Товарищу Сталину
Олег Анатольевич Беляев
Памяти Валерия Радутного.
© Олег Анатольевич Беляев, 2017
ISBN 978-5-4485-7107-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Тело лежало на старом развалившемся диване, не подавая никаких признаков жизни. Диван имел такой же жалкий вид, как и тот, кто на нем лежал. Спинка, отвалившись, держалась лишь в одном месте, старая обивка была продрана почти везде, а оставшиеся целые куски засалены до блеска от времени. В нескольких местах торчали пружины, вырвавшиеся на свободу из-под некогда плотного материала. Вся остальная поверхность дивана бугрилась такими же пружинами, мечтавшими выпрямиться во весь свой рост, как их более удачливые собратья.
Человек лежал ничком, чуть подогнув в колене правую ногу, вытянув руки вдоль туловища. Сквозь сгущающиеся сумерки можно было разглядеть не очень густые, но все же довольно плотные волосы неопределенного цвета, скорее всего седые, но очень грязные. Рваная серая рубаха облегала худое тело, черные штаны были также потрёпаны, как и весь его скудный гардероб. Одна нога была обута в ботинок, познавший на своем веку бесконечность дорог, но так и не узнавший за все это время починки. На второй ноге был надет носок с двумя большими дырами: на пятке и на большом пальце
Спустя некоторое время человек вздрогнул всем своим телом и застонал. Пришедший в себя, превозмогая боль, сковывающее каждое движение, с большим трудом сел. Непроглядная темнота помещения была для него делом привычным, на диване, как всегда, шелестела газета. Вот только воздух и само пространство вдруг показалось враждебным.
– Нина, – позвал он осторожно сухим, хриплым голосом. – Саша, Машенька.
В ответ – тишина, даже малейшего шороха не было слышно.
– Нет, нет, этого не может быть, – бормотал он. – Это все приснилось, я проснусь, проснусь, проснусь… Я непременно проснусь…, – твердил он, с каждым словом все меньше и меньше веря в них.
Затем он встал, желая проверить предчувствие, и сделал небольшой шаг вперед, опасаясь оступиться. Но его ничего не ограничивало, под ногами не было привычного бумажного препятствия. Он махнул рукой, исследуя пространство перед собой, сделав еще один неуверенный шажок. Впереди все также было свободно. Внезапные изменения пугали, сковывая от страха, отбивая всякое желание продолжить исследование. Пятясь назад, он уперся в диван и осторожно сел, снова привычно зашелестела газета. Стараясь осознать произошедшее и, по возможности, не привлекать к себе лишнего внимания, человек стал ощупывать голову, лицо, тело, ноги. Узловатые пальцы рук, давно потерявшие нужную чувствительность, все-таки узнавали ставшее уже привычным состарившееся лицо, одряхлевшее тело, воспоминания тоже были прежние, обжитые, по большей части страшные. Отчего тогда все вокруг кажется новым, неизведанным, пугающим? Воздух, сам воздух представляется другим: холодным, непривычно чистым, возможно, оттого и неприветливым.
– Нина, – снова позвал он в надежде на исполнение его самой заветной мечты. – Саша, Машенька.
Безмолвное пространство разбивало последние надежды на чудо, тут же сменившиеся на отчаянье. Теперь пространство совершенно точно стало враждебным. Нет, нет, все это не было сном. Он снова рухнул ничком на свой привычный островок безопасности. Ком в горле сдавливал дыхание, и слезы полились из выцветших глаз. Но глух был старый диван к страданиям неизвестного человека, да и все пространство невозмутимо молчало, будто не замечало происходящей трагедии. Еще какое-то время человек то замолкал, то начинал рыдать и причитать с еще большей силой и вот, наконец, совсем стих.
Глава 1
– А ну, поднапри! – Скомандовал мужчина, стараясь вжать в двери задней площадки автобуса повисших, словно грыжа, нескольких человек, уже не мечтавших стать пассажирами.
Ухватившись руками за сложенные гармошкой двери, он сделал три или четыре сильных, вдавливающих движения и, приложив неимоверные усилия, втолкнул в салон висевших, после чего быстро втиснулся сам. Двери вяло, со скрипом, промассировав спину, закрылись, сделав и без того тесное нутро автобуса совершенно невыносимым для поездки, спрессовав людей в одну большую биомассу. Но, несмотря на запредельную тесноту, жалоб и недовольства вслух особо никто не высказывал, лишь сопели в такт натружено – урчащему, словно на последнем издыхании, перегруженному мотору. Они были довольны уже тем, что едут, а не стоят на многолюдной остановке, с напряжением всматриваясь в номера подходящего общественного транспорта.
Еле дышащие светом информационные табло с неясными размытыми цифрами маршрутов, словно не пытались известить потенциальных пассажиров. Разглядеть нужный себе номер раньше остальных мог только очень зрячий. Высмотрев свой маршрут, он должен был точно рассчитать в каком именно месте остановится транспорт и заранее направиться в нужную точку, дабы быть первым у дверей. Менее глазастые и совсем слабовидящие вынуждены были бегать чуть ли не за каждым автобусом с одного конца остановки в другой, напряженно вглядываясь в номера маршрутов. Но порой даже зрячие попадали впросак, добежав заранее до места посадки и уже занеся ногу на подножку, они неожиданно для себя узнавали, что автобус номер семьдесят не идет по семидесятому маршруту, а направляется по двадцать пятому. Они уже готовы ехать и на двадцать пятом, чтобы, добравшись до депо, пересесть на другой. Но, словно издеваясь над планами биомассы, водитель сообщал, что и двадцать пятый маршрут идет не совсем по двадцать пятому, а лишь частично, и, не доехав до нужного места, он поворачивает, превращаясь в тридцать шестой. Это всё при том, что на табло и на фанерке, воткнутой в лобовое стекло автобуса, гордо красуется цифра семьдесят. Такая утренняя зарядка для глаз, ума и тела будила людей, взвинчивая до предела и без того расшатанную психику. Потому ехавшие были уже счастливы относительно тех, кто не смог пролезть в транспортные консервные банки.
Мужчина, втолкавший двоих уже не мечтавших уехать пассажирок, был надежно придавлен к дверям, оставаясь на нижней ступеньке. Двери автобуса с трудом можно было назвать дверьми – скорее это была куча металлолома из ржавых, кривых пластин, многократно заляпанных сваркой в разных местах. А чтобы хоть как-то прикрыть щель, поверх ржавых скрипучих пластин сквозными болтами прикрутили полоски брезента, окрашенные масляной краской на одной половине в цвет двери – желто-оранжевый, на другой – в небесно-синий. Но такая имитация заботы о пассажирах слабо помогала, и прохладный утренний воздух, обдувая, бежал между воротником и кепкой ровно со скоростью автобуса.
Впередистоящая женщина, чудом разместившаяся на следующей ступени, висела в воздухе, не имея никакой возможности держаться руками. Оттого она уткнулась своим пышным задом в грудь мужчины, а вся ее передняя часть расплющилась о неприступную крепость стоящих перед ней. Первое время казалась забавной такая поза, в другой обстановке она была бы, наверное, даже приятной. Но тормозивший и трогающий с места автобус вскидывал на грудь не только женщину, но и всю массу стоящих. Мужчина, выждав момент, когда автобус притормозит, и вес несколько отпустит, приложив в очередной раз немалые усилия, развернулся лицом к дверям и надежно уперся в них руками. На спину словно взвалили два мягких, но весьма увесистых мешка, которые то прибавляли в весе, то несколько легчали, удивительно слаженно взаимодействуя с автобусом.
Сквозь брезентовый нащельник глаза обдувало утренней, предосенней свежестью, вызывая слезы о быстро пролетевшем лете. На плечи опять навалились всем весом, заставив почувствовать нелегкую работу Атлантов. Он несколько раз довольно сильно шевелил плечами, давая понять, что его спина – не кушетка, и пора бы даме держать себя самой. Она на короткое время словно спрыгивала со спины, но затем вновь устраивалась со всеми удобствами, то ли не желая держаться, то ли не имея такой возможности. Так и ехали почти половину пути, не открывая дверей на остановках и еле дыша, пока на очередной остановке «мешки» с частью остального «довеска» не слезли со спины и не растворились в бесчисленных городских кварталах. Остаток пути можно было почти свободно стоять, размышляя о предстоящем дне.
Мысль, согревающая Егора, предавала ему уверенность, силы, а возможно, и смысл жизни. Именно эта мысль успокаивала его во время утренней транспортной толчеи. Ведь прежде он ни за что не потерпел бы подобного насилия над собственной персоной и непременно стал бы толкался, высвобождая для себя лучшее место, мог бы без проблем полаяться, а то и подраться. Но сейчас ему было не до того, планы, которые он вынашивал долгое время, сегодня должны были осуществиться. А это получше, чем кого-нибудь обозвать или отвалтузить. Сегодня хозяин продуктовых складов, у которого Егор работал кладовщиком, должен был уехать в командировку. Командировка – это, конечно же, прикрытие, он точно знает, что хозяин едет в Турцию, определенно в какой-нибудь шикарный пятизвездочный отель, один из тех, которые так заманчиво рекламируют по телику. Ну ничего, пусть, сволочь, едет, отдыхает, а мы тут похозяйничаем! Тоже, знаете, понимаем, как жизнь свою строить. Егор, как и многие другие, работавшие на частника, да и не только, справедливо считал, что ему серьезно не доплачивают за его труд, а незначительное воровство есть лишь возмещение недоплаты. Таким образом каждый и делал вид, будто всех все устраивает: хозяин не доплачивает нерадивым работникам, а работники возмещают недоплату воровством. Но слово «воровать» не очень нравилось Егору, оттого он вполне резонно заменил его на «экспроприацию»: потому как он не воровал ради воровства и наживы, а лишь брал то, что по праву принадлежит ему, таким способом восстанавливая попранную справедливость. «Что убудет у этого барыги от двадцати банок тушенки? Ничего!» – Отвечал он на свой же вопрос.-«А мне какая – никакая подмога», – рассуждал он, стараясь найти оправдания своим намерениям. Нет, нет, он не мучился угрызениями совести, а лишь любил, чтобы у него на все было простое и удобное объяснение.
– Привет, Саня, – произнес Егор, протягивая большую сильную руку парню, вышедшему из склада.
– Здравствуйте, Егор Александрович!
Тщедушная, вялая ладонь утонула в рукопожатии. В этот момент казалось, что все его тело сотрясается от приветствия. Худощавая, сутулая Сашкина фигура постоянно становилась объектом насмешек и во дворе, и в школе, и на работе. Он сутулился так, что казалось в нем искривились все внутренние органы от сердца до селезенки, да и сама его душа, должно быть, согнулась в три погибели. Но это было только внешнее, обманчивое впечатление, на самом же деле Сашка был веселым человеком с легким и уживчивым характером, все насмешки над собой он воспринимал лишь как внимание и заботу, а потому быстро сходился с любым человеком. Однако его больше тянуло к людям сильным и уверенным, таким как Егор.
Правдин был правдолюбом, прямолинейным и жестким, и зачастую его прямолинейность переходила в грубость и оскорбления. Но Егора это заботило меньше всего, ведь он твердо знал, что верно, и где правда. А коли вера и правда требуют защиты, то раздать всем сестрам по серьгам не составляло никакого труда. Возможно, такая уверенность в собственной правоте и непогрешимости тянула к нему Саньку. Ведь парню, выросшему без отца, всегда хочется, чтобы рядом был тот, кто сможет его заменить: сильный, уверенный, смелый.
– Ну, что тут слышно с утра? – Спросил Егор.
– Все нормально, шеф уезжает. К экспроприации все готово, – ответил Саня, оскалив передние неровные зубы.
– Вот видишь, наконец-то ты усвоил, заучил это мудреное слово. Знай, мы ведем революционную борьбу в глубоком подполье в самом вражеском логове. Наша с тобой миссия священна и возвышенна. Мы – одни из немногих, кто находится на переднем фронте борьбы с зажравшимися капиталистическими крысами. Величайшие люди планеты, мудрейшие вожди, национальные лидеры начинали с эксов. И до чего доросли? До народного бессмертия. Только они могли и могут построить величайшие, непобедимые государства! Смекаешь?
Сашка с восхищением слушал старшего товарища, с искренним уважением заглядывая ему в глаза.
– Они не пройдут, – потрясая кулаком перед собой, ответил он, тем самым доставив Егору особенное удовольствие, блеснув хваткой и смекалкой.
Конечно, с нашим народом каши не сваришь, и ни о какой идейно-революционной борьбе Егор даже не помышлял. Потому как его мировоззрение было устроено крайне просто, отчего казалось ему единственно правильным и верным. Суть мировоззрения по-правдински: первое – определиться с врагом. Эта задача самая простая во всей и так несложной конструкции. Враг – это хозяин, собственник какого-нибудь дела, тот, кто обладает тем, чем тебе обладать не дано, – машиной, квартирой ну и тому подобное. Конечно, неотъемлемые гнусные либералы, которые непременно являются капиталистическими наймитами, нытики- демократы, идиоты-правозащитники, а также прочая несогласная дрянь и шушера, поставившие твое великое государство на колени и теперь всеми силами мешающие ему принять вертикальное положение, – именно эти подленькие людишки стали причиной и виновниками развала величайшего государства. Именно они растащили и обанкротили заводы и фабрики, оставив людей без работы и без средств к существованию. Именно они захватили все самые лакомые куски экономики, ископаемые богатства, земли, деньги. Теперь именно на них приходится горбатиться и кланяться им в ножки, выпрашивая нищенскую зарплату. Поэтому у него есть вторая и самая главная часть убеждений – это борьба с теми, кого назначишь себе врагом. Конечно, никакому нормальному мужику, такому как Егор, не придет мысль создать профсоюз или активно участвовать в профсоюзном или другом общественном движении, отстаивая свои права. Простите, насколько хватило мозгов – такова и борьба. А мозгов хватило настолько, чтобы по возможности не перетрудиться на работе, ни за что не отвечать и, конечно, как можно больше спереть, в данном случае, тушенки, сгущенки и других продуктов, до которых только дотянутся руки. Ну а всем остальным многочисленным виновникам несчастий необходимо хамить в ответ на их желание вести диалог, ругаться площадной бранью, клеить ярлыки, а при случае, и двинуть по роже. Такая вот простая и надежная конструкция!
Вообще формула справедливости и социального равенства проста и даже, можно с уверенностью сказать, примитивна. Всем – поровну! Только такая система распределения благ является наиболее правильной и верной. Нечего огороды городить там, где все и так понятно. Не надо ничего усложнять, нужно, наоборот, все упрощать до понятных форм каждому простому человеку. Человеку, состоящему примерно из тридцати триллионов клеток. Но это количество, возможно, не вызвало бы у тебя такого удивления, поражая воображение цифрой, которую так просто, без ошибки, не запишешь. Удивительней всего то, что эти клетки не безликие кирпичики, а живые организмы, делящиеся на тысячи видов, которые, в свою очередь, взаимодействуя между собой, образуют миллиарды связей. И все эти многоколичественные живые клетки создают отдельные органы, которые затем складываются в системы. В организме человека выделяют одиннадцать систем, которые должны слаженно взаимодействовать для решения множества жизненных задач.