Но если Пинчер собирался на великую битву, то он, как хороший полководец, заранее готовился к ней самым тщательным образом. Во-первых, он точно рассчитал время. Уже в течение нескольких месяцев старшины Ирландской церкви отмечали растущие надежды католиков на некую поддержку со стороны короля, а в последние недели, когда люди вроде Орландо Уолша изложили свои предложения, опасения в протестантских кругах превратились в настоящую панику. Что-то нужно было предпринять, с этим соглашались все.
Во-вторых, Пинчер тщательно выбрал место сражения. Он не собирался вторгаться на неведомую территорию. Плацдарм был уже подготовлен, когда в апреле не кто иной, как бескомпромиссный епископ из Нью-Хэмпшира приехал в Дублин и прочел весьма злую и жесткую проповедь о греховной терпимости к католицизму. «Терпеть католиков, – решительно заявил он, – значит бесчестить Господа».
Проповедь восприняли с восторгом, но никаких практических шагов за этим не последовало. Пинчер, впрочем, убедился, что его войска вполне готовы, а союзники стоят на своих местах. И уже в течение месяца он вел разговоры с друзьями в Тринити-колледже и с сочувствующими чиновниками в Дублинском замке. Сам представитель короля был на этой неделе в отъезде, но многие из его служащих должны были присутствовать на проповеди, и в целом должно было собраться много тех, кто поддерживал доктора. До людей вроде Дойла также дошел слух, что этим утром в соборе Христа должно было произойти нечто особенное, потому что для достижения нужного эффекта Пинчер нуждался в большой и разнообразной аудитории.
Когда он подошел к огороженной территории собора, то с удовольствием увидел, что немало олдерменов-католиков – тех самых, кто обычно пьянствовал по соседству во время проповедей, – из любопытства собрались перед входом. К концу проповеди многие из них станут его смертельными врагами. Вот и хорошо. Пинчер именно того и хотел. Он желал стать тем, кого они ненавидели. Это и сделает его духовным наставником и вождем.
Армия протестантов ждала, чтобы ее повели вперед. И если сестра доктора в Англии до сих пор в нем сомневалась, если даже он сам раз-другой усомнился в себе, то сегодняшние действия навсегда избавят его от сомнений. Именно это и было предопределенной для него ролью, той, ради которой Господь заставил его ждать. Он был предназначен не просто для того, чтобы стать одним из избранных, а для того, чтобы вести их.
И все же немного позже, когда Пинчер занял свое место, он и сам был удивлен успехом своей подготовительной работы. Собор был набит битком. Это было одно из величайших собраний, какие только ему приходилось видеть. Пришли все: от преданных душ вроде жены Тайди и его друзей из колледжа, от постоянных прихожан Ирландской церкви вроде Дойла до самых отъявленных католиков вроде торговца Уолтера Смита и его супруги. Дублинский замок также был представлен, как на то и надеялся Пинчер. Разработанный им план сработал. Они все пришли, чтобы услышать его.
Утренняя служба в соборе Христа была прекрасной, хор великолепным. Что до нового современного органа, который установили всего десять лет назад, то регент и органист наняли дополнительных музыкантов, чтобы обогатить звучание. Сегодня играли скрипки, свирели и корнеты. Пинчер не слишком одобрял все эти дополнительные украшения, считая их чересчур пышными и помпезными для протестантской службы, но во всем остальном собор Христа выглядел достойно. Стол для причастия, простой и гладкий, скромно стоял на своем месте. Свечей и украшений было немного. Без сомнения, главным сегодня был не хор, не алтарь, даже не собравшиеся, хотя они и были весьма важны. Главным в протестантской церкви была кафедра проповедника. Это католики могут приходить в церковь, чтобы насладиться мерцанием свечей и телом Христовым, чудом и таинством, а пресвитерианцы приходят затем, чтобы услышать проповедь.
И они ее получат. Когда подошло время, Пинчер встал со своего места и поднялся по ступенькам на кафедру. Лицо его было бледным, одежда черной как чернила. Все замерли в ожидании, и Пинчер обвел взглядом толпу. При этом он широко раскинул руки, словно карающий ангел, а потом хлопнул по кафедре перед собой и, наклонившись в сторону собравшихся, как будто они вдруг стали его добычей, воскликнул ужасным голосом:
– Не мир пришел Я принести, но меч![2]
Слова Господа. Десятая глава Евангелия от Матфея. Самые устрашающие слова Спасителя. Собравшиеся разом вздрогнули.
Проповеди в век Стюартов производили сильное впечатление. Это были мощно выстроенные тексты, подобные огромному зданию. Сначала шел фундамент – библейский текст. Затем, словно многочисленные колонны и арки, трансепты и капеллы, шли соответственные тексты, вполне понятные намеки и вспомогательные темы, потому что пастве нравилось видеть ученых проповедников. И все это торжественно излагалось и повторялось, приумножалось, надстраивалось одно над другим, сопровождаясь крепким великолепием протестантской прозы. И в результате проповедь выстраивалась в риторический храм – настолько огромный, сложный и гулкий, что к концу можно было лишь гадать: а предполагали ли сами авторы священных текстов, что можно соорудить из их простых и скромных слов?
Почему, вопрошал Пинчер своих слушателей, почему же наш Спаситель пришел не для того, чтобы принести мир? Потому что это было невозможно: одно лишь то, что сам Он был добр и свят – тут следовало несколько грамотных аллюзий, – Он не мог этого сделать. Но разве не все возможно для Господа? Все, кроме одного, потому что Он сам это установил. И это единственное – то, что Он назвал грехом. Мы знаем грех. Пинчер сурово оглядел слушателей. Они знали грех. Человечество познало грех с самого начала, с тех пор, как змий – тут снова последовало несколько ссылок и упоминаний о принце Тьмы, – с тех пор, как змий обманул Еву, а она соблазнила Адама.
– С того момента, как человек впервые проявил непослушание и принес в мир смерть благодаря плодам запретного древа! – воскликнул Пинчер. – С тех пор мы не знаем мира!
Мир придет только в конце света, когда дьявол будет наконец повержен Спасителем. Грех будет уничтожен. И нет другого способа одолеть дьявола, кроме как повергнуть его.
– Не мир пришел Я принести, но меч!
Человек пал, продолжил Пинчер, рай был утрачен. И мы, подобно Адаму, блуждаем по земле, где дьявол расставляет ловушки и соблазны для нас и растит запретные деревья на каждом повороте. Съешь их плоды – и попадешь в вечный адский огонь, и не будет у тебя надежды на спасение. Господь предупреждал Адама, чтобы тот не ел плодов запретного древа, но мы продолжаем чаще падать в бездну, чем избегать ее, ведь дьявол подсовывает нам запретные деревья под видом хороших.
– Змий умен и хитер! – сообщил Пинчер. – Он говорит нежно и мягко.
Он использует Еву, вечную соблазнительницу. Она предлагает нам некий фрукт, прекрасный снаружи, но гнилой внутри. Как же нам узнать соблазнительницу и фрукт в их истинном виде? Он им объяснит, заявил Пинчер. Дерево познается по его плодам – вот что следует всегда помнить.
На этом он сделал паузу и снова окинул слушателей грозным взглядом.
– И есть в мире некое дерево, – громко продолжил он, – чьи плоды нам известны!
Суеверия, идолопоклонничество, богохульство, лицемерие: о каком дереве он говорит? Но что еще это может быть, если не Римская церковь, которая порождает подобные плоды?
– Римская церковь – размалеванная шлюха, со всеми ее благовониями и картинками, с ее литургиями и шествиями! – воскликнул Пинчер. – Бойтесь, говорю вам, бойтесь папистской Евы, шлюхи, Иезавель! Отверните от нее лица свои! Сразите ее! Не мир пришел Я принести, но меч!
Слушатели при этом дружно вздохнули. Основные мысли проповеди были им вполне знакомы, но слышать вот такое злобное и враждебное нападение в присутствии столь многих джентльменов католиков Дублина – это уже было нечто большее, чем просто проповедь. Это было объявление войны. Пинчер, однако, чувствовал себя на волне и неумолимо перешел к следующей теме.
Меч, напомнил он слушателям, – это оружие, которое четко все разделяет. Добро отделяется от зла, и это деление абсолютно. И пусть все понимают, почти кричал он, пусть они не верят, что кто-то из людей может служить двум господам! Те, кто идет на компромисс со злом – тут Пинчер сделал страшные глаза, – те, кто не отказывается от зла, будут отделены мечом от всего доброго. Они будут прокляты. Прокляты окончательно, прокляты навеки. И прямо здесь есть – тут Пинчер позволил себе обвиняюще посмотреть на некоторых, – есть кое-кто, кто стремится к компромиссу и кто имеет дьявола среди своих друзей. И что же он хочет этим сказать, риторически вопросил Пинчер. Есть ли у него примеры?
И вот настал тот момент, к которому доктор так долго готовился.
Да, примеры у него есть.
Список грешников был длинным. И, кроме самых ярых сторонников доктора, во всем собрании едва ли нашелся бы человек, которого он не проклял бы. Он страстно перечислял. Грешники – это те, кто терпит, чтобы иезуиты открыто жили рядом с кафедральным собором; это те, кто поддерживает папистских священников в часовнях и в частных домах, а то и вовсе в городских церквях. Церковные земли сданы в аренду или субаренду католикам, которые содержат там папистов. Это бунтари, не платящие штрафов. Весь тот образ жизни, который позволял терпеть религиозные различия в Ирландии, был безжалостно выставлен доктором напоказ и проклят.
– Господь наш обещал, что кроткие наследуют землю! – грохотал он. – Но в Ирландии вместо того ее унаследовали предатели!
Собравшиеся все отлично поняли. Потрясенное молчание как будто накрыло всех гигантской волной. Но Пинчер и к этому был готов. И с губ двадцати или тридцати истинных протестантов в ответ за его восклицанием также сорвалось: «Аминь!»
– Раскайтесь! – закричал доктор.
Какой же будет судьба Дублина, требовательно вопрошал доктор, если они не станут следовать протестантской вере? Разве не предсказал сам Господь судьбу городов, которые слышали Его слово, но не раскаялись? Да, это сказано в Евангелии от Матфея! Кто терпит Содом и Гоморру, тот в Судный день окажется где?
– Аминь… – откликнулись голоса.
– Не мир пришел Я принести, но меч! – Доктор сделал очередную паузу и, к удивлению слушателей, посмотрел на них благосклонно. – Но праведный путь труден.
Что, если католик, возможно, является вашим соседом, человеком, рядом с которым вы выросли, к которому привыкли, с которым связаны в повседневной жизни, которого даже любите? Что тогда делать? Мы должны проповедовать истинную веру. Ничего плохого в том нет. Мы можем убеждать нашего соседа, уговаривать его раскаяться и отречься от глупого пути. Мы можем молиться за него. Мы должны молиться за него! Но если после всего этого он продолжает упорствовать в грехе, как бы мы ни старались, мы должны тогда проявить суровость, мы должны отвернуться от него, чтобы не запятнать самих себя. Мы должны даже сразить его. Что говорил наш Господь?
«Если же правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его и брось от себя… И если правая твоя рука соблазняет тебя, отсеки ее и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не все тело твое было ввержено в геенну»[3].
– Так что беритесь за мечи, истинные христиане! – восклицал Пинчер все громче и громче. – И отрубайте все то, что ведет вас дорогой ада!
– Аминь… – ответили ему.
Но теперь собрание явно взволновалось. Большинство слушателей сидели в потрясенном молчании. Некоторые начали переговариваться, одни с одобрением, другие – нет. И что касается последних, то тут явно ощущалось их настроение: они полагали, что дело зашло слишком далеко и пора с этим кончать.
Однако, если они думали, будто Пинчер уже все сказал, они ошибались.
Теперь он, понизив голос в прелюдии к точке кульминации, наклонился вперед почти доверительно. Мы не должны предполагать, напомнил он слушателям, что дьявол дремлет. Он постоянно строит свои козни, и не только для того, чтобы спасти от гибели свою империю, но и для того, чтобы взять власть над миром. Даже теперь – голос Пинчера начал постепенно повышаться, – даже теперь слуги римской шлюхи строят свои заговоры, чтобы подорвать веру протестантов, чтобы восстановить власть папы римского, который есть Антихрист, и погубить благочестивых жителей Ирландии. И эти слуги римской шлюхи пытаются совратить даже самого короля, изменить божественные законы. И если позволить им преуспеть, то вскоре сами протестанты окажутся растоптанными. Растоптанными и поверженными католическими ирландскими ордами – ирландскими полчищами, которые, подчеркнул доктор, поведут те самые люди, которых вы сейчас называете соседями и друзьями. Неужели его слушатели допустят, чтобы такое произошло?
– Позволите ли вы, – восклицал Пинчер, – чтобы вас превратили в гниющий труп согласия и покорности, труп, который лениво дремлет, пока дьявол трудится, а благочестие уничтожается?! Или вы, как солдаты Христовы, восстанете, наденете латы и пристегнете к поясам мечи?
Ведь если они этого не сделают, предостерегал Пинчер, то им придется пожинать плоды своей лени. Они рискуют оказаться в вечном огне. Бог видит все, кричал Пинчер все громче и громче. Господь их испытывает! Неужели они поддадутся соблазну, откажутся от права первородства и позволят католической шлюхе погубить их бессмертную душу, ведь она прямо сейчас соблазняет короля сделать то, чего он делать не должен! Или они поднимут крест и меч Христовы и ударят по католической шлюхе?
– Ударьте! – кричал доктор. – Поразите шлюху!
– Аминь… – послышалось в ответ.
– Поразите Иезавель!
– Аминь. Аминь.
– Я принес не мир! – в последний раз выкрикнул доктор, и его голос разнесся по всему собору. – Я принес меч!
– Аминь. Аминь. Аминь.
И доктор Симеон Пинчер, раскинув черные руки, воспарил над кафедрой, как ворон.
По окончании службы он не присоединился к толпе, собравшейся перед собором. Он был слишком горд и слишком мудр для этого, а потому осторожно вышел через другую дверь и быстро зашагал по Дейм-стрит к своему жилищу.
А за его спиной царило смятение. Пуритане, поддержавшие Пинчера, ликовали. Проповедь, соглашались они, превзошла даже обличительную речь епископа из Нью-Хэмпшира. А ведь Пинчер был своим, местным. И раз уж теперь у них есть такой оратор, говорили они, папистам придется туго.
А католики, естественно, были в ужасе. В особенности их волновали два вопроса. Говорил Пинчер лишь от своего имени (и от имени своих друзей) или за ним стояли другие, более могущественные? И не было ли это сигналом того, что король, вместо того чтобы помогать католикам, передумал и готов был обрушиться на них?
Но многие – отчасти католики, отчасти члены Ирландской церкви – имели иное мнение. Они не разделяли презрение Пинчера к компромиссу, и их встревожило то, что его нападение может ухудшить политическую ситуацию, и без того уже напряженную. В особенности был расстроен Уолтер Смит, и его очень удивило, что, когда он встретился снаружи с Дойлом, торговец, принадлежавший к Ирландской церкви и определенно веривший в компромисс, говорил обо всем весьма спокойно.
– И что нам теперь делать? – взволнованно спросил Смит.
– Делать? – Дойл насмешливо посмотрел на него. – Да ничего не делать. Пинчер только что уничтожил самого себя.