
Гурни поднялся со стула и прошел мимо Мадлен на мощенный камнями дворик. Солнце уже нырнуло за гребень холмов, и температура сразу словно бы упала на пятнадцать градусов. Застыв на месте, он ждал, не повторится ли этот потусторонний звук.
Но услышал лишь тишину – такую глубокую, что его пробрала дрожь.
Глава 12
«Ивовый покой»
На следующее утро Гурни спустился на кухню, голодный, как волк.
Мадлен стояла перед раковиной и крошила хлеб на тарелку, половину которой уже занимала мелко нарезанная клубника. Раз в неделю она давала курам что-нибудь лакомое – вдобавок к корму из сельскохозяйственного магазина.
Более чем консервативный наряд Мадлен напомнил Гурни, что сегодня у нее рабочий день в клинике. Он бросил взгляд на часы.
– Не опаздываешь еще?
– Меня Хэл подберет, так что… без проблем.
Насколько помнил Гурни, Хэл был директором клиники.
– Почему?
Она уставилась на него.
– Ах да, твоя машина в ремонте. Но почему Хэл вдруг?
– Я упомянула на работе про неполадки с машиной, а Хэл сказал, он все равно мимо едет. А кроме того, если я опаздываю потому, что он опоздал, на кого ему пенять? И кстати об опозданиях – ты же не опоздаешь, правда?
– Опоздаю? Куда?
– Да сегодня же. На ужин клуба йоги.
– Разумеется.
– И ты не забудешь позвонить Малькольму Кларету?
– Сегодня?
– День ничуть не хуже всех остальных.
С дороги через луг донесся шум мотора. Мадлен подошла к окну.
– Это он, – беззаботно заметила она. – Мне пора.
Торопливо подлетев к Гурни, она поцеловала его, одной рукой подхватила с буфета сумочку, а второй – тарелку с хлебом и клубникой.
– Хочешь, оттащу туда это куриное добро вместо тебя? – спросил Гурни.
– Нет. Хэл вполне может остановиться на пару секунд у сарая. Я сама их покормлю. Пока!
Пройдя через холл мимо кладовки, она вышла через заднюю дверь.
Гурни следил из окна, как блестящий черный «Ауди» Хэла медленно ползет вниз к сараю, заезжает за него ближе к двери и через пару минут снова появляется из-за угла и едет к дороге.
Было всего пятнадцать минут девятого, а его день уже был отравлен мыслями и эмоциями, без которых он охотно обошелся бы.
По опыту Гурни было известно: лучшее лекарство от душевной смуты – это начать действовать, двигаться вперед.
Отправившись в кабинет, он взял дело Спалтеров и увесистый пакет с документами, описывающими путешествие Кэй по системе судопроизводства после того, как ей было предъявлено обвинение, – досудебными ходатайствами, судебными протоколами, копиями иллюстративных материалов обвинения и вещественными доказательствами, а также поданной первоначальным адвокатом рутинной апелляцией по факту приговора. Гурни перетащил это все в машину, поскольку понятия не имел, что именно ему может понадобиться в течение дня.
Вернувшись в дом, он достал из шкафа простой серый пиджак – тот, из которого почти не вылезал в Эпоху Работы и который после выхода в отставку надевал от силы три раза. В сочетании с темными брюками, голубой рубашкой и ботинками армейского стиля этот пиджак буквально вопил: «Полицейский!» – никакой формы не надо. Гурни подумалось, что в Лонг-Фоллсе это будет нелишним. Оглядевшись напоследок в доме, он снова пошел к машине и ввел в адрес навигатора на приборной доске кладбище «Ивовый покой».
Через минуту он катил прочь – и уже чувствовал себя гораздо лучше.
Подобно многим старым городкам, построенным на почти утративших коммерческое значение реках и каналах, Лонг-Фоллс словно бы из последних сил греб против течения, сражаясь с упадком.
Там и сям виднелись следы попыток как-то оживить город. Заброшенную хлопчатобумажную фабрику отдали под офисы. В бывшем цеху по производству гробов обосновалось несколько магазинчиков, а длинное, на целый квартал, здание из покрытых сажей кирпичей оттенка застарелых струпьев, над входом которого гранитная плита гласила «Маслобойня „Сладкий клевер“», украсила новая широкая вывеска – «Студия и галерея Северного Искусства», – прибитая над старой доской.
Однако, проезжая главной улицей города, Гурни насчитал по меньшей мере шесть заброшенных зданий, реликтов времен процветания. Множество пустых парковок, мало народа на улицах. Худосочный подросток в типичном прикиде неудачника – сползающие джинсы, поношенная бейсболка на несколько размеров больше, чем надо, – стоял на углу безлюдной улицы, держа на коротком поводке мускулистого пса. Притормозив на красный, Гурни увидел, что тревожные глаза подростка обшаривали проезжающие мимо машины с характерным наркоманским выражением надежды и безразличия в одно и то же время.
Гурни иногда казалось, что в Америке что-то очень и очень неладно. Бо́льшая часть поколения заразилась невежеством, ленью и вульгарностью. Для молодых женщин стало самым обычным делом иметь, скажем, троих маленьких детей от разных отцов, двое из которых уже сидят в тюрьме. А места вроде Лонг-Фоллса, некогда бывшие заповедниками простой и мирной жизни, теперь ничем не выделялись на общем удручающем фоне.
Поток этих мыслей прервал авторитетный голос навигатора, сообщивший:
– Прибываем на место назначения, сверните направо.
Указатель, расположенный рядом с опрятным асфальтированным съездом с шоссе, гласил лишь «Ивовый покой», не уточняя характер места. Гурни свернул и проехал через распахнутые кованые железные ворота за ограду из желтого кирпича. Ухоженные насаждения по обе стороны от входа создавали впечатление не столько кладбища, сколько первоклассной загородной резиденции. Подъездная дорога вела к маленькой пустой парковке перед коттеджем в английском стиле.
Длинные, густые ряды фиолетово-желтых анютиных глазок под старомодными решетчатыми окнами напомнили Гурни причудливо-небрежную манеру популярнейшего художника, имя которого напрочь вылетело у него из головы. Рядом с мощеной дорожкой, бегущей от парковки к двери домика, торчал указатель «Информация для посетителей».
Когда Гурни двинулся по дорожке, дверь отворилась и на широкое каменное крыльцо выскочила женщина, по всей очевидности, не замечая его. Одета она была по-простому, словно бы для какой-нибудь легкой работы в саду, на что указывали также маленькие садовые ножницы у нее в руке.
Гурни дал бы ей лет пятьдесят с небольшим. Во внешности женщины более всего привлекали взгляд волосы: снежно-белые, подстриженные короткими ступеньками, с неровными рваными прядками вокруг лица и шеи. Мать Гурни тоже носила такую прическу, когда она впервые вошла в моду во времена его детства. Он даже название припомнил: «артишок». Слово это, в свою очередь, вызвало у него мимолетное беспокойство.
Она с удивлением посмотрела на Гурни.
– Простите, не слышала, как вы подъехали. Как раз собиралась кое-чем тут заняться. Я Полетта Парли. Чем могу помочь?
За время пути в Лонг-Фоллс Гурни обдумал несколько вариантов ответа на вопрос о поводе его визита и остановился на тактике, которую мысленно окрестил «тактикой минимальной честности»: рассказывать достаточно правды, чтобы не поймали на лжи, но так, чтобы не возбудить ненужного беспокойства.
– Да сам еще не знаю, – он улыбнулся невинной улыбкой. – Можно мне тут немного пройтись?
Ее непримечательные карие глаза словно бы оценивали его.
– Вы уже бывали тут?
– Это мой первый визит. Но у меня есть карта, скачал из «Гугла» и распечатал.
На лицо Полетты Парли набежала тень скептицизма.
– Постойте минуточку. – Она повернулась, скрылась в коттедже и чуть погодя вернулась с красочной брошюрой. – Может пригодиться – просто на случай, если ваша гугловская карта не слишком вразумительна. – Она помолчала. – Проводить вас к месту упокоения кого-то из ваших друзей или родственников?
– Нет. Но спасибо. Такой чудесный день. Я предпочел бы побродить немного сам.
Она озабоченно посмотрела на небо – хоть и голубое, но наполовину затянутое тучами.
– Говорили, может пойти дождь. Если вы назовете имя…
– Вы очень добры, – отозвался он, отступая назад, – но я сам.
Вернувшись на маленькую парковку, Гурни увидел на другой стороне вымощенную плитками дорожку, что вела под увитую розами шпалеру, рядом с которой висела табличка «Вход для пешеходов». Пройдя в арку, он оглянулся. Полетта Парли все еще стояла перед домиком, глядя ему вслед с выражением озабоченного любопытства.
Гурни не потребовалось много времени, чтобы понять, что именно имел в виду Хардвик, характеризуя «Ивовый покой» как «то еще местечко». Оно не слишком напоминало другие кладбища, где ему приходилось бывать. Но чувствовалось в нем и что-то очень знакомое. Он только никак не мог вычислить, что именно.
Планировка кладбища была такова, что вдоль окружающей его низкой кирпичной стены, слегка извиваясь, тянулась мощенная брусчаткой дорожка, от которой к центру кладбища через регулярные интервалы отходили дорожки поменьше, теряющиеся в густых зарослях рододендронов, сирени и тсуги. От этих дорожек, в свою очередь, ответвлялись еще более узкие, каждая из которых заканчивалась на выкошенной лужайке размером с небольшой задний дворик. Соседние участки отделялись друг от друга кустами высокой, по пояс, спиреи и клумбами лилейника. На каждом участке, куда заглянул Гурни, было несколько мраморных могильных плит вровень с землей. Вместо традиционного указания дат рождения и смерти на этих плитах помимо имени стояла лишь одна дата.
Рядом с проездом к каждому участку стоял простой черный почтовый ящик с выгравированной фамилией. По пути Гурни открыл несколько таких ящиков, но ни в одном из них ничего не обнаружил. После двадцати минут поисков он наткнулся на почтовый ящик с фамилией Спалтер. Ящик этот отмечал вход на самый большой участок из тех, что попались Гурни до сих пор. Он располагался, по всей видимости, на самом высоком месте «Ивового покоя», на пологом подъеме, откуда просматривалась неширокая речушка за оградой. За рекой тянулась автомагистраль, разрезающая город на две части. С другой стороны дороги стоял комплекс трехэтажных домов, окна которых выходили на кладбище.
Глава 13
Смерть в Лонг-Фоллсе
Гурни уже ознакомился с основными топографическими характеристиками этого места – его рельефом, размером, расстояниями. Все это было тщательно задокументировано в материалах дела. Однако собственными глазами увидеть дома напротив, а затем вычислить то самое окно, из которого была выпущена роковая пуля – выпущена туда, где он сейчас стоял, – вот это по-настоящему встряхивало. Эффект столкновения реальности с умозрительными представлениями. Гурни уже много раз переживал этот эффект на местах других преступлений. Именно из-за расхождения между мысленной картинкой и реальными впечатлениями было так важно самому побывать здесь.
Физическое место преступления – действительность настолько конкретная, не выхолощенная, какую не передать никаким фотографиям и описаниям. Оно содержит ответы – только подойди к нему, распахнув пошире и глаза, и разум. Оно расскажет тебе целую историю – только смотри внимательнее. Оно дает тебе, причем в буквальном смысле, площадку для старта, где можно встать и обозреть все реально существующие детали.
Закончив предварительное обследование всего кладбища в целом, Гурни сосредоточился на подробном изучении участка Спалтеров, вдвое превосходившего размерами самый большой участок, что встречался Гурни по дороге. По прикидке Гурни выкошенная площадка в центре была пятьдесят на семьдесят футов. Со всех сторон ее окружала невысокая живая изгородь из ухоженных розовых кустов.
Гурни насчитал восемь низких, ниже уровня травы, могильных плит, расположенных рядами таким образом, что на каждую могилу приходилось примерно шесть на двенадцать футов. Самой ранней датой, 1899, была отмечена плита с именем Эммерлинг Спалтер. Самая поздняя, 1970, значилась на плите с именем Карла Спалтера. Очертания букв на блестящей поверхности плиты были четкими, их явно выгравировали совсем недавно. Но, безусловно, это была не дата смерти. Тогда рождения? Скорее всего.
Глядя на плиту, Гурни заметил, что она соседствовала с надгробьем Мэри Спалтер, его матери, на чьих похоронах Карл был смертельно ранен. На плите по другую сторону могилы Мэри Спалтер стояло имя Джозефа Спалтера. Отец, мать и убитый сын. Весьма своеобразная семейная встреча на своеобразном кладбище. Отец, мать и убитый сын – сын, надеявшийся стать губернатором, – все, превратившиеся в ничто, совершенное ничто.
Размышляя о прискорбной тщетности жизни человеческой, Гурни услышал позади тихий металлический гул и, обернувшись, увидел, как у границы розовых кустов вокруг участка Спалтера останавливается электрическая мототележка. За рулем сидела Полетта Парли.