Освобождение Эдирне дало Османской империи новую надежду на лучшее будущее. Османская армия доказала свою способность вернуть утраченные земли. «Отныне у нас есть армия, которой можно доверить защиту интересов страны, – ликовал Энвер, – армия, которая стала в тысячу раз более боеспособной, чем в начале этой удручающей войны, несмотря на все понесенные нами поражения». И хотя империя продолжала оплакивать свои территориальные потери в Северной Африке и на Балканах, она сохранила значительную по площади консолидированную территорию, охватывавшую турецкие и арабские провинции. Внутренняя связанность и закономерность существования такой азиатской мусульманской империи потенциально делали ее более устойчивой к внутренним и внешним вызовам по сравнению с прежней Османской империей{39}.
Возлагая надежды на лучшее будущее, младотурки, однако, хорошо осознавали, какие внутренние и внешние вызовы стояли перед империей. Они опасались того, что арабы могут не устоять перед призывами националистов, и рассматривали требования армян как угрозу существованию империи. Провинции в Восточной Анатолии, которые были в центре внимания армянских реформаторов, поддерживаемых европейскими державами, представляли собой жизненно важный центр Османской империи. Тесное взаимодействие между армянскими общинами по обе стороны русско-турецкой границы усугубляло опасность армянского сепаратизма.
Но главной угрозой для выживания Османской империи младотурки считали Россию. Имея территориальные притязания на земли в Восточной Анатолии, на проливы и даже на сам Стамбул, Россия открыто добивалась распада своего соседа. Османы понимали, что сдержать амбиции этой могущественной державы им под силу только в партнерстве с другими дружественными европейскими странами. Таким образом, Османская империя вступила в роковой 1914 год в поисках оборонительного союза. И эти поиски в результате привели османов к участию в очередной – Первой мировой – войне.
2. Мир перед Великой войной
Весна 1914 года породила новую волну оптимизма в Османской империи. Победа во Второй Балканской войне и возвращение Эдирне и Восточной Фракии привели к мощному подъему духа нации. После череды суровых военных лет с их застоем и затягиванием поясов османская экономика стала главным бенефициаром возвращения к мирной жизни. Помещики прогнозировали рекордные урожаи. В городах по всем турецким и арабским провинциям начался строительный бум. После того как морские пути были очищены от военных кораблей и мин, торговля возобновилась с новой силой. С расширением внешней торговли в страну пришли новейшие изобретения, которые менее чем в течение года были поставлены на службу военным целям.
С наступлением автомобильной эпохи от прежнего спокойствия стамбульских улиц не осталось и следа. До 1908 года автомобили в Османской империи были запрещены. После Младотурецкой революции этот запрет был снят, однако первые автолюбители сталкивались со множеством препятствий. Улицы в империи были большей частью немощеными. Гаражей, где можно было отремонтировать автомобили и заправить их горючим, явно не хватало, и находились они на большом расстоянии друг от друга. Не существовало никаких правил дорожного движения, поэтому водителям приходилось спорить друг с другом по самым элементарным вопросам, например по какой стороне дороги они должны ехать. Неудивительно, что после 1908 года в Османской империи было продано очень мало автомобилей. К концу 1913 года, когда по дорогам Соединенных Штатов уже ездило больше миллиона машин, по оценкам сотрудников американского консульства, во всей Османской империи их насчитывалось не более 500 – 250 из них в Стамбуле. В удаленных провинциальных городах, таких как Багдад, количество автомобилей можно было сосчитать на пальцах одной руки. Но к середине 1914 года на улицах имперской столицы появились первые пробки, и «многочисленные лимузины, гоночные автомобили, грузовики, автофургоны и машины скорой помощи» начали активную борьбу за пространство{40}.
В эпоху младотурок в Османской империи появились и первые самолеты. В те времена авиация находилась еще в зачаточном состоянии: братья Райт провели свой первый успешный полет на механическом аппарате тяжелее воздуха всего несколько лет назад, в декабре 1903 года. Шесть лет спустя один из пионеров авиации Луи Блерио приехал в Стамбул, чтобы продемонстрировать чудеса летного искусства. Блерио прославился тем, что 25 июля 1909 года совершил на моноплане перелет через Ла-Манш, и в Стамбуле с нетерпением ожидали его визита. Однако из-за сильного ветра самолет Блерио врезался в крышу дома, и следующие три недели пилот провел в местной больнице, восстанавливаясь от полученных травм{41}.
В 1911 году османы отправили учиться в Европу своих первых летчиков. В 1914 году турецкие авиаторы начали осваивать небо над Османской империей. В феврале лейтенант Фетхи-бей в сопровождении одного из помощников Энвер-паши – Садык-бея попытался совершить перелет из Стамбула через Анатолию и Сирию в Египет. Их самолет, который был сконструирован Блерио и назывался «Муавенет-и Миллие» («Народная поддержка»), преодолел расстояние 40 км из Тарсуса до Адана за 20 минут со скоростью свыше 96 км/час. Собравшиеся на земле толпы людей приветствовали пролетающий самолет аплодисментами. Летчикам удалось долететь до Дамаска, но по пути к Иерусалиму у самолета возникли проблемы с двигателем, и он врезался в гору к востоку от Галилейского моря. Оба пилота разбились, став первыми турецкими летчиками, погибшими на военной службе. Фетхи-бей и Садык-бей были похоронены рядом с могилой легендарного Саладина в Мечети Омейядов в Дамаске. Вторая воздушная миссия закончилась столь же печально. И только третьему экипажу – Салим-бею и Кемаль-бею – с очередной попытки удалось совершить перелет из Стамбула в Египет в мае 1914 года{42}.
В июне 1914 года американский авиатор Джон Купер продемонстрировал в Стамбуле перед тысячами зрителями возможности летающей лодки «Кертис» (прототип гидросамолета). Поднявшись в воздух с поверхности Мраморного моря, он пролетел 24 км на средней высоте 300 м и приземлился в водах Босфора между европейской и азиатской частями Стамбула. На этой демонстрации присутствовали члены правительства, парламента и семьи султана. Затем Купер совершил семь рейсов с главными османскими сановниками на пассажирском сиденьи, как писал один из очевидцев, «на фоне аплодисментов и искреннего восторга зрителей, для большинства из которых такого рода авиация была совершенно в новинку». На следующий день все крупнейшие стамбульские газеты напечатали рассказ и фотоотчет об этом событии{43}.
Распространение механизированного транспорта усиливало чувство оптимизма, охватившее Османскую империю весной 1914 года. В мае османское правительство договорилось о предоставлении Францией государственного займа в размере $100 млн, что дало ему средства на реализацию крупных государственных проектов, которые должны были обеспечить электричеством, уличным освещением, городскими трамваями, междугородним железнодорожным сообщением и современными портами все провинции империи. Известие о французском займе подогрело всеобщие ожидания в отношении коммерческого и промышленного бума.
Французский заем стал итогом мирных переговоров, инициированных при посредничестве европейских держав для урегулирования разногласий, оставшихся между Османской империей и ее соседями после балканских войн. Вливание французского инвестиционного капитала сулило перспективу реального экономического роста и было для османов мощным стимулом, чтобы смириться с территориальными потерями в Албании, Македонии и Фракии. Но даже после подписания всех мирных соглашений и достижения договоренности по французскому займу между Стамбулом и Афинами остались нерешенными серьезные вопросы.
По условиям Лондонского мирного договора 1913 года, завершившего Первую Балканскую войну, три бывших османских острова в Эгейском море отошли к Греции. Острова Хиос и Митилини (Лесбос), расположенные на подходе к Смирне (современному Измиру), находились в пределах видимости от материковой части Турции. А остров Лемнос с его глубоководным портом Мудрос от пролива Дарданеллы отделяли меньше 80 км. Порта не могла смириться с потерей этих островов и доминированием Греции в турецких прибрежных водах. В то время как османские дипломаты пытались заручиться европейской поддержкой и вернуть эти эгейские острова империи путем переговоров, османские военные стратеги предприняли важный шаг, чтобы изменить баланс военно-морских сил в восточной части Средиземноморья.
В августе 1911 года османское правительство заказало британским судостроителям Vickers Limited и Armstrong Whitworth два современных дредноута, которые должны были сойти со стапелей в июле 1914 года. Заказы были размещены в рамках британской военно-морской миссии по содействию модернизации османского флота. Названные «Султан Осман» и «Решадие» в честь основателя Османской империи и правящего султана Мехмеда Решада, эти корабли легли непосильным бременем на османскую казну. Поэтому правительству пришлось воззвать к османскому патриотизму и начать кампанию по публичному сбору средств, за счет которых и была в значительной степени профинансирована их постройка. Турецких школьников призывали жертвовать свои карманные деньги, а повсюду на городских площадях появились стойки для сбора средств, где за внос пять пиастров и больше лояльным гражданам предлагалось забить гвоздь в массивный деревянный блок. Корабли стали предметом гордости для османов, надеждой на восстановление военно-морских сил империи после поражения в Ливии и Первой Балканской войне. Но Россия и Греция наблюдали за происходящим с растущей тревогой. К весне 1914 года строительство дредноутов близилось к завершению. Эти мощные линкоры должны были обеспечить османскому флоту преимущество над российским черноморским флотом и греческим флотом в Эгейском море.
Спор по поводу островов в Эгейском море и скорое завершение строительства дредноутов создавали реальную угрозу войны между Грецией и Турцией. Официальные лица в Греции призывали к превентивному удару, чтобы разгромить османов, прежде чем те получат в распоряжение новые военные корабли. В ответ османы начали готовиться к очередной военной кампании и в апреле 1914 года разослали деревенским старостам по всей империи письма, где предупреждали их о возможной мобилизации и апеллировали к их лояльности исламу, тем самым породив слухи о надвигающейся войне с христианской Грецией{44}.
Перспектива возобновления войны между Грецией и Турцией прозвучала тревожным звонком для Санкт-Петербурга. Русские были обеспокоены сохранением баланса военно-морских сил не меньше, чем греки, но еще больше их заботило другое: будут ли османские воды открыты для их торгового судоходства. Пятьдесят процентов российского экспорта, в том числе 90 процентов экспорта зерна, осуществлялось через турецкие проливы. Возобновление войны в Эгейском море привело бы к их закрытию, и российский торговый флот оказался бы заперт в Черном море с катастрофическими последствиями для российской экономики. Поэтому Россия приложила все дипломатические усилия к тому, чтобы не дать Греции вступить в войну с Турцией, одновременно оказывая давление на Великобританию, чтобы задержать поставку кораблей для турецкого флота{45}.
Российская дипломатия преследовала в том числе и скрытые цели. Убежденное в неминуемом распаде Османской империи, царское правительство хотело заявить свои права на территории, имевшие стратегическое значение для России, при будущем разделе османских земель европейскими державами. Приоритетами для России было возвращение Константинополя в лоно православного христианства спустя почти пять веков турецкого мусульманского владычества, а также получение контроля над проливами, связывающими российские черноморские порты со Средиземным морем. Таким образом, Санкт-Петербург был решительно настроен на предотвращение любой войны, в результате которой вожделенные османские территории могли бы оказаться в руках греков или болгар. В феврале 1914 года российский совет министров провел заседание, чтобы обсудить перспективы завоевания Константинополя и проливов, и пришел к выводу, что наиболее благоприятная возможность для этого возникнет в контексте общеевропейской войны. В апреле 1914 года царь Николай II утвердил рекомендации своего кабинета и поручил правительству предпринять все необходимые подготовительные меры для того, чтобы при первой же возможности захватить Стамбул и проливы{46}.
Планируя оккупацию османской столицы, русские также хотели укрепить свои позиции в Восточной Анатолии. Восточные окраины Османской империи граничили с очень нестабильными российскими провинциями на Кавказе и открывали доступ к северо-западному Ирану, где Россия боролась за влияние с Великобританией. Кроме того, Восточная Анатолия состояла из шести вилайетов – Эрзурума, Вана, Битлиса, Харпута (Элязыга), Диярбакыра и Сиваса, которые европейские державы считали «территориями, населенными армянами» и называли их Турецкой Арменией. По российскую сторону границы проживало около 1,25 млн армян, и порядка 1 млн армян жило в этих шести османских провинциях в Восточной Анатолии. Начиная с 1878 года царское правительство использовало защиту прав коренных армян как предлог для вмешательства в дела своего соседа. Притязания России на османскую территорию только усугубляли сложные отношения между турками и армянами{47}.
Напряженность между армянами и курдами вновь обострилась после Младотурецкой революции. Некоторые армяне, выжившие в ходе серии массовых убийств 1890-х годов, попытались восстановить свои права на дома и земли после революции 1908 года. Однако курдские племена, занявшие брошенные армянами деревни, отказались возвращать собственность прежним владельцам. Уже в 1909 году земельные споры между армянами и курдами привели к насильственному противостоянию, в котором курды взяли верх. Кочевые курды были вооружены гораздо лучше оседлых армян, да и османские чиновники в большинстве случаев занимали сторону мусульман-курдов, а не армян-христиан. Ситуация обострилась, когда османские войска были передислоцированы из Восточной Анатолии на фронты ливийской и балканской войны и армянских призывников в 1912 году отправили на балканский фронт. Армянские крестьяне остались один на один с курдами{48}.
В июне 1913 года, воспользовавшись вакуумом власти, Россия предложила план реформ, призванный обеспечить бо́льшую автономию армянам Восточной Анатолии. Опираясь на эдикт о реформах, изданный султаном Абдул-Хамидом II в 1895 году, этот план предусматривал консолидацию шести восточных вилайетов Османской империи в две полуавтономные провинции, которые управлялись бы иностранными генерал-губернаторами, назначенными Великими державами. Также план предполагал создание провинциальных советов, состоящих из равного числа мусульманских и армянских депутатов. Европейские и османские дипломаты отнеслись к предложенному плану реформ с нескрываемым подозрением – как к прелюдии к разделу Анатолии и заявлению Россией своих прав на восточные провинции. Санкт-Петербург подкрепил свои дипломатические усилия предложением провести военную мобилизацию не только вдоль русско-турецкой границы, но и на османской территории в Эрзуруме – якобы под предлогом защиты армян. Чтобы предотвратить милитаризацию ситуации, Порта согласовала с царским правительством программу реформ, которая была подписана 8 февраля 1914 года.