– Мне кажется, я всё-таки понимаю что вы имеете в виду, – глаза Агафьи Тихоновны приобрели своё обычное неторопливое выражение, и было видно, что жизнь процесса «Понимание» сейчас в самом разгаре, а сам процесс – в самом соку.
Некоторое время акула молчала, а потом, вздрогнула, словно прикоснувшись к чему-то горячему, и произнесла:
– Но если само пространство является материей, то… – она запнулась, словно боясь продолжить.
– То, как и любая материя, конечно же, ходит в паре с энергией, – дракон утвердительно кивнул, – ведь вы именно это хотели сказать, не так ли? – он усмехнулся одними глазами, – и я вам скажу больше, само пространство можно взвесить, то есть оно, как и любая материя имеет вполне реальный физический вес, а значит, обладает неизменным качеством любой из материй – гравитацией.
– Да, да, – акула вновь широко распахнула глаза и посмотрела вдаль, – да, да, именно это. Но что это за энергия такая? Тоже тёмная? – она задумчиво вертела головой, потом запнулась, словно только сейчас услышала последнюю фразу дракона и повернувшись к нему переспросила:
– Гравитацией?
– Ага, – Артак аппетитно зевнул, – самой простой, и уже немного изученной человечеством гравитацией, обладает ею, можно сказать даже – безраздельно владеет, как и все предметы, видимые человеческому глазу.
– И пространство притягивает всё что в нем есть?
– Ну да, – дракон хихикнул, – пространство само по себе притягивает всё, что обладает любой, даже самой незначительной массой. Вот вы, например, сидите рядом со мной, а не летите куда-то сломя голову.
– Но я думала что меня притягивает Земля…
– И Земля тоже… Хотя мне и непонятно, где вы тут видите Землю, – дракон рассмеялся громко и искренне.
– Внизу, наверное, где же ей быть ещё, – акула растеряно смотрела прямо в зеркальный пол, словно пыталась просмотреть в нём дырку и увидеть планету Земля, во всем её величии и многообразии.
– Я не сильно вас расстрою, если сообщу что нет тут никакой Земли, впрочем как нет и всего остального?
– Эээ… – Агафья Тихоновна только и смогла промычать в ответ.
– Вот тебе и эээ, – Артак наконец-то перестал смеяться и слёзы от смеха выступили из его глаз, – вот такой компот! – он потянулся всем телом и застыл в неподвижности, как это любят делать рептилии.
Живыми оставались лишь его глаза и мысли. Они были выразительными и ясными. Исключительными и уникальными. Простыми и сложными. Разными. Непохожими. Но они были его – его собственностью, которой он мог делиться или нет.
Акула, глубоко вздохнув, спросила:
– Но что за энергия сопровождает тёмную, невидимую глазу материю? Тоже тёмная?
– От того что мы её назовем тёмной или светлой, суть вопроса не изменится. А вы действительно ещё не догадываетесь?
– Пока что нет, – Агафья Тихоновна медленно покачала головой из стороны в сторону, – пока что нет, – она повторила это ещё раз и вновь крепко задумалась.
Дракон внимательно посмотрел на акулу и отвернулся, выдержав необходимую, для того чтобы Агафья Тихоновна спокойно подумала паузу, и несмотря на то что вокруг не было никого, кто мог бы их услышать, тихонько прошептал:
– Тёмная энергия – это самое что ни на есть обыкновенное, самое что ни на есть простое и заурядное, самое что ни на есть рядовое, типичное, всем привычное, стандартное и традиционное, неизученное и…
Он не успел закончить, так как Агафья Тихоновна закрыла ему пасть одним из своих плавников и, глядя на дракона широко открытыми глазами, так же тихонько прошептала:
– Время…
Он улыбнулся одними зрачками, и жёлтый цвет драконьего глаза на какое-то мгновение напомнил акуле Солнце.
– Да. Тысячу раз да. Время. Оно! Вот так просто.
– Сколько пространств – столько и чемоданов? Следовательно, и времён бесчисленное множество?
– Вполне может быть. Кстати, рассуждая таким образом, в конце концов, вы непременно выйдете на основной вопрос, занимающий человечество, – Артак рассмеялся, – а что было раньше? Яйцо или курица? Пространство или время?
– И что же?
– Мне приятнее считать неделимым и то и другое. Наличие одного автоматически подразумевает и наличие второго. И там где есть пространство – всегда будет время, так как само понятие пространства предполагает его физическую протяженность, не так ли? А познать, – дракон выразительно глянул на акулу, – да что там познать, хотя бы окинуть взглядом, увидеть нечто, имеющее, возможно, бесконечные размеры, не получится в одно мгновение – целиком и сразу, ибо размеры того кто познает, конечны. И время тут же выскакивает, оно возникает само собой, оно пробуждается и предстает перед нами как инструмент познания, как карандаш в руках у инженера, задумчиво склонившего голову над чистым листом белого ватмана.
– И само пространство – это белый лист?
– Ну или инженер, это уж, как вам будет угодно! – Артак откинулся на спину и захохотал.
Агафья Тихоновна опять застыла, и опять основным процессом, накрывшем её в этом мире действий, поступков и чувств было изумление, по своей интенсивности граничащее с ошеломлённостью, и даже со смятением. Немного переварив только что полученную информацию и, видимо, что-то придумав мгновение спустя, она хитро прищурилась и решив зайти с другой стороны произнесла:
– Вы хотите сказать также и то, что если где-то возник карандаш, то белый лист, на котором можно что-то начертить, да и сам инженер-чертежник также неизбежно появятся сами собой?
– А как же иначе? Для этого карандаш и нужен, – дракон опять засмеялся, – само понятие времени кричит нам об этом со всех сторон. Ведь что такое время? – он замолчал лишь на одно лишь мгновение, необходимое для того чтобы взглянуть ей прямо в глаза, не дал времени подумать и быстро закончил:
– Время – это её величество возможность. А возможности рано или поздно превращаются в реальность. И, если запас времени бесконечен…
– Тогда что-то в любом случае произойдёт! – Агафья Тихоновна весело подхватила нить беседы и размотала её на свой лад, – что-то обязательно произойдёт, иначе само существование времени, как такового, абсурдно.
– Совершенно верно! Для природы было бы бессмысленно создать необходимый инструмент, не создав при этом то место, где можно было бы этот инструмент использовать, не так ли? Я вам скажу больше, – Артак продолжал смеяться, – абсурдной была бы и ситуация, когда есть и место и инструмент, но нет того, кто может использовать этот инструмент в этом месте, а именно – нет самого инженера.
– Так значит инженер – это всё-таки человек, а не пространство?
– Не знаю, не знаю… Мы пришли к тому с чего начали, – Артак уже в который раз за сегодня с хитрецой глянул на свою собеседницу, – а именно – всё едино и неразрывно, и ещё неизвестно, человек ли исследует пространство с помощью времени, или совсем наоборот – пространство с помощью человека исследует само себя.
– Но время присутствует и в том и в другом случае?
– Конечно! Время – это энергия. А энергия – мать всего сущего. По крайней мере, в этом мире! И что немаловажно – энергия – это кормящая мать, мать питающая!
Агафья Тихоновна замолчала, закрыла глаза и постаралась представить то, о чём они говорили, а может быть и что-то совершенно другое, известное только ей одной.
Однако, мысли сворачивались, как молоко и перед её глазами то и дело возникали глаза Артака – жёлтые, как само Солнце, с вертикальным зрачком, пульсирующим как сама жизнь.
6
– Однако, мы отвлеклись, – дракон с улыбкой наблюдал за искренними попытками Агафьи Тихоновны схватить понимание за хвост, – и наш разговор, хоть и увлекательный, но привёл нас совсем в другую сторону, – он обнял акулу и притянув к своей пасти её ушное отверстие, расположенное, как и у любой акулы немного позади глаз, тихонько прошептал:
– А остановились мы на том, что свет, как транспорт для любых видов энергии, выполняет всего лишь роль такси, не вмешиваясь в содержание того, что он переносит. Он беспристрастен и объективен, он честен, прям и исполнителен. И никогда, – Артак немного повысил голос, – никогда и нигде свет не смешивает свою высшую природу с содержимым любого из этих мешков, – дракон показал взглядом вниз, туда, где лежали все существующие действия и поступки, где лежали все человеческие деяния.
В беспорядке они были разбросаны по зеркальному полу и прикрывали своими тканевыми телами, сотканными из прочной мешковины, часть отражающей поверхности.
– Только сам человек в состоянии исказить изображение, сделать его тяжёлым или даже совсем неподъемным, скажем, пропустив тот же самый свет через вот этот мешок с жадностью. Или через тот, со страхом. Или вот ещё лучше – через мешок со страстями. Правда, свет в состоянии легко вернуть себе невесомость, пройдя сквозь всего лишь одну пылинку, упавшую с мешка с любовью. Да что там пылинку, – Артак улыбнулся, обнажив белые, ровные, и достаточно крупные зубы, – одного атома вполне будет достаточно для того чтобы вернуть свету его абсолютную суть.
– Всего лишь одного атома? – переспросила Агафья Тихоновна.
– Да, – Артак усмехнулся, – всего лишь одного атома, а если быть до конца откровенным, то хватит даже безатомарной, безотносительной мысли, хватит бестелесной идеи, содержащей в себе истинную, и в этом смысле – святую любовь, – он мечтательно посмотрел вверх и быстро закончил:
– Любовь меняет восприятие сильнее всего.
– Но любовь нас и так окружает, где бы мы ни находились, не правда ли? – Агафья Тихоновна хорошо помнила вывернутый наизнанку мешок с этой самой любовью, который продолжал хранить своё содержимое снаружи себя самого.
– Хранить – в данном случае – оберегать, – Артак, как обычно, с легкостью читал мысли окружающих, – оберегать от того, что внутри, а именно – от содержимого этих мешков, – он опять заулыбался, демонстрируя белоснежно-кипенные зубы, и немного отодвинул куль с трусостью от себя, – тут, как обычно, всё просто. А просто – это практически всегда с точностью до наоборот.
– Не понимаю, – Агафья Тихоновна часто и мелко заморгала, пытаясь сосредоточиться.
– И понимать нечего. Всё, что здесь есть – находится внутри мешков, тогда как любовь – снаружи. И мешковина надежно сохраняет одно от другого, как если бы было совсем наоборот – если бы любовь пряталась за прочной тканью от выпущенных наружу кипящих вулканов, которые, несомненно содержат многие из этих мешков. Выпущенные и неконтролируемые, прежде всего они бы начали пожирать всё, что их окружает. Заливать всё существующее своей горячей и неконтролируемой лавой. Сжигать, испепелять, кремировать. И начали бы они именно с человеческого восприятия действительности. Изменили бы её до неузнаваемости и, в конце концов, пожрали бы всё то, что так ревностно пытается сберечь эта простая и прочная мешковина.
– Но почему?
– Потому что восприятие, состоящее из любви – это одно. А восприятие, созданное, например, из трусости и жадности – совсем другое. Может быть, даже прямо противоположное. И это необходимо четко понимать. И только понимая – различать.
– Я совсем запуталась, – Агафья Тихоновна растеряно смотрела на своего собеседника, не зная что сказать.
– Всё просто, – повторил Артак и усмехнулся, – свет никогда бы не принес достаточно энергии туда, где она необходима, если бы ему пришлось носить с собой ещё обиды и огорчения. Впрочем, не только обиды и огорчения, но и всё остальное. Носить свою собственную тяжесть всё-таки прерогатива самого человека. А подхватив всё это, – дракон опять окинул взглядом до отказа забитое мешками помещение, – подхватив всё это, свет перестал бы быть светом и приобрёл бы массу, которая мешала бы ему перемещаться, которая тормозила бы его, тянула назад, сдерживала. А знаете ли вы, сколько весит, например, жадность или трусость? – спросил дракон, но не дожидался ответа, – миллиарды миллиардов тонн. Поймав такую тяжесть, свет перестал бы быть невесомым и уже, как следствие, его скорость бы резко упала. Резко, вплоть до полной остановки, понимаете? Если обязать свет всегда брать с собой трусость и жадность, горечь и разочарования, которые тоже, безусловно, весят, ибо пригибают людей к земле, он тратил бы свой запас энергии на их перемещение и, в конце концов, израсходовался бы, не смог бы принести ровным счетом ничего и никуда, – Артак прокашлялся, – ведь чем больше нести свету – тем больше он тратит на это энергии, то есть, расходует себя самого – и, соответственно, тем меньшее расстояние он может пройти. Именно поэтому свет поступает совершенно по-другому – он никогда и ничего не берет с собой в дорогу. Как буддисты, всегда путешествующие налегке.
– Буддисты? – акула удивленно подняла глаза, – а при чем здесь они?
– Буддизм – единственная религия на Земле, из-за которой не началась ни одна из войн. И её последователи не берут с собой в путь даже столь необходимую им еду, твёрдо зная, что дорога даст им все необходимое.
– Но любая религия – это всё равно лишь средство, не так ли? Средство, направленное на подчинение человеческой воли и разума, на ограничение свободы его мышления, на преследование его действий, наконец, на унижение его достоинства.
– Да, вы правы, – Артак с уважением посмотрел на Агафью Тихоновну, – это совершенно очевидно, поскольку любая религия насаждает человеку слепую и абсолютно безосновательную веру в силы, которые, якобы и заведомо, выше и сильнее, нежели сам человек. Однако, буддизм – это скорее философия, а не религия, – дракон немного виновато улыбнулся, – прошу меня великодушно извинить за употребление этого слова, – он склонил голову перед акулой, – зная ваше трепетное отношение к языку, я должен был быть внимательнее.
– Ах, оставьте, сейчас это совсем неважно, – Агафья Тихоновна, казалось немного смущенной, ибо впервые Мысль извинялась перед Словом, – но почему буддизм является философией?
Артак с благодарностью кивнул и сказал:
– Как и большинство философских учений, буддизм пытается особым образом объяснить всю сложность человеческой жизни, указывая, что в основе её лежит некий вселенский порядок. Так, например, в «Четырех благородных истинах» Будда кратко объясняет положение человека в мире: вот есть страдание, а вот и причина этого страдания; вот прекращение страданий, а вот путь, ведущий к прекращению страданий. Учение о карме представляет собой полное и непротиворечивое объяснение природы причины и следствия. И даже буддийская космология на первый взгляд кажущаяся далёкой от реальной действительности, всего лишь является логическим продолжением закона кармы. Вот и получается, что в соответствии с учением Будды, в устройстве мира имеется глубокая и непоколебимая логика. Тогда как само понятие религии полностью отрицает наличие логики.
Агафья Тихоновна внимательно выслушала Артака, но продолжала молчать даже после того как тот кончил говорить. И дракон, откашлявшись, продолжил:
– Существенным отличием буддизма от всех остальных мировых религий является то, что в нём не фигурирует ни всевышний создатель или какое-либо высшее существо, ни святой дух, ни всесведущий любящий господь, к которому люди должны взывать о спасении. Вместо этого, буддизм призывает человека обрести мудрость собственными усилиями, то есть развить в самом человеке способность различать какие качества или процессы внутри него вредны, а какие – хороши и полезны. И даже сам Будда не может привести к достижению этой цели никого из людей – они сами, и только сами, должны сделать всё необходимое, чтобы пройти этот путь до конца.
Артак перевел дух и закончил:
– Именно поэтому я еще раз приношу свои извинения за то что поставил буддизм в один ряд с другими человеческими религиями.
– Перестаньте, – акула хитро улыбнулась, – прощение можно просить только первый и последний, он же – единственный раз. Позвольте и мне поблагодарить вас за столь подробный анализ, – Агафья Тихоновна старалась не отставать в любезности от Артака.