– Ты тоже себя береги! – отвечала Наташа. – Я теперь буду жить… Не жить… Ждать! Тебя ждать! Ведь ты же приедешь опять?
– Конечно! – Игорь ласково обнял девушку, отбросил выбившиеся волосы с её лба, поцеловал. – Я буду тебе письма писать. И звонить. Часто-часто. А, как только смогу, приеду. И мы с тобой поженимся…
Они стояли на берегу Москвы-реки. Наташа резко подняла голову и вгляделась в лицо Игоря: не шутит ли?
– Игорь, ты это всерьёз сейчас?
– Барышня, офицеры такими вещами не шутят! – улыбнулся Игорь. – У нас слово с делом не расходится. Нет, если ты, конечно, имеешь что-то против…
– Я? Против?! Да ты с ума сошёл! Я же и мечтать не могла…
– А, вот, мечтать надо. Только в меру! А то иные мечтают-мечтают, а жить забывают.
– Мне теперь и мечтать не нужно… Только бы ты рядом был… – выдохнула Наташа, не веря своему счастью. У неё немного закружилась голова. Ей казалось, что ещё чуть-чуть, и она сможет, как птица, воспарить над рекой, на этим городом, в синее небо…
…Стрелки часов лениво приблизились к пяти. Наташа вздрогнула. Господи, какой сладкий был сон. Почти сон… Сон с открытыми глазами… Так стало тепло от него. А на губах и теперь, точно поцелуи его горят. Наташа поднялась и стала застилать кровать: нечего ждать дольше, не будет сна…
На другой день после отъезда Игоря забежала Тамарка, плюхнулась на диван, посмотрела с любопытством:
– Слушай, подруга, ну, ты даёшь! Целую неделю тебя не поймать! Влюбилась, что ли?
– Влюбилась, – честно призналась Наташа.
– О как! А Генка как же?
– Что – Генка? Для меня он всегда был просто другом… И ничего больше. Я ему не давала ни малейшего повода думать, что между нами может что-то быть.
– Он так не думает, – пожала плечами Тамарка. – Но это дело твое. А что, у вас с этим старлеем всё было?
– Что – всё?
– Тьфу ты, Господи! Популярно объяснить?
– Нет, не было…
– О как! Ну, вы даёте! Чем же вы занимались целую неделю?
– Гуляли, разговаривали, молчали…
(Молчание! – вот, ещё величайшее счастье. Идти рядом и молчать и не чувствовать неудобства от этого! С Игорем это было легко. «С вами так хорошо молчать…» Откуда это? Неважно! Главное, так изумительно точно!)
– Нет, вы точно какие-то ненормальные, – хмыкнула Тамарка. – 19-й век! Благородный офицер и кисейная барышня…
– Тома, он меня замуж позвал…
Тамарка запнулась, посмотрела на подругу с удивлением и, помедлив, спросила:
– А ты?
– Согласилась…
– Хм… О как! Наташка, а с матерью ты уже говорила? Сомневаюсь, что она обрадуется такой новости. Ведь он не москвич… Что ж, он у вас жить будет?..
– Если надо будет, я сама к нему поеду. Мне теперь всё равно, где жить. Лишь бы он рядом был.
– С милым рай в шалаше?
– Думаю, да.
– О как! Что ж, может, ты, Наташка, и права… Только я жить в шалаше не хочу ни при каком условии. Но тут уж воля твоя…
…А потом были письма. Каждое утро с замиранием сердца опускала Наташа руку в почтовый ящик, шаря в нём в поиске заветного конверта, и подпрыгивала от радости, если удавалось найти его. Писала и она. Каждый день. Обо всём, что происходило в её жизни, точно дневник вела. Как он и просил. Правда, отправляла эти письма раз в неделю. Все семь в одном конверте. Наташа уже не могла вообразить своей жизни без Игоря, без его писем и голоса, который, хотя и изредка, но раздавался трубке – и какое счастье было слышать его! Она готова была слушать его долго-долго, а он требовал, чтобы говорила она, чтобы слышать её…
За год Игорь приезжал дважды. На день-два. И это были самые счастливые дни. А в последний раз он приехал в августе. Как раз тогда, когда боевики напали на Дагестан… С той поры Наташа стала бояться сводок «Новостей». Она не могла сама смотреть их и просила маму.
– Мама, посмотри, а потом скажи мне, что там…
Кто же знал, что там! Там – война. Война, которую стыдливо называют контр-террористической операцией (и не выговоришь!) – кого обмануть хотят?..
Наташа опустилась на колени перед большой иконой Казанской Богородицы и, глядя на тёплый огонёк лампады, принялась шептать слова молитв, которые отчего-то упрямо не шли на язык, вытеснялись из ума водоворотом мыслей, которые – как удержать?! И, оставив заученные, со слезами прошептала Наташа:
– Господи, пощади его! Сохрани, прошу тебя! Не отнимай! Не было отца у меня – пусть. Забрал ты брата моего – не ропщу. Но его не отнимай! Господи, помоги ему там! Всем им помоги! Сохрани, помилуй! И всех, кто их ждёт, сохрани! Дай, чтобы дождались! Господи, спаси от отчаяния, укрепи и дай сил им! И тем, кто там, и тем, кто здесь ждёт их! Прости меня за всё, Господи! Не оставь! Господи… – и перекрестилась, и лбом горячим к холодному полу приникла и замерла так.
Последний раз они виделись на вокзале, когда он уезжал. Туда. Как ни силилась Наташа удержать слёзы, а они всё равно текли из покрасневших глаз. Игорь укоризненно покачал головой:
– Отставить слёзы! Или я на тебя сейчас ругаться буду. Грубо. Ничего страшного, Наташ: обычная командировка. Постреляем немного, и я вернусь к тебе живой и здоровый! Приеду, мы встретимся на этом самом вокзале, а потом пойдём в ЗАГС. Слово даю! А офицер слово своё всегда держит. Поэтому, как говорится, «жди меня, и я вернусь»!
– Я тебя очень-очень ждать буду!
Обнял, потрепал по волосам, поцеловал крепко, и, вот, уж он на подножке поезда, и колёса стучат, и он удаляется… Наташа шла рядом с поездом, потом бежала и остановилась лишь на краю перрона. Она стояла неподвижно ещё долго, даже когда поезд давно скрылся из виду, молча глотая слёзы. И в голове как будто молоточком выстукивало до боли знакомые с детства строки, голосом Лидии Смирновой читаемые:
Жди меня и я вернусь,
Только очень жди!
Жди, когда наводят грусть
Жёлтые дожди.
Жди, когда снега метут,
Жди, когда жара.
Жди, когда других не ждут,
Позабыв вчера.
Пусть поверят сын и мать
В то, что нет меня.
Пусть друзья устанут ждать,
Сядут у огня,
Выпьют горькое вино
На помин души.
Жди и с ними заодно
Выпить не спеши!
Не понять не ждавшим им,
Как среди огня
Ожиданием своим
Ты спасла меня.
Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой!
Если в русской литературе какое-либо стихотворение, которое бы так всегда, так до боли, так непоправимо было современно, точно, так звучало бы в сердцах, даже наизусть не помнящих его, но единым чувством, криком многотысячным: «Жди меня!» О, она сможет ждать! Она именно так и будет ждать! Она обратится сама в ожидание, она будет там, с ним душой… Если бы только хватило её веры, чтобы через такое расстояние пронестись и стать для него там оберегом, покровом защитным, любого бронежилета крепче! О, если бы так!
…Вот, и светает уже. Наташа тяжело встала с колен, на цыпочках прошла на кухню, заварила кофе. В коридоре послышались шаркающие шаги. Мама. Мама вошла в кухню, кутаясь в тёплую шаль и поправляя свои большие очки, вечно съезжающие с её маленького носа.
– Ташенька, что ты поднялась в такую рань? Сегодня ведь суббота…
Господи, вот же дура! Совсем забыла: сегодня же выходной. Какой ужас! Значит, не надо идти ни на работу, ни в институт… Значит, не забыться за этой повседневной будничной беготнёй… Как же стала ненавидеть Наташа выходные в последнее время. Нет, нужно придумать что-то… Нужно как-то убить эти два дня, пережить их… С Тамаркой куда-нибудь?.. Нет, нет… Тамарка уж точно поведёт на танцы да в клубы… Танцы – теперь?! Клубы – теперь?! Развлечения – теперь?! Нет, никогда… Когда война идёт, когда люди гибнут – как можно? Время раннее совсем… Что ж, для начала можно на службу сходить. В Церкви – когда в последний раз была? И не вспомнить! А ведь туда-то прежде всего и надо… Как это забыла она?.. Вот, теперь и исправить, наверстать, покаяться…
– Не спиться что-то, мама… – ответила Наташа рассеянно. – Пойду прогуляюсь немного.
– Иди, – пожала плечами мать. – Только оденься потеплее. Холодно уже…
– Конечно!
От кофе стало немного теплее, в голове прояснилось. Сейчас – на службу, а потом заняться учёбой. Запустила она несколько предметов в последнее время. Надо наверстать. Английский усовершенствовать… Надо бы на курсы пойти. Из зарплаты вполне можно выкроить нужную сумму… А завтра – на рынок. Холодильник уже пустой почти, а мама хворает. Так и пройдут выходные… Скорее бы…
– Мама, посмотри «Новости» и скажи мне, что там…
Глава 2.
«Нас предали, но нас не победили»
Хроника
01-20.09.99. Парламент ЧРИ утверждает указ президента Масхадова о введении военного положения в Чечне и принимает постановление о состоянии войны с Россией.
21 октября – 7 января 1999-го года. Освобождены Аргун, Гудермес, Шали, блокирован Грозный, федеральные силы продвигаются в предгорные и горные районы.
29.12.99. Боевики взрывают две ёмкости с хлором в Грозном.
31.12.99. В.В. Путин прибывает в Гудермес – вотчину Ахмада Кадырова и братьев Ямадаевых, чтобы встретить в войсках Новый год, и вручает награды отличившимся в боях российским военным
07.01.00. Москва заключает трёхдневное перемирие с боевиками.
09.01.00. Боевые действия возобновляются. Боевики вновь занимают Шали, Аргун и Гудермес. НТВ демонстрирует запись казни российских солдат в Аргуне.
«Через несколько лет нам придётся снова вернуться сюда и пройти весь этот путь во второй раз…» – сказал один офицер три года назад, когда преданная и оплёванная армия уходила из Чечни. Пророчество сбылось в точности!
И снова капитан Валерий Курамшин проезжал по знакомой местности, русской кровью политой, местности, где четыре года назад узнал доподлинно, что такое война, по дороге, которую тогда преградили колонне чеченские женщины, и командование разводило руками – не стрелять же по ним! – по проклятому навсегда маршруту: на Грозный!
С каждой минутой как наяву оживали в памяти картины недавнего прошлого: лица погибших товарищей, бои, танки… Вспомнилось, как писали с чёрным юмором на танках этих: «Нас в бой толкает Менатеп». Ведь знали ещё тогда, когда никто о войне и не говорил, крысы-кукловоды из высоких башен, что именно этот банк будет Чечню из руин восстанавливать, и уже посчитывали выручку, и делили. Загодя! Делили деньги, на крови сделанные…
Во что-то выльется эта вторая война?.. Кто скажет? Одно уж добро: не будут на этот раз Грозный танками брать. Этот танковый штурм Валерий на всю жизнь запомнил. Сказал незадолго до него министр обороны Грачёв, что он бы никогда не допустил такого, что брать город танками – глупость, а когда всё-таки стали брать, так тотчас и развернул на 180 градусов: иначе нельзя было!
Вошёл Валерий в город с ротой необстрелянных мальчишек, со всей России-матушки в этот ад свезённых, и поразился, как через несколько дней парнишки эти 18-летние уже воевали так, будто всю жизнь только тем и занимались. Это уж не солобоны зелёные были, а мужики, воины: налету схватывали всё, быстро обучались (а иначе-то в боевых условиях как? – замешкаешься чуть и пиши «пропало»!) – даже и противники отмечали это, и эксперты потом с удивлением констатировали: воевали парни наши лучше абреков. И только прогрессивная общественность видеть и знать того не желала, лила крокодильи слёзы и изгалялась садистски над чувствами родных: мол, трупами ваших сыновей усеян теперь город Грозный, и собаки обгладывают их! Да за это одно к стенке их уж надо ставить было, как предателей. Да не ставили, да полную волю давали им, да поддерживали их…
А солдаты сражались. И погибали. Под конец из роты капитана Курамшина уцелело лишь пятеро. И как сейчас видится: вечер был, снег с кровью и грязью смешанный, танк подбитый, стены разрушенные, убитые, раненые, а посреди всего этого – костёр, вокруг которого сидят они вшестером, тушёнку жуют, наконец, с водой и медикаментами привезённую. Санитары появляются, раненых уносят… Смотрел Курамшин на своих бойцов (и уж не командир он им, а просто товарищ) и чувствовал себя словно виновным. За то уже, что почти вся рота его погибла, а он, капитан, живой и невредимый остался. За то, что повёл мальчишек этих в бой, на погибель. За всё и за всех разом вину чувствуя и понимая, что теперь эта вина до конца дней с ним останется. Подошли командиры, благодарность объявили. Да только не раздалось в ответ: «Служим России!» Молчали солдаты, смотрели сурово, жевали.
– Теперь отдохнёте! – пообещали им.
Тогда сержант Пашка Охлопков, владимирец, с висками поседевшими, лицо, за дни эти осунувшееся, копотью испачканное, поднял, посмотрел на начальство и сказал твёрдо:
– Не нужен нам отдых. Мы теперь за наших рассчитаться должны!
И остальные согласились, а начальство переглянулось недоумённо и руками развело…
Где-то теперь Пашка? Жив ли? Из всей роты был он самым старшим. Двадцать лет ему было, и служил он уже второй год. Позже, после Грозного уже, получил Пашка ранение. Лёгкое, правда, но отправили его домой, и с той поры капитан ничего не знал о нём.
А Курамшин прошёл ту войну до конца. Сколько раз прижимали уже абреков, ещё чуть-чуть – и добили бы, а в последний момент приказ из Москвы – перемирие! Абреки за то время поправлялись, и начиналось всё заново. Однажды, получив такой приказ, полковник Таманов рацию выключил и радисту сказал: «Будем считать, что приказа мы не получали!» Банду блокированную тогда успели уничтожить, да полковник поплатился за то увольнением от службы за неисполнение приказа. А другие – исполняли. И каждый такой приказ скольким бойцам стоил жизни!
Лишь бы не повторилось такое в эту войну…
Хотя уже по пути к Грозному многое настораживало Валерия. Покуда двигались войска по районам пророссийским, зачистки проводились со всей жёсткостью: изымались у населения даже ружья охотничьи. А ещё был и вовсе из ряда вон выходящий случай. В одном из населённых пунктов дали старейшины добро на проход федеральных сил, а тут вдруг явился приказ о нанесении ударов по тому селу. Выбегали из домов женщины с детьми, кричали, что нет в селе мужчин, чтобы прекратили огонь, размахивали руками, а удары наносились. Боевиков в селе, в самом деле, не оказалось.
Вспомнился Валерию 1995-й год. Тогда мирным районам тоже доставалось с лихвой, а, вот, на лагеря и базы боевиков хоть бы одну бомбу сбросили! Берегли – их. Зато у чеченцев, против Дудаева воевавших, оружие изымали подчистую.
Чем дальше углублялись в Чечню, тем мягче становились зачистки. Оружие, на которое имелось разрешение, оставляли владельцам (ох, и постреляет оно ещё в спины нам!), а у иных и вовсе прописку лишь проверяли и только…
К Грозному шли быстро, в темпе хорошем, но уже в начале штурма его, как гром среди ясного неба, пришло известие: перемирие! И похолодело всё внутри у Курамшина. Сколько перемирий таких в ту войну было! Только прижмёшь гадину – и приказ: стоять! И закончилось одно из таких перемирий Буденовском. Неужели повторяется всё?.. Нельзя, нельзя сбавлять темп! Нельзя давать врагу продыху! Это ещё генерал Барятинский, с Шамилём воевавший, понял!
Но остановились. Рождество, Рамадан – трогательный повод. А кто-то кровью своей платить за этот повод будет опять.
Замер капитан в ожидании: чем-то кончится? И, вот, 9-го числа пошли опять абреки. Да не группами рассеянными, а колонными целыми! Записали англичане, как весело и открыто длинными двумя колоннами вошли боевики в Аргун… И мальчишек наших убили там. Да ещё записали это, а наши и показали. На всю страну…
И снова пришлось занимать пункты уже прежде занятые и зачищенные. И, как в угаре, мчался Валерий в самые напряжённые районы: не упустить ничего! Самому побывать! Своими глазами увидеть, на чужие не полагаясь, зафиксировать!
Будто бы и не было нас в сёлах этих… Будто бы не только днями зачистили их… Какой-то нескончаемый процесс. Откуда-то оружие появлялось в количествах изумляющих (видать, здесь «по мягкому варианту» зачищали: «предъявите прописку, гражданин! – вот, и расхлёбываем – не расхлебать!)
За освобождение Аргуна (два месяца назад освобождённого!) заплатили четырнадцатью солдатскими жизнями…