– Ну что! – крикнул Лысый. – Поймали!?
Он сделал шаг, и толпа ступила следом.
Я видел злые лица. Видел, как противники разминали кулаки и медленными шажками приближались к нам. Они казались огромной стеной, которая неторопливо, но упорно надвигается и рано или поздно сомнёт нас.
У меня впервые, со случая с тарзанкой, задрожали коленки. Я пытался взять себя в руки, чтобы не опозориться перед пацанами, но не мог. Колени предательски тряслись. В груди клокотало сердце. Я даже не мог вымолвить ни единого слова в ответ Лысому.
Я оглянулся на своих пацанов. Лица испуганы. Всё ждут какого-то чуда.
Стена из людей продолжает наступать.
Я делаю шаг назад и спотыкаюсь на камне.
Камень!
Наклоняюсь и хватаю куски кирпича.
– Я знаю, что этого мне не хватит, чтобы проломить каждую вашу голову, – говорю я уверенно. Словно секунду назад не у меня тряслись коленки и не мое сердце плевалось как залитый карбюратор. – Знаю, что вы победите, но!.. Но обещаю: первый, кто подойдёт, получит этим кирпичом в голову. Я вдолблю его в черепушку, засуну туда руку и вытащу ваши мозги.
Боковым зрением вижу, как мои пацаны хватают камни в руки.
Тишина…
Тяжелая тишина нерешительности.
Мы стоим, прижатые к стене, сжимая в руках осколки кирпичей.
Но толпа остановилась. Она замерла в нерешительности. В их уверенных глазах появился страх. Я вижу его. Я его чую.
Они переглядываются друг с другом, всё больше посматривая на Лысого, который и должен решить исход.
Мы стоим.
Я знаю, что они отступят. Я вижу это по их движениям. Они мнутся. Ряды дрогнули, и теперь самое главное – не дрогнуть нам.
В этот момент я слышу сзади какой-то шорох. Оборачиваюсь и вижу, как Вова, бросив кирпичи, пытается втиснуть своё толстое тело в крохотный лаз.
Этого было достаточно, чтобы толпа пришла в себя и поняла, что мы проиграли.
Не успеваю я обернуться, как чувствую резкую боль в руке – чей-то острый камень прилетел мне точно в запястье.
Лысый наклоняется, хватает камень и запускает в нас. Толпа следует его примеру. Град камней посыпался на нас. А после…
После все эти двадцать человек сломя голову побежали.
Едва мы успели выпрямиться после обстрела камнями, как они уже были в шаге от нас.
Кому-то я таки заехал в челюсть. Но это был первый и последний удар, нанесённый мной в этой драке.
Мне тут же вернулась ответка. Искры, молнии и звезды засверкали в глазах.
Боли не было. Была жуткая обида, что мы, не проиграв, всё-таки проиграли. Я сжался в плотный комок, обхватил руками голову и катался по острым кирпичам под градом ударов.
И всё это время я вспоминал лишь толстый Вовин зад, который пытается протиснуться в крохотную дырку.
Комната вновь выкинула меня. Я не сразу сообразил, что именно произошло. Я это я. Я в доме. А только что был в комнате.
Видимо, мозг решает многое. Потому что впервые почувствовал фантом боли в этом мире. В этом доме. В этом месте. Мне показалось, что у меня кровоточит рука. Машинально посмотрел на руку – всё в порядке. Рука целая. Но голова болит. Даже не болит, а раскалывается, словно кто-то действительно проломил мою черепушку и достает из нее мозг. Жидкий, серый мозг.
Но это состояние длилось недолго. Через минуту это прошло. Я вновь стоял посреди коридора в одной тряпичной накидке.
Естественно, меня подмывало узнать, что же будет дальше. Каким был исход драки? И что вообще здесь происходит?
Прежде чем шагнуть в темноту, вдруг вспомнил о странном вопросе, который задавал. Задавал кому? И какой был вопрос? Но события тёмного пространства не дали завершить мысль.
Эта комната приняла меня особенно нежно. Помимо светового вихря я впервые почувствовал тепло. Настоящее тепло, которого, казалось, не чувствовал уже многие годы
Комната третья
Тепло комнаты, как вязкая масса, обволакивает. Мне становится уютно и хочется спать. Я словно лечу в капсуле, наполненной жидкостью. От блаженства закрываю глаза и чувствую, как погружаюсь в глубокую яму сна. Даже не сна, а лёгкой дрёмы. Мозг продолжает соображать, но уже не так чётко. Мысли становятся заторможенными и плавно перетекают из одной в другую.
Открываю глаза, когда меня в бок толкает бородатый мужик в телогрейке.
– Вставай, работа подвалила.
– Да, сейчас, – говорю, едва ворочая сухим языком.
– Давай шустрее. Там две фуры.
Я протираю заспанные глаза, поднимаюсь с точно такой же телогрейки, что и на мужике, и вытягиваю руки. На правой руке замечаю длинный шрам.
Это какой-то цех… или склад.
Следую за мужиком, понимая, что жутко хочу спать. Или же просто отдохнуть. Завалиться бы рядом с этим холодильником и забыться.
Едва перебирая ногами, мы выходим на улицу.
Жёлтый свет фонарей освещает широкую парковку для фур. С неба сыплет дождь. Холодный. Противный. Как сквозь сито пропущенный.
Меня знобит от холода. Я с сожалением вспоминаю то уютное место возле холодильника, где было тепло и приятно под толщей телогреек, хоть там было и шумно.
Сознание ещё плавает, когда я залезаю в фуру и начинаю подавать какие-то коробки.
– Опять докторская, – бубнит напарник, принимая коробки и складывая их на паллете.
– Вчера была сырокопчёная, сегодня докторская. Среднему классу необходимо разнообразие, – говорю я, приходя в сознание.
– Сегодня ещё две фуры намечаются, так что поспать вряд ли удастся.
– Где только наш брат не выживал.
Около часа, коробка за коробкой, мы выгружали колбасу. При этом мужик, которого зовут Стёпа, каждые пару минут крыл начальство резким матом и негодовал по поводу того, что в нормальных странах всю эту работу выполняют роботы.
– В нормальных странах хотя бы подъезд сделан нормально. В нормальных странах людям дают рохли или даже кары, на которых можно эту фуру за десять минут разгрузить.
– А сколько стоит этот агрегат? – интересуется Стёпа и закидывает коробку почти на самый верх. е
– Не интересовался, – передаю я ему очередную порцию колбасы.
– Может, нам поднапрячься бригадой да купить себе такую штуку. Будем работать вдвоём, а получать, как вся бригада, – мечтает Стёпа.
– Будем работать вдвоём и получать ещё меньше, потому что будем меньше работать. Не раскатывай сильно губу, – прерываю его размышления.
– Дай хоть помечтать спокойно. Вечно ты со своим пессимизмом ко мне лезешь.
Разгрузив фуру, он позвал водителя, а я пошёл в каптёрку, где выключил проржавевший и видавший виды чайник. Заварил две чашки крепкого чая, которым мы запили по бутерброду с докторской. Вошёл Юра, бригадир, и выгнал нас на разгрузку очередной фуры.
Вся ночь прошла как в тумане. Тёмные коридоры. Шум рефрижераторов. Бесконечные коробки с красивыми рисунками колбасы. Запах всё той же колбасы. И усталость…
Усталость сопровождала всю ночь. Под утро я едва стоял на ногах, пытаясь стянуть коробку с самого верха, чтобы отдать Стёпе. Глаза закрывались. Я буквально засыпал на ходу. Стёпа пытался подбадривать меня, хотя сам выглядел не лучше. Слипшаяся от дождя борода прядями спускалась на грудь. Замызганная и засаленная телогрейка и та не выдержала нагрузки и разошлась по шву от рукава до пояса.
Он удивлённо посмотрел на выбившуюся вату и задрал руку вверх:
– Меня как будто ранили, – сказал он и сменил телогрейку. Точно на такую же грязную, разве что не порванную.
Светало.
Юра собрал бригаду в тесной каптёрке и раздал получку.
Трясущимися руками я взял деньги и спрятал в карман.
– Пересчитай, – посоветовал Стёпа, когда мы вышли.
– Не могу, – честно ответил я. – Даже считать уже не могу.
– Дай тогда я пересчитаю.
Я вынул деньги и отдал ему.
Он послюнявил грязный палец и быстро, словно кассир, пересчитал купюры.
– Правильно, – вернул он деньги. – В следующий раз считай. Они на том и наживаются, что мы уставшие как черти и даже считать ленимся. Этот Юра только выглядит добреньким и дружелюбным. На самом деле он обманывает только в путь. Поверь мне.
– Верю, – сказал я и пошёл переодеваться.
Я стянул пропахшую колбасой робу и повесил на вешалку. Телогрейку скинул в общую кучу, где уже было штук семь или восемь. Видимо, телогрейки всегда здесь валяются, и каждый берет первую попавшуюся под руку.
Стёпа разделся и залез в душевую кабинку с толстым слоем ржавого налета.
– Как же бодрит-то! – кричал он из душа.
– Тёплая? – спросил я, натягивая джинсы.
– Если бы.
Пока я вяло двигался и пытался переодеться, Стёпа успел ополоснуться, обтереться, и в итоге оделись мы в одно время.
– Ладно, давай до следующей смены.
– Давай, – Стёпа крепко пожал руку (откуда у него только оставались силы) и, выглянув за дверь, подмигнул и сквозь бороду пропищал: – Пс… Я там взял немного. Тебе надо?
– Чего? – спросил я.
Вова распахнул чёрную куртку и показал мне пять палок варёной колбасы, аккуратно подвешенных на куртке.
– Колбаски не желаете? – он хитро сощурил глаза.
– Нет, спасибо.
– Все вы поначалу честные. Бери.
Я уже было потянулся, но в самый последний момент отдернул руку.
– А по-другому не выживешь, – заметил Стёпа. – Они на нас вон как наживаются, чего бы и нам немного не прибрать к рукам. Особенно, если нам это положено.
– Не положено это нам, – помотал я тяжёлой головой. – Да и не люблю я всякие взятки и прочее. Меня от них воротит.
– Воротить будет, когда тебя выжмут как лимон на этой работе и выбросят без пенсии, без больничного и без отпуска. Тогда-то вспомнишь. Я в свое время тоже влияние имел, а теперь вот колбасу к куртке подвязываю.
– Нет, – повторил я. – Один раз я давал взятку. И то не ради себя. Давно это было. Как вспомню, до сих пор противно становится.
– Ну, как знаешь. Мне, значит, больше достанется. Только ты это… никому. Понятно?
– Не скажу. Будь уверен.
Мы снова пожали руки, и я вышел в холодное осеннее утро.
Дождь продолжал горохом сыпать с неба. Иногда проскакивали снежинки. Тяжёлые, мокрые, как куски пластилина.
Дорогу домой помню плохо. При каждом удобном случае я отключался и засыпал. Облокочусь где-нибудь в автобусе и сразу засыпаю. Дойду до перрона, присяду на лавочку и снова засыпаю. Возвращался на автопилоте.
А вернувшись, тихонечко отворил дверь комнаты в общежитии и без сил повалился на матрас.
Спал крепко. Как младенец после долгой прогулки.
Проснулся по будильнику в четыре часа дня.
Умылся, закинул на ходу булочку с маком, запил чаем, натянул пропахшие колбасой вещи и вышел на улицу. Благо ехать никуда не надо.
Дошёл до ларька у остановки, где меня встретил Николя в дорогом кашемировом пальто и с кожаным кейсом в руках.
– Ты чего? – не здороваясь, спросил он, держа в руках новомодный сотовый телефон.
– Не выспался.
– В следующий раз чтоб выспался, – наказал он. – Мне нужны свежие лица и свежие голоса. Не хочу, чтобы покупатели с тобой, как с улиткой, разговаривали, – сказал он и сам же посмеялся над своей остротой. – Сегодня должны привезти товар, так что вот тебе деньги, отдашь водиле. И не забудь всё посчитать и проверить. Ты понял?
– Понял.
Он протянул конверт и, не попрощавшись, сел в тонированную тачку.
– Ну что, как торговля? – спросил я тётю Любу, когда втиснулся в ларёк.
– Ни шатко ни валко, – ответила тучная баба, занимавшая большую часть ларька. – Считай выручку скорее, мне за Стасиком в садик топать.
Пока я считал деньги, она собиралась и передавала свежие новости.
– …в книге я записала ещё Лишая. Он утром взял бутылку в долг, обещался вернуть сегодня вечером. Смотри внимательно за сигаретами, там ценник немного изменился. Эта пачка печенья отсырела, я её отложила в сторону, не трогай и не вздумай продавать. Я завтра у Николя спрошу, может, он мне по дещёвке отдаст. Бугай со своей шалавой сегодня вернули долг и хотели тут же ещё набрать. Но ты, смотри, не вздумай им давать. Они потом скрываться начинают, и от них денег не допросишься, – тётя Люба замерла, осмотрела тесное помещение, заставленное доверху товаром. – Вроде бы всё сказала. Вроде ничего не забыла. А, стой… Там под кассой ещё деньги есть, их не трогай. И водку вот эту, – он отвернула край покрывала и показала полупустой ящик, – не продавай её. И смотри, чтоб Николя не заметил, если вдруг соизволит к нам заглянуть. А так, всё по-старому. Всё, я ушла.
Она протиснулась в узкую дверь и исчезла в осенней сырости.
Только я устроился на ветхом стуле, как в окошечко постучали.
– Это снова я! – заглядывая в решётчатое окно, почти крикнула тётя Люба. – Николя запретил запирать окно.
– Так ведь холодно! – тут же возмутился я.
– Ничего не знаю. Он сказал, что из-за этого продажи падают.
– И ночью не запирать?
– Ночью особенно.
Я недовольно хмыкнул.
– Николя сказал, что придумает нам какой-то обогреватель. Но и предупредил сразу, чтобы мы особо его не палили, а то света много жрёт.
– Придумает он, конечно.
– Всё, ушла.
В этот раз тётя Люба действительно ушла и не появлялась до следующего утра.
Я всю ночь просидел в ларьке на дырявом ватном одеяле, укутанный в три пледа.
Приходили люди, покупали в основном сигареты и спиртное. Приходил и тот самый Бугай, которому запретили давать в долг.
Ближе к вечеру народ потянулся вереницей. Спиртное разлеталось как горячие пирожки. А быть может, и лучше. Товар так и не подвезли. У меня закончилась водка, и пришлось продать две бутылки из полупустого ящика под покрывалом.
Утром тётю Любу чуть инфаркт не хватил, когда она недосчиталась двух бутылок.
– Кирилл, я же тебе говорила не продавать, – не то взмолилась, не то негодовала она.
– Товара не было.
– Да мне плевать, что не было товара. Это моя водка… – сказала она и тут же замолчала, понимая, что проговорилась.
В общем-то я и сам подозревал, что она продаёт свой алкоголь, и, скорее всего, не только алкоголь.
– Чего вы так переживаете? Придёт партия, заберёте свои две бутылки.
Тётя Люба недовольно хмыкнула, упёрла руки в бока, тем самым съев последнее свободное пространство в ларьке, и демонстративно отвернулась.
– Деньги за товар под кассой, – сказал я и буквально вытек на улицу.
Работа здесь, конечно, будет полегче, чем разгружать фуры с колбасой, но тоже, как говорится, не фонтан. Вечные пьяные хари лезут сквозь узкое окошечко. Холодно и сыро. Ни поспать, ни подремать. Всю ночь кому-то что-то надо. То водка закончилась, то сигареты, то ещё какая-то мелочь.
Точно такой же убитый и раздолбанный, как вчера, я вернулся домой и завалился на матрас. Мне даже не хватило времени понять, где и как я живу. Как обставлена моя единственная комната.
Бежевые обои, потрёпанное кресло и матрас у стены. Старый советский шкаф и одна тумбочка от кухни возле окна, где стоит чайник, пара кружек с тарелками и половина булки.
То, что это общежитие, я понял вчера, когда вернулся после ночных разгрузок. Соседей не встречал. Да и некогда мне было их встречать. Пришёл, завалился спать. Проснулся, закинул кое-какую еду и дальше на работу.
В этот раз я почему-то долго не мог уснуть, хотя тело только и просило отдыха и сна. И как можно больше. Глаза пекло от света. Я задёрнул штору и вновь упал на дешёвое синтетическое постельное белье.
Перед сном я молил лишь об одном – только бы мне не пришлось идти сегодня на работу. Ни на склад, ни в этот чёртов ларёк, больше похожий на гроб.
Проспал я до самого вечера.
Выспавшийся, но совсем не отдохнувший, я решил прибраться в комнате. Закинул немногочисленные вещи в шкаф, где под тряпками заметил старую металлическую коробку, в которую когда-то скидывал деньги на мотоцикл.
И в этот раз там оказались деньги. Намного больше, чем в детстве. Ради собственного удовольствия я достал пачку купюр, пересчитал, прикинул в уме, сколько ещё надо, и аккуратно вернул коробку на дно шкафа.
До поздней ночи я просидел в комнате, читая книгу. Иногда отвлекался, задумывался о чём-то и вновь погружался в чтение.
Утром проснулся раньше, так как кто-то отчаянно колотил по двери.