Уже в следующий миг он с торжествующим удовлетворением понял: все должно получиться, потому что сегодня судьба к нему благоволит. Стас вошел в кабинет, как будто привлеченный туда именно его мыслями и страстным желанием все понять.
Он сосредоточился на высокой фигуре в окне. Сосредоточился так сильно, что внутри возникла легкая дурнота: сейчас чрезвычайно важно было предугадывать каждое следующее движение Стаса. И когда тот тщательно запер дверь, душа у него возликовала: наверняка за этим последует нечто значимое.
Когда Стас направился к окнам, он быстро присел, распластавшись по стене и не забывая настороженно озираться по сторонам. По счастью, под окнами Стасова кабинета росли густые кусты сирени, которые сейчас довольно надежно его укрывали.
Какое-то время он выжидал, пытаясь почувствовать, когда можно будет распрямиться, чтобы ничего не пропустить. Наконец внутреннее напряжение ослабло, и он понял: пора. Путь свободен.
Ему было прекрасно видно, как Стас шарил рукой рядом с камином, после чего оттуда выдвинулся какой-то ящик.
Дальше все оказалось совсем просто: выражение Стасова лица явственно говорило об исключительной важности того, что он так долго читал. Стас даже что-то записывал на отдельном листе – ну до чего же неосторожно! Можно душу прозакладывать, что исписанный лист этот несчастный гуманитарий уничтожить не догадается…
Он изо всех сил старался не дать себе расслабиться: нельзя пропустить момент, когда Стас дочитает свою древнюю тетрадь и встанет из-за стола.
Он даже не стал расстраиваться из-за того, что сама тетрадка снова была упрятана под плинтус: Стас так наглядно продемонстрировал, как потайной ящик извлекается на свет божий, что никаких трудностей возникнуть никак не должно.
Когда Стас пошел к двери, он, пригибаясь, быстро побежал к углу институтского здания: надо было понять, куда Стас направится. Завернув за следующий угол, по-прежнему скрываемый буйными зарослями парка, он с облегчением увидел: тот вышел из здания и двинулся в сторону городка для переселенцев из Долины.
Теперь путь был свободен, но спешить все-таки следовало. И он, почти уже не скрываясь, помчался обратно, к своему недавнему наблюдательному пункту.
Вот же дурашка… Решетки на окна своей общежитской квартиры на третьем этаже сделал, а про окна кабинета, который на первом этаже, забыл: лезь – не хочу.
Он-то как раз хотел. И даже заранее приготовился: взятых с собой инструментов оказалось вполне достаточно, чтобы вскрыть одно из окон кабинета.
Оказавшись внутри, он тут же аккуратно закрыл окно и внимательно (уж точно внимательнее, чем Стас давеча!) оглядел окрестности. Рабочий день в институте был в самом разгаре, и по парку никто бесцельно не шлялся. Воистину судьба считает его миссию благой!
Как он и предполагал, никаких дополнительных секретных замков на плинтусе не было, и ящик послушно оттуда выдвинулся, открыв его взгляду толстую взлохмаченную тетрадь – когда-то бывшую темно-рыжей, а теперь белесую от времени.
Он перелистал тетрадь и неприятно удивился. Все записи были сделаны на языке, ему незнакомом, и это грозило серьезными осложнениями. Впрочем, об этом можно будет подумать позже.
Напоследок он подошел к столу. Разумеется, лист преспокойно лежит себе, забытый Стасом. И даже слова на нем – вполне русские и понятные. Ладно, их тоже можно прочесть потом: сейчас нужно всего лишь исчезнуть так же незаметно, как он и появился.
Потом он решил, что имеет смысл захватить с собой те словари, которыми Стас пользовался. Огляделся в поисках какой-нибудь подходящей сумки, но ничего не нашел. Тогда ему пришлось стянуть с себя рубашку и сложить в нее две толстенные книги, тетрадь и вложенный в нее листок со Стасова стола.
Он аккуратно скрутил рубашку так, чтобы один из рукавов остался свободным – на манер ручки, – и выбрался в то же окно, через которое недавно попал в кабинет.
18.05. За три дня до…
Герман осторожно постучал в дверь любимого каминного зала Тимофея: в последнее время хозяин очень спешил закончить свою тайную работу и потому очень выматывался. Никогда нельзя было угадать, можно ли его сейчас беспокоить, или он все еще отдыхает после создания какой-нибудь очередной части будущего летательного аппарата.
Однако сейчас была серьезная причина рискнуть и постучать: к Тимофею пришел страшно смущенный дрич Антон, несший явную околесицу. При этом околесица была тревожной, и Герман счел, что хозяину стоит об этом знать.
Некоторое время за дверью было тихо, потом стали слышны тяжелые неуверенные шаги, и дверь распахнулась. За ней стоял растрепанный покачивающийся Тимофей с воспаленными красными глазами. Он раздраженно проскрипел:
– Оглох, что ли? Зову, зову…
Герман предпочел не объясняться и просто глянул на хозяина вопросительно.
– Ну говори уже… – бросил через плечо Тимофей, снова направлявшийся к ближайшему дивану.
– Там к вам Антон пришел. Бормочет какую-то чушь: якобы вы пару часов назад приходили к ним, извинялись за что-то, а его бешеная жена вас из дома выгнала… Я тут посчитал: два часа назад я приносил вам еду, а вы меня обругали и есть не стали. Но он, видите ли, настаивает. Очень уж хочет вас видеть. Что делать будем?
Тимофей удивился так, что даже позабыл отреагировать на скрытую фамильярность эктора, объединившего себя с хозяином в одно крамольное «мы».
– Я к ним приходил?! Он трезвый?
Герман пожал плечами:
– Да вроде трезвый… Выгнать?
Тимофей задумался. Было заметно, что даже это любимое действие сейчас дается ему с большим трудом. Несмотря ни на что он все же додумал свою мысль до конца и отрицательно качнул головой:
– Не надо. Сейчас я приведу себя в порядок и выйду к нему.
Герман едва успел вернуть на место брови, озадаченно поползшие вверх от намерения хозяина привести себя в порядок перед встречей с каким-то суетливым дричем.
– Не твое дело, – слабо огрызнулся Тимофей и захлопнул дверь перед носом эктора.
На всякий случай Герман решил дождаться хозяина перед дверью и проводить его к настырному гостю.
Через две минуты Тимофей появился в коридоре аккуратно причесанный и с подчеркнуто невозмутимым лицом. Герман еще раз усмирил непочтительные брови и двинулся следом, в любую минуту готовый подхватить хозяина под локоть. После закончившегося всего пять-шесть часов назад очередного этапа крамольной созидательной деятельности Тимофей решительно не мог быть в полном порядке: обычно после такой работы он восстанавливался не меньше десяти часов. В последнее время десять часов и вовсе превратились в двенадцать: видимо, Макс разозлил Стаса основательно…
Завидев появившегося в вестибюле Тимофея, Антон вскочил с гостевого диванчика и торопливо пошел ему навстречу.
– Тимофей, дорогой, я даже не знаю, как прощения просить! Ну не сердись ты на нее, ради Бога! Ты же знаешь, она у меня просто жуть какая темпераментная…
Говоря это, он искательно заглядывал Тимофею в глаза, поглаживал его руки, краснел, потел и заикался.
Герман исподтишка гордился хозяином: тот вел себя с невероятным достоинством – даром что тоже ничего не понимал.
Дав Антону раз двадцать повторить одно и то же, Тимофей наконец дружелюбно промолвил:
– Антон, друг мой, ты ошибаешься. Два часа назад я спокойно спал, а то, знаешь ли, ночь была бессонная…
Антон изумился еще больше, чем Тимофей давеча:
– Да как же так, дорогой мой?! Ты говорил, что не хочешь, чтобы мы считали тебя трусом и предателем, а Улька брякнула, что мы все равно… В общем, неважно, что она сказала, она все равно не права! Но я же не мог тебя с кем-то спутать, сам посуди!
Он еще что-то бормотал, виновато глядя на Тимофея, но тот его уже не слушал. Его глаза пару раз настороженно метнулись в сторону Германа, который с безразлично-глухим видом стоял неподалеку, потом уползли куда-то к потолку. Он пробормотал:
– Ничего, Антон, все хорошо, я уже все забыл, – и стремительно зашагал прочь.
Антон растерянно умолк на полуслове, глядя вслед удаляющемуся пророку.
Герман постоял еще немного, всем своим видом намекая смущенному дричу, что аудиенция закончена. Наконец Антон потрясенным шепотом сказал – то ли Герману, то ли самому себе:
– Он нас никогда не простит.
Герман сделал еще пару шагов в его сторону, чтобы усилить намек, и дрич спохватился:
– Да-да, я ухожу. Никогда не простит… Точно, никогда… – и, горестно вздыхая, ушел.
Герман торопливо пустился догонять хозяина в надежде обсудить подробности загадочного визита. Он еле успел окликнуть Тимофея, яростно распахнувшего дверь в каминный зал:
– Хозяин, что это было, вы поняли?
Тимофей оглянулся и досадливо поморщился:
– Ладно, заходи уж…
Герман прикрыл за собой дверь и уставился на хозяина в ожидании ответа.
– К нему приходил не я, – отрывисто произнес Тимофей, внимательно разглядывая эктора – будто бы решая, стоит ли говорить ему что-то еще.
– А кто тогда?
Тимофей открыл было рот, чтобы ответить, потом задумался, продолжая сверлить Германа недоверчивым взглядом.
Герман ждал, старательно скрывая нетерпение – а то вдруг хозяин рассвирепеет и прогонит, так ничего и не объяснив…
– Потом поговорим, – в конце концов сказал Тимофей, обмякнув до состояния своей прежней разбитости.
– Вы уверены, что не хотите… – осторожно начал Герман, но Тимофей сердито рявкнул:
– Уверен! Вали отсюда! Совсем обнаглел…
Разочарованный Герман поспешно исчез.
Черт возьми, удалось. Все удалось.
И как всегда – бойтесь ваших желаний, ибо они исполнимы… Как он мог не подумать о том, что теперь любой сможет понять?!. Ничего не скажешь, кретин – ничем не лучше Стаса.
Да нет, получается, Стас умнее: тот всего лишь добровольно расстался со своим преимуществом. А тут куда хуже получается… Будто по собственной воле встал голым на площади, и теперь все окрестные придурки могут ходить, рассматривать, делать выводы и злорадно ухмыляться.
Хотя… Может, все не так и плохо? Придурки-то тоже ведь не одетыми ходить будут. А главное – Стас. Стас и его прихвостни – члены Совета. В конце-то концов, именно это было главной целью…
18.15. За три дня до…
…Найти хоть кого-то из членов Совета оказалось довольно непросто. В поселке переселенцев Стасу сказали, что Буряк здесь не ночевал давным-давно. Это было удивительно: прежний дом Буряка рассыпался в пыль одновременно с Долиной, и ночевать ему было вроде как больше и негде.
Зато каждый из тех, к кому обращался Стас, только что видел Зинина, но, к сожалению, понятия не имел, куда тот направился. Стас почти час безуспешно бродил по поселку, институту и общежитию в поисках заблудшего историка, но махнуть рукой на продолжение поисков никак не мог: боялся, что его решимость понемногу растает, если не реализовать ее прямо сейчас.
Зининский дом на Равнине во время дестабилизации нисколько не пострадал: может, эти два диссидента сейчас там? Этот вариант был очень похож на последнюю надежду, и Стас без особого желания полез в самолет.
К его несказанному облегчению, диссиденты оказались действительно там и не слишком обрадовались появлению Стаса. Когда его долговязая фигура возникла в гостиной (друзья, конечно, не сочли нужным запереть входную дверь), они замолчали и угрюмо уставились на непрошеного гостя.
Стас помолчал немного, в последний раз перебирая в голове доводы в пользу своей полной откровенности, а потом решительно заявил:
– Извините, если я вам помешал перемывать мне косточки, но мне вообще-то плевать. Вы, помнится, хотели знать, почему все начали бегать в Совет? Слушать-то будете, или я обратно полетел?
Те переглянулись, и Зинин молча указал Стасу на кресло довольно аскетичного вида. Тем не менее, Стас с удовольствием почувствовал, что обстановка потеплела, несколько приблизившись к их прежнему, дореформенному общению.
…Когда он закончил свой рассказ, все трое долго молчали. Потом Буряк, пожав плечами, произнес куда-то в пространство:
– В общем-то, нечто подобное мы и предполагали. Только мы думали, что ты эту фиолетовую штуку сделал сам.
Зинин вдогонку ему пробормотал:
– Все равно хорошо, что ты рассказал – даже если это ничего не меняет…
Стас бросил на него благодарный взгляд, ощущая внутри легкий стыд: все-таки рассказал он им про Галилеев последний подарок вовсе не из дружеских соображений… Впрочем, его скрытые мотивы незамедлительно обнародовал безжалостный Буряк:
– Я так понимаю, тебе нужно какое-то наше содействие на будущем торжественном мероприятии?
– Ну… – замялся Стас. – И это, конечно, тоже. Но я просто перестал понимать, зачем это скрывать дальше.
– И то хлеб, – вздохнул Буряк, и в его голосе тоже прозвучало некое расположение, которым он давно уже Стаса не баловал.
На волне общего осторожного братания Зинин вспомнил про свои обязанности хозяина и пошел ставить чай.
– Слушай, а ты где ночуешь-то? – вдруг вспомнил Стас. – Я тебя искал по всему поселку, а мне говорят: их давно не было-с… Здесь, что ли?
Буряк долго молча смотрел на него, потом нехотя произнес:
– У Василисы.
– Чего-о? – от удивления не сдержался Стас.
В его миропонимании Василиса – идеально соответствовавшая своему сказочному имени тихоня с роскошной пепельной косой – годилась для исполнения исключительно декоративных, но никак не эротических функций: очень уж неземным созданием она была.
– Отзынь, – мрачно посоветовал Буряк, и Стас, опомнившись, кротко согласился:
– Понял. Даже не мурлыкаю.
Они попили чаю почти так же, как это бывало раньше – только, пожалуй, излишне церемонно. Никто пока не понимал, изменила ли Стасова откровенность что-то в их нынешних отношениях, и не спешил давать преждевременные авансы.
Наконец Буряк утомился от светского общения и встал:
– Стас, ты когда обратно полетишь?
– Тебя в институт подбросить? – с готовностью отозвался Стас.
– В поселок, – кратко ответил Буряк, и Стас смутился: не стоило после краткого, но многозначительного диалога о Василисе задавать этот вопрос…
– Юрка, а ты? – обернулся он к историку, но тот отрицательно помотал головой.
– Нечего мне пока там делать, – буркнул он. – Тут буду думать.
…Когда самолет замер рядом с задней калиткой институтского парка, уже начинало смеркаться. Какое-то время Стас с Буряком сидели молча, не предпринимая никаких попыток самолет покинуть, потом Стас с некоторым усилием проговорил:
– Я хочу, чтобы ты понимал… То, что я вам сегодня все это рассказал – это не признание моей неправоты. Я все равно буду делать все так же, как и раньше. Хотите – будем все это делать вместе, но по-другому уже не будет.
– Я понял, – невыразительно сообщил Буряк из салона, продолжая смотреть в иллюминатор.
Стас еще немного посидел, потом вышел в салон и, остановившись у кресла Буряка, неловко ткнул его кулаком в плечо:
– Эй…
Буряк неспешно поднял на него непроницаемый взгляд и молча поднялся с кресла.
Они выбрались из самолета в шуршащие множеством ветвей сиреневые сумерки и отошли от двери, чтобы дать умному самолету ее закрыть. В этот момент за оградой парка что-то зашуршало сильнее, чем это можно было бы объяснить поднявшимся к вечеру ветром, Буряк резко обернулся на шум, метнулся к Стасу и сшиб его на землю.
Что-то оглушительно грохнуло, потом о борт самолета что-то громко звякнуло, и рядом с ними упал искореженный кусочек металла.
– Ни фига себе… – потрясенно пробормотал Стас и сплюнул пылью, набившейся в рот при падении.