Какая, к черту, «древняя душа»? Такого просто не бывает – ни на Аляске, ни где бы то ни было! Я с таким же успехом мог бы сказать, что видел говорящую брюкву. Но не было смысла пытаться объяснить ей уникальность полученного ею опыта. Ее философия сводилась к следующему: что было, то было, не стоит задумываться над этим, иначе упустишь момент, размышляя над всеми этими «как» да «почему». Мой старый эскимосский приятель – охотник Клэренс Вуд однажды быстро излечил меня от привычки бесконечно анализировать, просто косо взглянув на меня и проворчав: «Ты слишком много думаешь о всяком дерьме».
Но меня гораздо меньше интересовало объяснение происходящего, изложенное этой женщиной, чем сам волк, который к тому времени уже исчез в зарослях ивняка на берегу озера, в полумиле от нас. Он улегся у самой кромки льда: голова поднята, передние лапы вытянуты – спокойная открытая поза. Женщина со своей собакой двинулась к озеру, а я пошел в том направлении, где был волк, прошел часть дистанции в сотню метров, установил штатив и фотокамеру и снова приступил к съемкам. Конечно же, я понимал, что пытаться получить приличный снимок развалившегося волка на таком расстоянии и при таком сумрачном освещении было так же бессмысленно, как пытаться искать иголку в стоге сена. Но даже самый малый шанс сфотографировать свободно разгуливающего волка выпадает настолько редко, что я за двадцать минут отщелкал три катушки профессиональной пленки (с цифрой я еще не до конца освоился). Всем этим снимкам суждено было отправиться в мусорную корзину, но я упорно продолжал множить их. Я знал, что большинство профессионалов поступило бы так же.
* * *
Я ехал домой, погруженный в свои мысли. Мне только что удалось пролить первый проблеск света на эту тайну. Возможно, собаки были главной приманкой для нашего парня, а не вся эта интермедия. Из-за стужи и пока еще сравнительно свежего льда на озере там было не так много лыжников и собак. К тому же я старался приходить пораньше и уходить попозже, намеренно избегая столпотворения. Наверняка волк контактировал с другими собаками и, возможно, в той же манере, что и с Дакотой, и с хаски женщины-«эзотерика».
С другой стороны, он не подбегал ко всем подряд. Я уже видел немало собак и людей, пересекавших озеро, но волк при этом не появлялся или же наблюдал за ними с расстояния, причем большую часть времени его не было видно. Но, опять же, я мог перепутать его с собакой (которой он и был, по сути). Однако по какой-то причине несколько дней назад волк подошел к тем двум женщинам с собаками, на следующий день – к нам с Шерри и Дакотой, а к женщине с лайкой – вообще неоднократно. Если судить по языку тела, то все это напоминало исключительно общение, без намека на какую бы то ни было агрессию. Его решение о том, подходить или нет и насколько близко, зависело, вероятно, от узнавания волком каких-то знакомых черт и обстоятельств – физических сигналов, настроения и нюансов, понятных только ему. В любом случае волки – мастера расшифровывать намерения противника. Эта мысль напомнила мне еще кое о чем: на будущее мне следовало замедлить темп, сдать назад и ослабить хватку, не торопя события, – по крайней мере, так я думал.
Спустя несколько дней волк все еще был там, и мы с Шерри все острее понимали, что он может испариться в любую секунду. Приближались рождественские праздники, и мы заранее забронировали на неделю места в отеле на мексиканском пляже. Отменить поездку было идеей Шерри. «Нет смысла, – сказала она мне, – ехать куда-то, когда у нас прямо под боком происходят такие события». Надо было знать эту женщину, с детства привыкшую к калифорнийскому теплу и испытывающую стойкую неприязнь к морозу и темноте дождевых лесов, чтобы понять, от чего она отказывается. Я уже успел откопать снаряжение для подводного погружения и свои летние шлепанцы. И все же для нас обоих это было легкое решение. Пуэрто-Вальярта может подождать до следующего года, а волк – нет.
Мы рассуждали уже как заядлые любители дикой природы: «Нам бы увидеть его хотя бы еще несколько раз – и тогда не жалко будет отказаться от отдыха».
В те дни у нас была одна-единственная излюбленная тема для разговоров: волк. Что сейчас с ним происходит? Откуда он пришел и почему здесь остался? В том, что по окрестностям бродил одинокий волк, не было ничего необычного. На самом деле больше половины моих встреч с волками за все эти годы случались с одинокими животными, им же принадлежали тысячи следов, на которые я натыкался. Хотя, возможно, одинокими они были лишь на короткий период. По своей природе волки – социальные животные, привязанные к сплоченной семейной группе, с которой они охотятся, общаются, сообща растят молодняк и защищают свою территорию. Несмотря на эту сплоченность, отдельные особи или пары периодически отбиваются, чтобы охотиться в одиночку или временно охранять семейную территорию – от нескольких часов до нескольких дней. Этот волк мог легко забрести сюда, спустившись с гор, когда гулял в одиночку, и через какое-то время вернуться в стаю.
Он также мог быть одним из тех молодых одиноких бродяг, находящихся в поиске партнера и территории с целью создания своей собственной стаи. Этот волк был явно подростком, судя по его поведению и фигуре – немного нескладный и чуть бестолковый, с идеальными, нестертыми зубами. Скорее всего, он родился не прошлой весной (тогда бы он не ходил сам по себе и вряд ли был бы таким крупным в шесть-семь месяцев). Ему должно было быть не меньше полутора лет, во всяком случае, не меньше года и не больше двух лет – верная характеристика одинокого волка, покинувшего дом, почти так же, как это делают наши собственные дети-подростки.
Надо сказать, что стаю покидают не только молодые волки, но и взрослые особи по причинам, о которых мы можем только догадываться. Некоторые откалываются по собственной воле, преодолевая огромные расстояния из чистой прихоти. Специальные электронные ошейники, которые ученые Аляски надевали на животных, показали, что одинокие волки-бродяги (в основном это были молодые самцы) обычно преодолевали расстояния от трех до четырех сотен миль. Биолог-исследователь из Департамента рыболовства и охоты Аляски Джим Дау считает: «Полученные данные свидетельствуют о высокой вероятности того, что некоторые из волков-бродяг могут преодолевать по пятьсот и более миль». В качестве недавнего примера возьмем волка OR-7, чьи одиночные путешествия длиной в несколько десятков тысяч миль по Западному Орегону и Северной Калифорнии, записанные с помощью GPS, стали новостью национального масштаба и снискали ему славу и собственных поклонников[2].
Волк с ледника явно прошел намного меньшую дистанцию. С другой стороны, его вряд ли можно было отнести к подвиду александровский волк[3] – сравнительно миниатюрному подвиду canis lupus, обитающему на юго-востоке Аляски, а также на побережье и островах Британской Колумбии. Их вес, как правило, не превышает сорока килограммов. Этот волк раза в два крупнее – признак, говорящий о другом возможном месте его происхождения – срединных материковых областях Аляски или Канады, где встречаются самые крупные в мире волки. Их гены, вероятно, формировались в процессе охоты на лосей по глубокому снегу. Он также вполне мог пройти тысячу миль на юг, сменив место жительства, как и я, когда покинул свою старую пристань в верховьях реки Кобук. А может быть, он просто пробежал двадцать пять миль через Береговые хребты и ледяное поле Джуно с канадской стороны.
Что касается его окраса, то волки варьируются от черных до почти снежно-белых. Причем самый распространенный цвет (как подразумевает название вида) – определенный оттенок серого, с обильным вкраплением коричневого, рыжего, черного и белого оттенков, подмешанных в их густую многослойную шерсть. До пятидесяти процентов александровских волков имеют окрас темной фазы, переходящей в черный, как уголь, оттенок (опять же проявление того древнего собачье-волчьего гена-маркера, выделившегося, вероятно, в процессе естественного отбора в условиях тенистого дождевого леса). Так что окрас этого волка, возможно, указывал на местное происхождение, в то время как его размер говорил о том, что он родом из других мест.
Но если отбросить данные умозаключения, существует еще одна теория, объясняющая присутствие волка. В марте 2003 года еще один черный волк – беременная самка – была насмерть сбита такси, когда пересекала подъездную дорогу по леднику, менее чем в двух милях от нашего дома. Эта волчица, находившаяся теперь в витрине Визит-центра ледника Менденхолл, застывшая в окоченевшей, совсем не волчьей позе, со стеклянным взглядом, была, возможно, и даже вероятнее всего, его родственницей. Черный волк, которого мы видели, мог запросто остаться здесь, чтобы найти свою мать, сестру или партнера.
Но откуда бы он ни был родом, этот зверь предпочел ненадежное пристанище на окраине одного из аляскинских городов. За его спиной были горы и ледниковые поля, протянувшиеся через береговые хребты дальше, в глубь материковой Канады; север и юг на аляскинской стороне границы; труднодоступный, почти вертикальный прибрежный дождевой лес. Он мог выбрать любое направление и все же остался здесь, прильнув к стеклу, как ребенок, разглядывающий мир через окно, со всеми его странными видами, звуками и запахами: машинами и самолетами, коробками, полными людей, яркими огнями, шумной суматохой и нескончаемым лабиринтом асфальтовых дорог, залитых водой с прибрежной полосы. Он мог пойти практически куда угодно и никогда не встретить нас, если бы захотел.
Интересно устроен человек. Одно дело, когда у вас под боком бродят черные медведи, разоряя птичьи гнезда и разбрасывая отходы из незащищенных мусорных баков, подобно енотам. В Джуно, даже в центре города, черные медведи – настолько распространенное явление, что большинство местных жителей, конечно, всегда наготове, но едва ли они устраивают переполох, обнаружив косолапого на заднем крыльце. И чаще всего тянутся не к ружью, а к фотоаппарату. Редко кому приходит в голову звонить копам или в Департамент рыболовства и охоты. За всю историю существования Джуно я не нашел ни одного свидетельства о том, что кого-то поранил, а тем более покалечил черный медведь.
Бурые медведи – прибрежная разновидность гризли – намного более опасны, особенно если застать их врасплох, оказавшись совсем близко. Предыдущий хозяин Гаса, Ли Хагмайер, в конце 1950-х годов, будучи еще подростком, потерял зрение в результате нападения на него бурого медведя, случившегося всего в четырех милях от нашего дома. Однако местные снисходительно относятся к появлению мишек на границе с городом, когда их количество невелико. Две предыдущие осени медведица с медвежонком бродили в районе Дредж-Лейкс, не создав никаких проблем, за исключением попыток выпрашивать еду. При этом десятки людей с собаками ходили мимо этого места в течение дня, и никто не кричал и не объявлял о том, что люди вынуждены убить угрожавшего им медведя.
Но само слово «волк» автоматически запускает волну неосознанного, первобытного страха.
Этот всепроникающий ужас, похоже, внедрен в наше коллективное подсознательное еще с каких-то смутных незапамятных времен: они съедят нас. И не важно, что эта фобия построена больше на эмоциях, чем на фактах, и подогревают ее те, кто либо мало наблюдал за волками, либо вообще не имел такого опыта. Возможно, они видели волков лишь через прицел ружья или на конце цепи для капкана.
Однако, несмотря на наш собственный опыт общения с волками, следует признать: есть в них что-то такое, что запускает древний механизм коллективного психоза. Подобный рефлекс не мог взяться ниоткуда. Возможно, тысячелетие назад или даже раньше ситуация была другая. К этому страху добавлялась угроза экономического характера – тревога за тех существ, которых люди по праву считали своими: скот, домашние питомцы и животные, на которых мы охотимся, в том числе и из спортивного интереса.
Волки, эти безупречные хищники, символ первозданной, бескомпромиссной, дикой природы, и то, что мы называем цивилизацией, похоже, существуют в условиях взаимоисключающих обстоятельств. В нашем фольклоре и сказках множество добрых и любимых мишек – от Вини-Пуха до Йоги, однако среди волков таких персонажей не сыщешь. «Красная Шапочка», «Три поросенка» и другие подобные сказки, которые известны во всем мире – от Монтаны до Украины, изображают волков как злобных сущностей, подстерегающих вас, как в ночном кошмаре. Масла в огонь также подливали сомнительные байки о нападавших на людей стаях волков, преследовавших путешественников, хватавших детей, и все такое прочее. Это привело к тому, что ко времени появления в Америке первых колонистов волки на большей части территории Европы оказались на грани уничтожения. Дикая природа была темным, зловещим и пугающим местом, царством сатаны, а волки – его приспешниками. Неудивительно, что, осваивая и заселяя новый континент, наши предки принесли сюда все традиции Старого Света.
Когда Льюис и Кларк пересекали материк в начале девятнадцатого века, они обнаружили немыслимое множество копытных животных и волков, живших бок о бок с коренными охотниками-собирателями, которые скорее благоговели перед волками, чем проклинали их. Льюис и Кларк сами описывали неагрессивных волков, которых они встречали на Великих западных равнинах, и явно не видели в них угрозы человеческому существованию. Несмотря на толпы неискушенных первопроходцев, которые вскоре потекли в сторону Запада (наверняка стрелявших наугад в каждого встреченного ими волка), сообщений о нападавших или угрожавших людям волках было подозрительно мало, и это учитывая, что в тот период люди вели себя более чем бесцеремонно. Однако поскольку численность диких животных сокращалась – из-за охоты человека и потери естественной среды обитания, – некоторые из оставшихся волков стали питаться появившимся у людей домашним скотом.
Фермеры и скотоводы инициировали программу по уничтожению волков, при безоговорочной поддержке со стороны местных властей и федерального правительства, считавших это благим и необходимым делом. Но, видимо, убийства волков всеми возможными эффективными средствами, включая ружья, стальные капканы и разбросанную повсеместно отравленную приманку, было недостаточно, и животных часто подвергали изощренным истязаниям, напоминавшим худшие эпизоды в истории человеческого геноцида. Волков сжигали заживо, волокли по земле, привязывая к лошадям, кормили рыбой, внутрь которой запихивали рыболовные крючки, отпускали на волю с перевязанными проволокой пастями и половыми органами.
Свидетельства столь безрассудной и всевозрастающей ненависти, запустившей этот антиволчий погром, можно найти в отчете 1814 года, написанном при участии известного американского натуралиста-орнитолога Джона Джеймса Одюбона. Путешествуя по стране, он встретил фермера, который поймал трех волков при помощи вырытой им ямы-ловушки после того, как было совершено нападение на его домашний скот. Одюбон видел, как фермер спрыгнул в яму, вооруженный лишь ножом, перерезал сухожилия на лапах волков (которые, к большому изумлению натуралиста, съежились от страха и не сопротивлялись), обвязал их всех вместе веревкой и спустил своих собак, позволив им растерзать беспомощных животных и спокойно наблюдая за происходящим.
Отсутствие агрессии у пойманных в ловушку или раненых волков едва ли вызвало бы удивление у меня или любого, кто наблюдал за ними в подобных обстоятельствах. Гораздо более показательно отсутствие какого-либо возмущения садистскими действиями фермера по отношению к тем трем волкам со стороны Одюбона – молчаливое согласие человека, сыскавшего впоследствии мировую известность в качестве защитника природы. Вот яркий образец менталитета того времени. Как сказал специалист по истории общества Джон Т. Коулман: «Одюбон и фермер разделяли единое твердое мнение, что волки не только заслуживали смерти, но и должны были быть наказаны за то, что живут»[4].