– Отель «Феникс». В аэропорт.
– Рейс десять пятнадцать на Берлин?
– Откуда мне знать? – не сразу ответила Исабель. – Они только сказали, что им нужно в аэропорт.
– Я на сегодня хотел закруглиться. Может, кого другого вызовешь?
– Они просили тебя.
– Кто просил? Мигель из «Феникса»?
– Нет, звонила женщина. Просила именно тебя. Послать кого-нибудь другого?
– Сорок восемь двадцать три вызов принял.
Он положил документы на заднее сиденье и включил знак «Занято». Поездка кажется безобидной, и все-таки ему немного не по себе. Интересно, кто заказал именно его? Может быть, вчерашние музыканты или их солист-араб задумали отомстить.
Подъехав к отелю, он коротко нажал на клаксон. Обычно в этом нет необходимости, но если за стойкой администратор-новичок, а гостю нужно успеть на рейс в Берлин в четверть одиннадцатого, тогда пора двигаться. Он ждал три минуты, потом заглушил мотор и вошел в отель. В вестибюле никого – ни на диванах, ни за стойкой. Он позвонил в колокольчик, и из кабинета вышел Мигель.
– Добрый вечер, сеньор Йоргенсен. – Мигель оглянулся по сторонам. – Чем я могу вам помочь?
– Добрый вечер, Мигель. Меня вызвал кто-то из ваших постояльцев. Женщина. Может, кто-то из ваших коллег или из бара?
– Такси всегда заказываю я.
– Но… а мог позвонить кто-то из гостей?
– Возможно, сеньор Йоргенсен.
– Я должен отвезти кого-то в аэропорт.
Мигель посмотрел на часы:
– Рейс десять пятнадцать, на Берлин?
– Я тоже так подумал.
– Пока еще никто не выписывался. Но она еще может успеть. На пятом этаже живет англичанка. Может быть, она вас вызвала. – Мигель оглянулся на стенд с ключами. – В номере ее нет.
– Мигель, я буду в машине. Предупредите, что я жду.
Он вернулся к машине и сел за руль. Если пассажирка не выйдет через несколько минут, опоздает на рейс. Может быть, ей вовсе не нужно успеть на самолет. Может, она, наоборот, кого-то встречает. А может, работает в аэропорту…
Вдруг на улице раздался оглушительный грохот, и он поднял руки, закрывая лицо. Потом понял, что мимо промчался огромный пикап, откуда несется громкая музыка; в пикапе три парня. Он посмотрел в зеркало заднего вида и оцепенел, увидев Алину. Она сидела на заднем сиденье и улыбалась как ни в чем не бывало. Ее улыбка раздражала.
– Сейчас у меня на тебя нет времени. Я жду клиента.
– Я твоя клиентка, Четырехпалый.
– Убирайся из моей машины к черту! – Его левая рука гудела, так хотелось ударить по зеркалу, в котором отразилась Алина, как будто так он мог ее уничтожить.
– Ни за что! – расхохоталась женщина. – Давай вези меня в аэропорт.
– Я отказываюсь тебя везти. Вылезай из моей машины!
– Почему? Тебе что, деньги не нужны?
– Преступников не вожу.
– С каких пор? – Алина снова рассмеялась.
– Мне не нужны твои деньги.
– Езжай, – скомандовала она. Она умела манипулировать людьми, легче выполнить то, что она просит, чем сопротивляться.
Эрхард круто развернулся на сиденье. На ней костюм цвета лосося; на лоб сдвинуты темные очки в золотой оправе. Наряд вульгарный, и все же в нем она выглядит лучше, чем обычно.
– Чего ты хочешь? Сегодня рейсов больше нет.
– Мне нужно прокатиться во «Дворец».
– Разве не завтра?
Она снова засмеялась. Очевидно, ее забавляло все происходящее. Похоже, она была пьяна. Во всяком случае, выглядела пьяной.
– Сегодня я должна там переночевать.
– Тогда какого черта ты вызвала меня? Могла бы попросить еще тридцать водителей. Или полицейских. Пусть они тебя подвозят.
Но, еще не договорив, он понял: она вызвала его, чтобы позлорадствовать. Показать, что она поступит именно так, как хочет. И никто не смеет ей указывать.
– Потому что ты напоминаешь мне моего отца, – объяснила Алина. – Старого, злого и жалкого.
– Его в самом деле можно пожалеть, ведь его дочь шлюха.
– Ему плевать. Козел драный.
– Ни один родитель не может быть равнодушным к такому, – я имею в виду, ему не плевать.
Алина снова засмеялась. Он тронулся с места. Лучше поскорее со всем покончить.
– Это только по-твоему, Четырехпалый!
Он молча ехал по проспекту в сторону дюн. Его пассажирка без умолку тараторила о Мадриде, о покупках и о подруге, у которой сорок пар туфель. Надо не забывать переключать передачи. Эрхард включил кондиционер, чтобы в салоне стало прохладнее.
– Кстати, имей в виду, – сказала она, когда они поворачивали на Сто первую магистраль, – я обо всем подумала. Правда подумала. Ты заставил меня обо всем подумать. Понимаешь, я взвесила все за и против. Что делать? Взять деньги или послушать старину Четырехпалого? Я говорила с Тиа, и она так рада, что я поеду в Мадрид, и…
– Замолчи. Ничего не желаю знать. Не хочу знать, почему ты так поступаешь. Ты… ты такая невероятная эгоистка, что мне не…
– Эгоистка? Нет, дьявол тебя побери, я не эгоистка. Ты понятия не имеешь, что мне пришлось пережить. Я не эгоистка, и не плохая, и не…
Настала очередь Эрхарда засмеяться.
– Ты просто дура. Ты такая невероятная дура, что мне страшно думать о будущем. Из-за таких, как ты, я боюсь за будущее.
Оба умолкли.
– Зато ты святоша… святее папы римского, – заявила Алина. – Говорю тебе, я обо всем подумала. Но я не могу себе позволить отказаться. Не могу.
– Заткнись.
– Я не убивала мальчика. Я ничего плохого не делала.
– Но из-за тебя и твоей поездки в Мадрид полицейские так и не узнают, что случилось.
– Ну и что? Черта с два это моя проблема! Да и не твоя, раз уж на то пошло!
– Совершено преступление. Худшее из преступлений. Кто-то убил маленького мальчика. Скорее всего, не его родители.
– Знаешь, не все родители хорошие.
– Уморить ребенка голодом и бросить его в коробке чудовищно. Ни один родитель так не поступит.
– Родители вытворяют что хотят.
– Когда у тебя будет ребенок, тебе будет стыдно…
– Какого хрена ты вообще знаешь? И потом, у меня никогда не будет детей. Понимаешь? Ни-ког-да.
– Ради их блага надеюсь, что так и есть.
Он ехал быстро, под сто пятьдесят километров в час, и машина начала вибрировать. Он хотел поскорее избавиться от этой женщины, высадить ее и уехать. Солнце село, и справа от машины все было черно, небо над ними зеленовато-малиновое. Он покосился на свою пассажирку в зеркало заднего вида; достав маленькое зеркальце, она подкрашивала губы. Как будто собралась на свидание со всем полицейским управлением. Он представил себе ее в зале суда. Костюм цвета лосося прекрасно подчеркивал рассказ о том, что раньше она была католичкой. Она будет накручивать на палец пряди волос, каяться и просить прощения. Самое большее ей дадут несколько месяцев. Полицейские будут приходить к ней в тесную камеру, приносить еду. А вечерами охранники будут подглядывать в глазок, как она раздевается перед сном. Хуже всего то, что она прекрасно подходит для своей роли. Она не похожа на героиновую наркоманку, в отличие от многих таких же, как она. Алина выглядит более зрелой и вполне способна быть матерью. Кроме того, она врет не краснея. Наверняка будет лить слезы на предварительном слушании, и ни один журналист не усомнится в ее словах. Во всяком случае, до тех пор, пока не объявятся настоящие мать или отец.
Она заметила, что Эрхард смотрит на нее. Улыбнулась. Он отвернулся.
– Маленький паршивец. Получил по заслугам!
До него не сразу дошло, что она сказала. Что она имела в виду. Она просто болтала. Но слова бывают опаснее поступков. Более обдуманные, более расчетливые, менее человечные. Он понимал, что она наблюдает за ним в зеркало заднего вида. Хочет посмотреть, сильно ли он разозлился. Проверить, удается ли ей достать его, завести, как она заводит губернатора или еще какого-нибудь озабоченного старикашку, которого хватает за яйца и шлепает, чтобы показать, кто здесь главный.
Что-то в нем ломается. Неожиданно он понял, как должен поступить. Он вполне способен нарушить планы стражей порядка. Пусть поработают сверхурочно! Алина сидит в его машине. Никто не знает, что она с ним. Темнеет, и скоро совсем не будет света.
– Куда ты едешь, черт тебя дери? – крикнула она, когда он повернул на перекресток с круговым движением.
Глава 30
Алина вырывалась, вопила и визжала. Как только он остановил машину, она выскочила, надеясь скрыться, но в кромешной темноте ничего не видела и замерла на месте, за это время он обежал машину и схватил женщину.
Она оказалась сильной: царапалась, молотила воздух кулаками и ругалась. Но Эрхарду было все равно. Он принял решение и теперь толкал ее к сараю.
– Нет, нет! – отчаянно визжала Алина, когда он заталкивал ее в сарай и захлопывал дверь. Он вспотел от усилий, тяжело дыша, отошел на шаг от двери. Его охватила такая ярость, что он готов был войти в сарай и избить ее до полусмерти. Ему было бы легче избить ее в темноте, чем среди бела дня, когда он мог ее видеть. Он словно взял в плен дьяволицу и в состоянии положить конец всему мировому злу. Но потом он вдохнул аромат ее духов и услышал, как она скулит – совсем по-девчоночьи. Она ведь и есть девчонка. Эрхард надеялся, что темнота, ночные звуки и неуверенность к утру сломят ее. Может, пообещать, что завтра вечером он ее выпустит? Нет, пока рано. Он еще не может относиться к ней дружелюбно. Она плакала и проклинала его. Странное поведение.
Из дома ее воплей почти не было слышно. Ее голос заглушал генератор и усилившийся ветер. Эрхард надеялся, что она не выключит генератор, который стоит в сарае. Ей ничего не стоило вырубить его или сломать – ему назло. Сегодня она, скорее всего, напугана и в замешательстве. Но скоро она остынет. Если ему повезет, она скоро заснет. Но завтра, рано утром, когда свет начнет проникать сквозь щели в стенах, она, скорее всего, обнаружит генератор и постарается сломать его или просто вырубит.
Он налил себе полный стакан коньяка и залпом выпил – без всякого удовольствия и не чувствуя вкуса. Свет он не включил, просто слонялся по дому, не в силах успокоиться. Пронзительные вопли Алины заглушали нескончаемые завывания ветра и стук ее кулаков. Он даже подошел к окну и посмотрел на сарай, малиновый в лунном свете. Там, конечно, ничего не было видно, лишь слышны звуки, как будто в сарае воет собака и скребется, пытаясь выбраться наружу. Он снял брюки, рубашку и включил «Радио Муча». Передавали час джаза. Квартет Джона Колтрейна. Наконец, минут через пятнадцать-двадцать, шум, доносившийся из сарая, стих. Он вышел из кухонной двери на террасу и прислушался. Дул сильный ветер. Лорел жевал трусы, упавшие с веревки. Эрхард почесал козла за ухом, похлопал по задубелой шкуре. Он не был уверен, что принял верное решение. Более того, он был уверен в том, что принял неверное решение. Но он хотя бы что-то сделал.
* * *
Шум возобновился с самого раннего утра. Она то вопила, то плакала. Солнце только что взошло. Он слышал, как Лорел бродит у дома. Ветер немного утих. Алине удалось выключить генератор, и теперь он слышал ее вопли так же отчетливо, как если бы она сидела у него на коленях. Если бы у Эрхарда поблизости были соседи, которые бегают трусцой по горным тропам или заходят к нему занять сахару, ему бы пришлось гораздо труднее. Чем бы он объяснил шум? В сарае находится человек, попавший в беду. Испуганный и раздосадованный. Или раненый зверь. Она скулила, ругалась и молотила в дверь кулаками. Он встал и подошел к сараю.
– Эй, – окликнула его она. – Эй, таксист!
– Я тебя не выпущу, как бы ты ни шумела.
– Выпусти меня, психопат, гребаный психопат, мать твою, дерьмо, ты… Эй! Ты здесь?
– Выпущу после заседания суда, – сказал он.
Услышав его ответ, она снова зарыдала. Она давилась, стараясь скрыть слезы, но он угадал, что она плачет. Это всегда чувствуется, даже издали.
– Да мне-то что, – всхлипывала она. – Я успокоюсь. Пожалуйста, выпусти меня! Мы все обсудим.
Эрхард невольно тянется к замку, но одергивает себя. Ну и перепады настроения у нее! Он должен помнить, что его задача – оставаться самим собой.
– Я приготовлю тебе завтрак. Сиди тихо, и я что-нибудь тебе принесу, – сказал он, прижавшись к двери. Может, она ждет дыню, помидоры, холодное мясо, бекон и омлет? Ничего подобного у него нет. Он редко завтракает, поэтому ка кое-то время изучал содержимое шкафчиков и холодильников. Потом поставил на поднос банку персикового компота, оливки, кусок относительно свежего хлеба. Налил стакан воды.
– Отойди от двери! – крикнул он, прежде чем отодвинуть засов. Руки с подносом он вытянул вперед, чтобы не получить дверью в лицо. Заглянул внутрь. Она сидела на земле у дальней стенки сарая и устало смотрела на него. Одежда на ней помялась и испачкалась, руки потемнели от пыли и земли, как будто она рыла подкоп. Он поставил поднос к ее ногам. Она равнодушно посмотрела на еду.
– Принеси сигареты, – попросила она. – Они в моей сумке в машине.
Он закрыл дверь, запер ее и направился к машине. Достал из-под пассажирского сиденья ее сумочку; она звякнула, когда он ее вытаскивал. Внутри почти ничего нет. Бумажник, пластмассовый брелок в виде доллара с четырьмя ключами, мобильник и пачка сигарет незнакомой марки. Был еще целый пакет разноцветного зефира – она поедала его в прошлый раз, когда Эрхард пытался с ней разговаривать. Он попробовал зефир, но тот оказался каким-то синтетическим и приторным, и он его выплюнул. Проверил зажигалку – она дала длинный язык пламени. С какой стати ему идти ей навстречу? Он думает о ней почти как о гостье, на которую хочет произвести хорошее впечатление. Возможно, одна сигарета – не так уж много. Может быть, тогда все станет проще. Он отнес сумку и другие ее вещи в сарай.
– Обещаешь не делать глупости? – спросил он, давая ей прикурить; она жадно затянулась. Ох уж эти курильщики!
– Ты ведь понимаешь, что я могу пожаловаться на тебя в полицию?
Об этом он не подумал. Пока не подумал. План, как с ней поступить, появился так быстро, что он не успел обдумать его до конца. Но она права. Если к вечеру он ее отпустит, ничто не помешает ей пойти прямо в полицию и пожаловаться на него. Так что сегодня он лишь сорвет заседание суда; скорее всего, его отложат до тех пор, пока не найдут обвиняемую. До того как он отпустит ее, должен выяснить, чем заняты полицейские. Но Алина не могла долго сидеть в этом сарае. Если она не включит генератор, ему же будет хуже. И прятать ее, как палец Билла Хаджи, он тоже не может. Он запер дверь и послушал, как она снова осыпает его ругательствами. Ему нужно было на работу – хотя бы на несколько часов. Перед уходом он положил ее мобильник в карман и проверил, что у нее в бумажнике. Он был забит визитными карточками – возможно, от ее многочисленных клиентов. Кроме того, он обнаружил две купюры по 50 евро. Было и несколько фотографий – такие делают в фотоавтомате. Хотя Алина явно снималась лет десять назад, он сразу узнал ее. На одном из фото рядом с ней еще одна девушка, похожая на Алину: такая же пухлощекая, но более хорошенькая. Обе в черных пиджаках, белых блузках, с какими-то бантиками в волосах. Школьная форма, довольно модная. И у обеих косички. Две сестры; старшая сильная и серьезная, младшая любопытная и более наивная. Типичные девочки из пуританской семьи. Возможно, родители верующие… Сейчас по ней это трудно угадать – она такая воинственная, ее ненависть прожигает насквозь. Еще на одном снимке Алина нагнулась к объективу, как будто хочет помешать фотографу, а сестра, сидящая у нее на коленях, повернулась вполоборота и безрадостно улыбается. Конечно, до того, как стать шлюхой, она была кем-то еще. Душевный надлом появился задолго до того, как она занялась ремеслом, которое губит ее тело. Ночными бабочками не становятся добровольно. Никто не становится. И те проститутки, которые утверждают обратное, уверяют, что их ремесло им нравится, – самые прожженные из всех.