Просто для сведения: так они встретились, мистер Энджел Делапорт и Мисти Мэри.
На занятиях в художественном институте вам расскажут, почему у леонардовской Моны Лизы совсем нет бровей. Потому что художник добавил их в самом конце. Наложил влажную краску поверх сухой. В семнадцатом веке реставратор использовал не тот растворитель и стер их навсегда.
В коридоре, сразу за дверью – нагромождение чемоданов, дорогих чемоданов из натуральной кожи, и мужчина указывает фонариком мимо них, указывает в глубь дома, и говорит:
– Можете передать Питеру Уилмоту, что у него отвратительная орфография и грамматика.
Эти летние люди. Мисти Мэри им говорит, что плотники всегда что-нибудь пишут на внутренней стороне стен. Каждому непременно приходит в голову, что надо бы написать свое имя и дату, прежде чем обшить стену гипсокартоном. Иногда они оставляют в стене свежий номер газеты. Существует традиция замуровывать в стену бутылку пива или вина. Кровельщики оставляют автографы на обрешетке, прежде чем покрыть ее толем и рубероидной плиткой. Штукатуры пишут на обшивке стен, прежде чем набить сайдинг или нанести штукатурку. Свое имя и дату. Маленькую частичку себя, чтобы кто-нибудь в будущем ее обнаружил. Может, какую-то мысль. Мы здесь были. Мы это построили. Заметка на память.
Считайте, что это обычай, или суеверие, или фэншуй.
Милое доморощенное бессмертие.
На истории искусства вам расскажут, как папа Пий V попросил Эль Греко закрасить несколько обнаженных фигур, нарисованных Микеланджело на потолке Сикстинской капеллы. Эль Греко согласился, но при условии, что он распишет весь потолок. Вам расскажут, что Эль Греко прославился исключительно благодаря своему астигматизму. Поэтому он искажал человеческие фигуры: он их видел неправильно, он всем растягивал руки и ноги и прославился этим эффектным приемом.
От знаменитых художников до скромных строителей, нам всем хочется оставить подпись. Наш нестираемый след. Наша жизнь после смерти.
Нам всем хочется рассказать о себе. Никто не хочет остаться забытым.
В тот день в Оушен-Парке Энджел Делапорт показывает Мисти столовую, показывает деревянные панели и обои в синюю полоску. В одной стене, посередине между полом и потолком, пробита дыра, вся в раскрошенном гипсе и завитках рваных обоев.
Каменщики, говорит ему Мисти, вдавливают в застывающий раствор в печной трубе освященный медальон на цепочке – оберег, не дающий злым духам пробраться в дом по дымоходу. В Средние века в стенах нового здания заживо замуровывали кошку, чтобы привлечь удачу. Или женщину. Заживо. Чтобы вдохнуть в здание душу.
Мисти, она наблюдает за его бокалом с вином. Она говорит, обращаясь не к мистеру Делапорту, а к бокалу в его руке, следит за ним взглядом в надежде, что мистер Делапорт это заметит и предложит ей выпить.
Энджел Делапорт прижимается к дыре опухшим лицом, своей выщипанной бровью, и говорит:
– …люди с острова Уэйтенси убьют вас точно так же, как уже убивали раньше…
Он светит фонариком в темноту, приставив брелок к щеке. Брелок щетинится медными и серебряными ключами, что свисают ему на плечо, словно аляповатая бижутерия. Он говорит:
– Вам надо увидеть, что здесь написано.
Медленно, как ребенок, который учится читать, Энджел Делапорт глядит в темноту и говорит:
– …а теперь моя жена работает в отеле «Уэйтенси», убирается в номерах и превращается в жирную тупую корову в розовой нейлоновой униформе…
Мистер Делапорт говорит:
– …Она приходит домой, и ее руки воняют латексными перчатками, которые ей приходится надевать, чтобы собирать ваши использованные гандоны… ее светлые волосы поседели и воняют дерьмом, которое она вычищает из ваших толчков, когда ложится в постель рядом со мной…
– Гм, – говорит он и отпивает вино до безымянного пальца. – Это последнее придаточное предложение явно стоит не на месте.
Он читает:
– …ее обвисшие сиськи похожи на парочку дохлых карпов. У нас три года не было секса…
Становится так тихо, что Мисти пытается хохотнуть.
Энджел Делапорт протягивает ей фонарик. Он отпивает свое ярко-оранжевое вино до уровня мизинца, обнимающего бокал сбоку, кивает на дырку в стене и говорит:
– Читайте сами.
Брелок с ключами такой тяжелый, что Мисти приходится напрячь пальцы, чтобы удержать фонарик. Она смотрит в маленькую черную дырочку и видит слова, написанные черной краской на дальней стене. Там написано:
«…вы умрете, жалея о том, что решили приехать…»
Исчезнувший бельевой шкаф в Сивью, пропавшая ванная в Лонг-Бич, гостиная в Ойстервиле, каждый раз, когда хозяева ищут пропажу, именно это они и находят. Все ту же вспышку ярости Питера Уилмота.
Твою вспышку ярости.
«…вы умрете, и мир станет лучше для…»
Во всех этих материковых домах, где работал Питер, в этих капиталовложениях – все те же мерзкие надписи, замурованные внутри.
«…умрете, корчясь в муках…»
У нее за спиной Энджел Делапорт говорит:
– Скажите мистеру Уилмоту, что слово «корчась» пишется через «а».
Эти летние люди. Бедняжка Мисти, она говорит им, что мистер Уилмот был сам не свой весь этот год. У него была опухоль мозга, о которой он не знал – мы не знаем, как долго. По-прежнему прижимаясь лицом к дырке в обоях, она говорит этому Энджелу Делапорту, что мистер Уилмот занимался ремонтом в старом отеле «Уэйтенси» и теперь номера комнат перескакивают с 312 сразу на 314. Там, где раньше был номер 313, теперь идеальный, без единого шва коридор, стеновой молдинг, плинтус, новые розетки через каждые шесть футов, работа отменного качества. Все безукоризненно, за исключением замурованной комнаты.
И этот мужчина из Оушен-Парка взбалтывает вино у себя в бокале и говорит:
– Надеюсь, в то время в номере 313 никто не жил.
У нее в машине есть ломик. Они могут вскрыть этот дверной проем за пять минут. Это просто гипсокартон, говорит она мужчине. Просто мистер Уилмот слетел с нарезки.
Когда она сует нос в дыру и принюхивается, обои пахнут так, словно сюда пришли умирать миллионы окурков. В самой дыре пахнет корицей, пылью и краской. Где-то внутри, в темноте, гудит холодильник. Тикают часы.
Эти надписи вкруговую по стенам – везде и всюду все те же яростные слова. Во всех этих летних домах. Фразы написаны по широкой спирали, она начинается с потолка и раскручивается до пола, и чтобы все прочитать, надо встать в центре комнаты и кружиться на месте, пока не закружится голова. Пока тебя не затошнит. В свете фонарика на брелоке можно прочесть:
«…вас убьют, несмотря на все ваши деньги и статус…»
– Смотрите, – говорит она. – Вот ваша плита. Никуда она не делась.
Она отступает на шаг от стены и отдает мужчине фонарик.
Каждый подрядчик, говорит ему Мисти, непременно подпишет свою работу. Пометит свою территорию. Отделочники напишут что-нибудь на стяжке, прежде чем класть паркет или ковролин. Напишут что-нибудь на стене, прежде чем клеить обои или кафельную плитку. Это есть в каждом доме, внутри ваших стен: летопись из рисунков, молитв и имен. Даты. Капсула времени. В худшем случае еще и свинцовые трубы, асбест, токсичная плесень, коротящая электропроводка. Опухоль мозга. Бомба замедленного действия.
Доказательство, что никакое капиталовложение не обеспечит тебя навсегда.
Об этом лучше не знать – но если узнаешь, уже не посмеешь забыть.
Энджел Делапорт, лицо прижато к дыре, он читает:
– …Я люблю свою жену, я люблю своего ребенка…
Он читает:
– …Я не увижу, как вы, гнусные паразиты, толкаете мою семью вниз…
Он вжимается в стену, приникает лицом к дыре и говорит:
– Почерк весьма любопытный. В его «убьют» и «не было секса» длинные верхние черточки прописных «б» нависают над остальной частью слова. Это значит, что он человек любящий и заботливый на самом деле.
Он говорит:
– Во всех его «у» петельки длинные и узкие. Явный признак того, что он чем-то обеспокоен.
Вжимаясь лицом в дыру, Энджел Делапорт читает:
– …остров Уэйтенси убьет всех до единого детей Божьих, чтобы спасти своих собственных…»
Он говорит, тонкие и заостренные заглавные «Я» свидетельствуют о том, что у Питера острый и проницательный ум, но он до смерти боится своей матери.
Ключи на брелоке звенят, когда он водит фонариком и читает:
– …Я танцевал, запихав себе в задницу вашу зубную щетку…
Он резко отшатывается от стены и говорит:
– Да, это моя плита, все нормально.
Он допивает вино и, прежде чем проглотить, долго полощет им рот.
Он говорит:
– Я знал, что в доме есть кухня.
Бедняжка Мисти, она говорит, что ей очень жаль. Она сейчас вскроет дверной проем. Наверное, мистеру Делапорту, надо будет уже сегодня записаться к дантисту на чистку зубов. И обратиться в травмпункт, чтобы ему сделали укол от столбняка. И, наверное, вкололи гамма-глобулин.
Там, на стене, вокруг дырки расплылось большое влажное пятно. Мистер Делапорт трогает его одним пальцем. Он подносит бокал ко рту и обнаруживает, что тот пуст. Темное, влажное пятно на синих обоях, он его трогает. Потом брезгливо кривится, вытирает палец о халат и говорит:
– Надеюсь, мистер Уилмот позаботился о хорошей страховке и фонде компенсационных выплат.
– Мистер Уилмот лежит без сознания в больнице уже несколько дней, – говорит Мисти.
Он достает из кармана пачку сигарет, вытряхивает одну и говорит:
– Значит, теперь вы управляете его ремонтной фирмой?
Мисти пытается рассмеяться.
– Я жирная тупая корова, – говорит она.
И мужчина, мистер Делапорт, говорит:
– Что, простите?
– Я миссис Питер Уилмот.
Мисти Мэри Уилмот, подлинная сварливая сука, чудовище во плоти. Она говорит ему:
– Я работала в отеле «Уэйтенси», когда вы позвонили сегодня утром.
Энджел Делапорт кивает, глядя в свой пустой бокал. Стекло заляпано потными отпечатками пальцев. Он поднимает бокал и говорит:
– Хотите выпить?
Он смотрит туда, где она прижималась лицом к стене, где она разрешила себе уронить единственную слезинку, и эта слезинка испачкала его обои в синюю полоску. Влажный отпечаток ее глаза, «гусиные лапки» вокруг ее глаза, ее круговая мышца глаза за решеткой морщин. Все еще держа в руке незажженную сигарету, он берет другой рукой махровый пояс своего халата и трет пятно на заплаканной стене. Он говорит:
– Я дам вам книгу. Называется «Графология». Как по почерку можно узнать характер.
И Мисти, которая вправду считала, что дом Уилмотов, шестнадцать акров на Березовой улице, означают счастливую долгую жизнь, она говорит:
– Может быть, вы хотите снять дом на лето?
Она смотрит на его бокал и говорит:
– Большой старый каменный дом. Не на материке, а на острове?
И Энджел Делапорт, он оборачивается и смотрит на Мисти через плечо, на ее бедра, потом – на грудь под розовой униформой, потом – на лицо. Он прищуривается, чуть качает головой и говорит:
– Не волнуйтесь, ваши волосы не такие уж и седые.
Его щека и висок, кожа вокруг его глаза, все в белой гипсовой пыли.
И Мисти, твоя жена, она протягивает к нему руку, растопырив пальцы. Она держит руку ладонью вверх, кожа красная, в цыпках.
Она говорит:
– Если не верите, что я это я…
Она говорит:
– Понюхайте мою руку.
30 июня
Твоя бедная женушка, она мчится на всех парах из столовой в музыкальную комнату, сгребая серебряные подсвечники, позолоченные каминные часики, статуэтки из дрезденского фарфора и запихивая их в наволочку. После утренней смены в отеле Мисти Мэри Уилмот грабит большой дом Уилмотов на Березовой улице. Как будто воровка в собственном доме, она хватает серебряные портсигары, пилюльницы и табакерки. С каминных полок и тумбочек она собирает солонки и резные фигурки из слоновой кости. Она тащит за собой наволочку, тяжелую и гремящую позолоченными медными соусниками и фарфоровыми тарелками, расписанными вручную.
Все еще в своей розовой нейлоновой униформе с темными пятнами пота под мышками. На груди табличка с именем, чтобы все незнакомцы в отеле знали, как к ней обращаться. Твоя бедная женушка Мисти. Теперь она занимается той же поганой ресторанной работой, что и ее мамаша.
Жили они долго, но как-то несчастливо.
После работы она мчится домой собирать вещи. Связка ключей у нее в руках гремит, как якорная цепь. Связка ключей как железная виноградная гроздь. Ключи длинные и короткие. Вычурные экземпляры с замысловатыми бородками. Латунные и стальные. Есть ключи, полые, как ствол ружья, есть большие, как пистолет, какой взбешенная жена могла бы засунуть себе за подвязку и застрелить идиота-мужа.
Мисти пихает ключи в замки и проверяет, провернутся они или нет. Проверяет замки на дверях застекленных шкафов и буфетов. Пробует ключ за ключом. Вонзить и провернуть. Впихнуть и крутануть. Каждый раз, когда замок поддается, она вываливает все из наволочки: позолоченные каминные часики, серебряные кольца для салфеток и хрустальные вазочки, – она вываливает все внутрь и запирает дверцу.
Сегодня день переезда. Еще один самый долгий день в году.
В большом доме на Восточной Березовой сейчас все должны собираться к отъезду, но нет. Твоя дочь спускается вниз, не взяв практически ничего из одежды. Твоя чокнутая мамаша все еще занята уборкой. Она где-то в доме, таскает за собой старенький пылесос, ползает на карачках, выбирает ворсинки и ниточки из ковров, скармливает их пылесосной кишке. Как будто это чертовски важно, как выглядят ковры. Как будто семейство Уилмотов когда-нибудь снова вернется сюда.
Твоя бедная женушка, эта глупенькая девчонка, что приехала сюда миллион лет назад из какого-то вшивого трейлерного парка в Джорджии, она не знает, с чего начать.
Не то чтобы семейство Уилмотов не знало, что их ожидает. Так не бывает, что ты проснешься однажды утром и обнаружишь, что в банке пусто. Что у семьи больше нет денег.
Сейчас только полдень, и Мисти старается отложить на подольше вторую порцию выпивки. Вторая, она никогда не бывает такой же хорошей, как первая. Первая – настоящее чудо. Просто маленькая передышка. Кое-что, что составит тебе компанию. Остается всего лишь четыре часа до того, как арендатор придет за ключами. Мистер Делапорт. К этому времени они должны освободить помещение.
Это даже не выпивка, чтобы ужраться. Просто бокал вина, и она сделала только один, может быть, два глотка. Но все равно: знать, что в бокал налито вино. Знать, что он еще наполовину полон. Это утешает.
После второй порции она примет пару таблеток аспирина. Потом еще пара порций вина, еще две таблетки аспирина. Это поможет ей пережить сегодняшний день.
В большом доме Уилмотов на Восточной Березовой, на внутренней стороне входной двери, виднеются надписи, похожие на граффити. Твоя жена, она тащит по полу наволочку, набитую ценной добычей, и видит их – видит слова на входной двери. Карандашные отметины, имена и даты на белой краске. Они начинаются на высоте колен и поднимаются все выше и выше, темные ровные черточки, рядом с каждой – имя и число:
Табби, пять лет.
Табби, которой сейчас двенадцать, с ее боковыми периорбитальными морщинами вокруг глаз, с «гусиными лапками» от слез.
Или: Питер, семь лет.
Это ты, семилетний. Маленький Питер Уилмот.
Там написано: Грейс, шесть лет, восемь лет, двенадцать лет. Надписи поднимаются до: Грейс, семнадцать. Грейс с ее дряблым зобом подбородочного жира и глубокими платизмальными тяжами на шее.
Звучит знакомо?
Что-нибудь вспомнилось? Нет?
Эти карандашные строчки, гребень приливной волны. Годы: 1795… 1850… 1979… 2003. Раньше карандаши были тонкими палочками из воска, смешанного с сажей. Их обматывали бечевкой, чтобы не пачкать руки. А еще раньше – просто зарубки и инициалы, вырезанные в плотном дереве и белой краске на двери.