– Спасибо, Мигель. Я сейчас вернусь.
Эрхард повернул за угол и вошел в лифт. Он слишком устал, чтобы подниматься по лестнице.
Их было слышно уже из коридора. Парень гудел как пылесос. Звуки, которые издавала Алина, похожи на волынку, которую пинают ногой, но сомнения не было: это она. Звук нарастал, пока он не остановился перед дверью номера 221. Эрхарду не хотелось натыкаться на других музыкантов, но он знал, что по крайней мере один из них сейчас занят с малышкой, похожей на Бирте Тав. Возможно, с ней там двое. Из 223-го номера не доносилось ни звука. Может быть, они все заснули вповалку, усталые и обкуренные.
Он постучал в дверь три раза. Не слишком настойчиво.
– Убирайтесь! – раздался голос солиста.
– Шампанское, сеньор.
– Убирайтесь!
– От продюсера, который сидел в баре, сеньор, – соврал Эрхард, надеясь, что его слова заинтересуют солиста. Он услышал шорох, потом шаги.
Как только солист приоткрыл дверь, Эрхард ударил по ней со всей силы. Получив дверью по лицу, парень попятился, пытаясь за что-нибудь ухватиться, ничего не нашел, упал на кресло, затем на столик, перевернув картину в раме, которая со звоном упала на пол. Эрхард быстро вошел в номер.
Алина лежала посреди кровати, раздвинув ноги и раскинув руки в стороны. Эрхард отчетливо видел ее выбритый светло-русый лобок, узкую полоску живота и острые грудки. Узнав Эрхарда, она не свернулась клубком, как он ожидал, а спокойно закинула руки за голову и скрестила ноги.
Солист попытался встать, но Эрхард стукнул его о стену, потом о кровать. Из носа у парня пошла кровь. Он не мог говорить. На прикроватной тумбочке стояла открытая бутылка виски. Эрхард посмотрел на этикетку: «Джек Дэниелс», но бутылка не квадратная, как положено. Скорее всего, подделка. Парень сел, прижав ладонь к носу. Эрхард сделал глоток, потом вылил немного виски на лицо парня; тот извивался от боли, но не кричал. Эрхард не мог понять, кто перед ним – мужчина или идиот.
– Какого черта тебе здесь надо, Четырехпалый?
Эрхард стоял тихо, ждал, когда парень поднимет на него налитые кровью глаза.
– Забирай свои вещи и убирайся. Держись от нее подальше. И друзьям передай.
– Что я сделал? Я подумал… мы познакомились в баре, – просипел парень.
– Она самая главная мошенница на острове.
Алина не шелохнулась. Эрхард ожидал, что она как-то отреагирует, но она молча ждала, отчего ему стало не по себе.
– О чем ты? – спросил парень.
– Убирайся отсюда, живо! – Эрхард размышлял, не замахнуться ли бутылкой, чтобы парень понял: он не шутит, но тот быстро собрал с пола одежду и вышел из номера. Его волосатые, тощие ягодицы являли собой жалкое зрелище. Спина была вся в прыщах.
– Ты что задумал? – На губах у Алины играла отвратительная улыбка, словно ей нравилось все происходящее, словно она – популярная шлюха из фильма с Джоном Уэйном. – Сам меня хочешь, старая свинья?
– Я не трахнул бы тебя, даже если бы ты была последней женщиной на острове, мошенница. – Ему хотелось сказать что-нибудь грубое, уязвить ее, чтобы согнать наглую улыбку с ее губ. Но его слова на нее не действовали.
– Еще бы! – ухмыльнулась она.
Ему захотелось врезать ей бутылкой по лбу, а осколки вогнать в ее бездетный живот. Ему хотелось ее убить. Все в ней ему было ненавистно: ее кудряшки, и задорные соски, которые она даже не пыталась прикрыть, и самодовольная улыбка с налетом горечи – Эрхард вдруг понял, что такую улыбку невозможно стереть ни насилием, ни унижением, ни ненавистью, и бессильно смотрел на нее. Он видел Алину в деревне, когда она была девчонкой, сидела в автобусе или на задней парте в школе. Чуть косящая девчонка в цветастом платье. Он видел, какой она была в детстве: она пинала камешки на дороге и гонялась за собачьим хвостом.
– Как ты дошла до такой жизни? – спросил он.
Вопрос ее удивил. Она еще улыбалась, но глаза неуверенно отвела в сторону. Эрхард продолжал:
– Как ты стала такой равнодушной к другим? Ко всему?
– Я не позволю тебе портить мне карьеру, – сказала она и приподнялась, собираясь встать с постели.
– Оставайся на месте, – приказал Эрхард.
Она медлила и наконец наполовину прикрылась простыней.
– Чего ты от меня хочешь?
– Хочу, чтобы ты поняла, какая ты дура… Тупая кошелка, которая решила нажиться на смерти маленького мальчика.
– Тебе-то что за дело? Ты тут ни при чем.
– Нельзя бросить ребенка и выйти сухой из воды.
– Послушай, я никого не бросала. Я просто…
– Я все про тебя знаю.
– Ну и что ты собираешься со мной сделать? Сдать меня в полицию?
Снова эта раздражающая решимость. Как будто ее забавляет роль детоубийцы.
Но она права. Он сам не знает, что с ней делать. Он думал, что ему как-то удастся разбудить в ней совесть, но, потерпев поражение, понятия не имел, как поступить.
– Сколько бы тебе ни дали в полиции, я дам вдвое больше. – Он стрелял наугад, и сам от себя не ожидал такого предложения. Он надеялся, что проститутка в Гисгее неверно все расслышала и что речь идет не о тысяче евро, а о меньшей сумме. Наверное, ему удастся наскрести около двух тысяч.
– В полиции мне ничего не давали, – устало возразила Алина.
– Опять врешь.
Ее упорство изумляло. Почему одни врут как дышат, а другим так трудно солгать, что они предпочли бы уехать за тридевять земель? Другие готовы пожертвовать всем, лишь бы не лгать…
– Я не вру. У полицейских я не взяла ни цента.
– Но…
– Мне не полиция платит.
– О чем ты? – Эрхард вспомнил слова Берналя о том, что женщину «простимулировали». Эрхард не сомневался в том, что Берналь имел в виду деньги.
– Деньги дает кто-то другой. Я не знаю кто. Полицейские миллион раз твердили, что мне платят не они, а какой-то тип из местных, махореро. Он, мол, хочет, чтобы проблему решили как можно быстрее. И перестань так на меня смотреть. Я правду говорю. Так они сказали.
– Сколько? – Эрхард понимал, что сумма, возможно, в десять раз больше тысячи евро.
– Пять тысяч за каждую неделю, что я просижу в тюрьме. И билет на самолет до Мадрида, если мне надоест здесь, на острове.
Он смотрел на нее. Разговорившись, она забыла о том, что надо бы прикрыть грудь. Она с удовольствием поедала разноцветные зефирины, которые достала из сумки, и мирно беседовала с Эрхардом, словно они просто друзья и встретились в баре. Эрхард никак не мог сообразить, кого же она ему напоминает. Она немного смахивала на Беатрис: у нее такие же волосы, только короче, и такой же цвет кожи, и такая же фигура, правда, у Алины короче ноги… Нет, не Беатрис. Она похожа на певицу Ким Уайлд, если бы та десять лет провела на панели. Ким Уайлд в виде пухленькой девчушки, которая обожает мерзкие сладости, наркотики и мохито.
Он сделал большой глоток из горлышка.
– Я куплю тебе билет на самолет. И может быть, дам тысячу евро.
– Ты дурак? – Алина пристально посмотрела на Эрхарда.
– Больше у меня нет.
Честность… Он не ждал, что его слова произведут на нее впечатление.
– Слушай, даже если бы я захотела…
– Скажи, что не хочешь лгать в суде. Скажи, что передумала.
– И что хорошего? Это ни на йоту не поможет. Вместо меня найдут другую, которая заберет мои деньги и выпивку на Пласа-Майор в Мадриде!
Может быть. Но бесконечно это продолжаться не может.
– Значит, после меня ты перекупишь следующую, а потом ту, что будет после нее? На всех тебе не хватит денег!
Эрхард злился, – все сводится к деньгам. Но она права. Денег у него нет. Тысяча для нее, если она в самом деле согласится, да еще придется добавить билет на самолет, он не знает, где найти столько денег. Во всяком случае, быстро.
– Если ты в самом деле хочешь вывести их на чистую воду, почему не обратишься в газету, в «Провинсию»? – Это самая крупная газета на острове.
Эрхард задумался.
– Потому что дело должна расследовать полиция, а не газеты. С ребенком ужасно обошлись. Совершено преступление.
– Его что, задушили? – Алина нахмурилась, вдруг выхватила у Эрхарда бутылку, отпила. Скорее всего, ей не показали снимков и не рассказали, как именно умер ребенок. Она не глядя взяла вину на себя. Тем хуже…
– Нет, уморили голодом. Сволочи…
– Я уже не могу пойти на попятную, – сказала она.
– Что они тебе сказали?
– Все дело в том махореро. Он какая-то важная шишка.
– Они тебе угрожали?
– Нет.
– Он один из «Трех пап»?
– Да не знаю я. Может быть.
– Ты ведь еще не взяла деньги?
Алина оглянулась по сторонам – явно в поисках одежды. Эрхард нигде не видел ее тряпок – черного платья и золотой блузы.
– Ты еще не потратила деньги?
– Я потратила все, что у меня было, – сказала она, поднимая с пола маленькие трусики.
– Сколько? Сколько ты потратила?
– Две тысячи, а может, и больше.
У Эрхарда голова пошла кругом. Он не понимал, как можно за день или два потратить столько денег.
– Что ты купила, черт тебя дери, – машину?
– Остынь, ты не мой дедушка.
– Если ты уже потратила деньги… – Он не договорил.
Все стало гораздо сложнее. Если она уже взяла деньги, дело перешло на другой уровень. Она застегнула бюстгальтер на груди и перевернула его, затем надела бретельки на плечи. В бюстгальтере ее маленькие грудки кажутся большими и соблазнительными. Сразу видно, вещь не дешевая. Не меньше ста евро… такой может и двести стоить. Золотую блузку и платье она наверняка купила в самом дорогом магазине в Корралехо…
– Перестань на меня пялиться. Я не такая тупая, как ты думаешь, – заявила она перед тем, как пойти в туалет.
– Ты должна вернуть деньги. Ты должна…
– О чем ты? Я ничего не верну. Это мои деньги, мне их дали.
Восприимчивость, которую Эрхард заметил в ней секунду назад, испарилась. В ней проснулась деловая женщина. Полицейские правильно подобрали ее. Наивную, но не дуру. Такой можно управлять, но нельзя манипулировать. Она тщеславная, но еще не дошла до точки. Хотя, в общем, несложно догадаться, как дочка фермера, который выращивает оливковые деревья, стала проституткой. Дело не только в том, что она плохо училась в школе и не хотела работать кассиршей в местном супермаркете. Только родители способны так растоптать личность ребенка. Только злой родитель способен сделать девочку настолько холодной и равнодушной, что она готова распродавать себя по кусочкам, и тело, и душу.
– Что, если я… если я заплачу тебе деньги, а ты потом их вернешь? – говорит он. – К завтрашнему утру я раздобуду несколько тысяч. Когда ты идешь в суд? В пятницу?
– Не трудись. Не будет этого. У тебя нет денег.
– Говорю тебе, я верну то, что ты потратила. Только нужно прикинуть как…
– Там гораздо больше, – сказала она. Одетая, она выглядела другой… взрослой. – Ближе к четырем тысячам.
Эрхард ощутил, как силы покидают его. Виски и все остальное, все, что он успел влить в себя за вечер, вдруг ударило ему в голову; он чувствовал себя пьяным и обиженным. Ему хотелось обозвать ее маленькой глупышкой, но он не мог. Таких денег ему не найти.
– Ладно, забудь, – сказал он и повернулся, чтобы уйти.
– Что будешь делать? – спросила она.
– Найду настоящую мать мальчика, – ответил он.
Он вышел в коридор, прошел мимо солиста и еще одного музыканта. Они подслушивали под дверью. Вид у Эрхарда такой, что мальчишки попятились, едва увидев его.
Он понимал, что в таком состоянии лучше не садиться за руль, и все же завел машину. Ехал злой, раздраженный, ни на что не обращая внимания. В днище машины ударяли куски глины и камни. Наконец он попал домой. Он не вошел внутрь, а сидел в машине и заснул еще до того, как заглох мотор.
Глава 25
Спать. Во сне все так просто. Во сне не нужно ни о чем беспокоиться.
Что противоположно сну? Бодрствование?
Бодрствовать слишком сложно. Он погряз в раздражении и горьких мыслях. Не мог думать ни о чем другом. Только о той шлюхе, о ее дорогом бюстгальтере, мальчике в картонной коробке… и о полицейском архиве, куда сваливают нераскрытые дела.
Он ходил туда-сюда, не в силах усидеть на одном месте. Завтрак по вкусу напоминал картон, в доме пыльно, кофе едва теплый. Посмотрев на книги, он вдруг подумал о Солилье и ее магазине подержанных вещей.
Солилье около шестидесяти, она миниатюрная и худенькая, такое впечатление, что из-за вечной занятости ей некогда поесть. Она притворяется веселой, товары в своем магазине раскладывает по системе, понятной только ей самой. Одежда рассортирована по длине молнии, книги – по размеру, а собачьи поводки, москитные сетки и подушки – по содержанию никеля. Где бы вы ни находились в магазине, даже в подвале, всегда слышно, как она бормочет себе под нос, жалуется на тяжелую коробку, на увядший цветок, на то, сколько в магазине покупателей, или на покупателя, который перемерил кучу вещей, но так ничего и не купил. Таких клиентов она не любит, но к тем, которые что-то покупают, как Эрхард, она относится с теплотой и пониманием. Стоит только что-нибудь купить, и вас приглашают посидеть на диване у входа в магазин и поговорить с ней. В области литературы, политики и истории Канарских островов Солилье нет равных. Когда-то она была журналистом, много лет работала на С2, телеканале Канарских островов.
Может быть, газеты или телевидение – последний шанс разыскать родителей мальчика. Во всяком случае, Эрхард надеялся, что дело заинтересует Солилью. Не обязательно история самого младенца, скорее всего, она решит, что всего хуже здесь то, что полиция поспешила закрыть дело, купив обвиняемую. Хотя она больше не работает, у нее наверняка широкие связи. Надо уговорить ее найти какого-нибудь старого коллегу, который напишет репортаж.
Эрхард оделся и поехал в Пуэрто. Припарковался за грузовиком и поднялся по лестнице в магазин. Магазин разместился в особняке, рядом с которым растет громадное дерево. В тени дерева стоят диван и стол, окруженные коробками с книгами и журналами.
Солилья внизу, в подвале раскладывала платки. Она окликнула его по имени, не поднимая головы. Она одна из немногих на острове, кто пытается произнести его имя на датский лад – что ей почти удается. «Эрхарт Юркензен», говорит она почти без пришепетывания.
Она не любит, когда ее надолго отвлекают.
– Мне нужен хороший журналист, – сказал Эрхард. – Человек, способный написать репортаж о коррупции.
– Ха! – ухмыльнулась Солилья и посмотрела на него. – Все способные журналисты вымерли. Что стряслось?
– Полиция купила подозреваемую, та сделала ложное признание.
– И что?
– А то, что дело об убийстве ребенка остается нераскрытым.
– Об убийстве ребенка? Продолжай.
– Может, и не об убийстве. Помните младенца, которого недавно нашли в машине на пляже – возле Котильо?
– Нет, – ответила Солилья.
Она поставила коробку с платками на полку и жестом велела Эрхарду следовать за ней. Они обошли покупателя, который сосредоточенно рылся в коробке с африканскими порножурналами. Солилья – сторонница свободы прессы. Вот почему в ее магазине в числе прочего продается и порнопродукция. Отчасти она любит Эрхарда за то, что он родом из страны, где впервые легализовали порнографию.
– На пляже нашли машину, на заднем сиденье которой стояла картонная коробка с младенцем внутри. Конечно, мальчик был мертв…
– Его убили?
– Нет, скорее всего, он умер от голода. Родители не объявляются.
– И что?
– Полицейские нашли какую-то, простите меня, тупую шлюху и за деньги повесили все на нее.
– Зачем? – спросила Солилья, пока они поднимались по лестнице, – она шла впереди, Эрхард смотрел в спину ее длинного синего платья.
– Хотят поскорее закрыть дело. Говорят, из-за туристов.
Солилья хмыкнула, видимо, она понимает такие доводы.
– И что же вы хотите? Что у вас есть?
– Девица, которой заплатили за то, чтобы она взяла вину на себя.
– Разве она не арестована?
– Нет, пока на свободе – ждет суда. Заседание назначено на пятницу.
– Она будет разговаривать с журналистом?
М-да… В том-то и штука.
– Скорее всего, нет.
– Так что же журналисту писать?
– Он может написать статью перед судом, где подробно рассказывается, как полицейские собираются повесить вину на совершенно постороннюю девицу…