Тейтли, вскочив с лошади, подполз к буйволу, уже безвредному. Стрела с красными перьями проникла до половины в его грудь около левого плеча. Это излюбленная цель индейских охотников. Тотчас встав на ноги, Тейтли схватил медный рожок, висевший у него на перевязи через плечо, и издал на нем длинный продолжительный звук. При этом точно из-под земли выросли три охотника.
Два всадника, убившие буйвола, несколько секунд были в нерешительности. Но вскоре, пустив вскачь своих лошадей, подъехали к Тейтли, севшему уже на лошадь. Увидев его, они радостно восклицали, восторженно произнося его имя, и вслед за тем, пригнувшись к шеям своих лошадей, объехали несколько раз вокруг Хоцитл, благодарившую их за оказанный ей почет ласковой улыбкой.
– Разве мир уже заключен, что сыны мои так свободно охотятся в прериях?
– Нет, отец! – отвечал один из мицтеков. – Бог войны еще на алтаре своем, и жрецы каждое утро приносят ему в жертву перепелок. Но в прерии еще спокойно, так как только в двадцати милях от нашей деревни хотят поселиться белые люди.
– Присланные вами ко мне говорили, что эти грабители овладели вашими землями?
– Это верно, отец; они сжигают деревья, а также рубят их и строят себе из них жилища.
– Много ли их?
– Сотня, считая женщин и детей.
– Может, они, по несчастью, узнали, что Черепашья река изобилует золотом?
– Нет, по-видимому, они хотят засевать равнину.
– Надо, чтобы они были мертвы, прежде чем узнают, что громадное сокровище так близко от них – сказал Тейтли глухим голосом. – Но еще кровь не пролилась между ними и вами?
– Нет еще, ваши предводители не хотели на них напасть, не посоветовавшись предварительно с тобой.
– Это хорошо. А где теперь ваши начальники?
– Они в деревне и прислали нас сюда навстречу гонцам, посланным с просьбой о помощи.
– Посланные сопровождают двести человек моего отряда, – отвечал Тейтли, – и прибудут дня через три. Я поехал, не дожидаясь их сбора, так как опасался, что сыны мои уже сражаются с бледнолицыми. Через пять дней коршуны будут радоваться: мы приготовим им обильную пищу.
В это время подошли еще и другие индейцы с луками в руках. Услышав последние слова, сказанные Тейтли, они огласили воздух радостными гортанными возгласами и целовали руку Тейтли, который рассказал всем собравшимся о смерти своей лошади и узнал от них, что их явилось около двенадцати человек, что они стали лагерем около ручья, находящегося в полумиле отсюда. Буйвола разобрали по частям, так как каждый индеец вырезал себе из него ту часть, которая нравилась. Тем временем Тейтли и Хоцитл, оставив пеших с Черным Коршуном и Летающей Рыбой, в сопровождении двух гнавшихся за буйволом всадников поехали крупной рысью к месту привала маленького отряда.
Вскоре въехали в лес, а после получасовой езды очутились на полянке, находившейся на возвышении, с которой видно было все море, располагавшееся рядом всего в двенадцати метрах. Два шалаша из ветвей были уже устроены индейцами. Тейтли и Хоцитл, приветствуемые радостными возгласами мицтеков, гревшихся около костра, несмотря на то, что и без того было очень жарко, слезли с лошадей около этих шалашей.
В то время как индейцы повели лошадей к ручью, протекавшему поблизости и пробившему себе выход к морю под уступом скалы, Тейтли, в сопровождении Хоцитл, подошел к краю пригорка и, взглянув на море, вскрикнул от изумления. Маленькое судно, замеченное им несколько часов перед этим, было уже только в расстоянии мили от берега и стояло неподвижно с опустившимися парусами, так как в воздухе не было ни малейшего ветерка. Поверхность моря вся блестела и искрилась, так как солнце уже заходило и точно заревом громадного пожара осветилась часть моря и весь горизонт. Тейтли пристально всматривался.
– Что с тобой? – спросила Хоцитл, почувствовав, что рука, на которую она опиралась, немного содрогнулась.
– Мы теперь находимся как раз напротив Скорпионов, и целая тысяча незаметных камней скрыта под этой гладкой поверхностью моря, расстилающейся перед нами. Завтра утром весь берег будет усыпан обломками этого корабля, потому что тегуантепекский ветер задует тотчас по заходу солнца.
Возвращаясь к шалашу, Тейтли несколько минут говорил с индейцами, собравшимися около костра, а после того растянулся на траве и, положив голову на седло, уснул. Сидевшая около него Хоцитл подала знак мицтекам не шуметь, чтобы не тревожить сна руководителя. Молодая женщина с любовью всматривалась в лицо мужа, она отгоняла от него насекомых и вместе с тем изредка посматривала на шхуну. Но вдруг она заметила розовое облачко, появившееся на горизонте. Присматриваясь к нему, индианка зашептала:
– Предводитель прав. Тотчас задует тегуантепекский ветер, и люди, находившиеся на этом корабле, сегодня ночью лицом к лицу увидят грозного Тецкатлипоку, повелителя небес.
Глава II
Потерпевшие крушение
Прибытие маленького отряда, оставшегося позади, оживило индейцев, неподвижно сидевших вокруг костра. Они поспешили навстречу показавшимся вдали Черному Коршуну и Летающей Рыбе и приветствовали их с большим почетом, так как оба они были знаменитыми вождями. Каждый из индейцев, вышедших навстречу, один за другим подходили к ним и, схватывая их правую руку, прижимали ее сначала ко лбу своему, а затем к сердцу, с пожеланием, чтобы путь был их усеян розами и свободен от змей.
Черный Коршун и Летающая Рыба были братьями с совершенно одинаковыми чертами лица, одного роста, одного и того же склада и с одним и тем же характером телодвижений. Выражение лиц их было интеллигентное и далеко не такое суровое, даже жестокое, которым отличались дикари Мексики. С первого взгляда невозможно было их отличить одного от другого, тем более что они были совершенно одинаково одеты и вооружены; это объясняется тем, что они были близнецами. Прославившиеся в прериях своим искусством укрощать лошадей, мастерством в метании стрел и в стрельбе, а также известные своей отвагой, братья пользовались полным доверием Тейтли и считались его адъютантами. Летающая Рыба, подвижный и веселый, а Черный Коршун, мрачный и упрямый, бегло говорили на трех великих индейских наречиях: майя, мицтеков и ацтеков и, кроме того, немного говорили по-испански.
Свежее мясо, доставленное охотниками, было передано одному старому индейцу, по всей вероятности, весьма опытному и искусному в поварском деле. Вслед за тем занялись заботами о лошадях. Рассеянные по поляне, с путами на передних ногах, те двигались только скачками, и хотя седел с них не снимали, но разнуздали. Их повели к водопою и там, собирая особый род полыни, в изобилии росшей на берегу ручья, терли листьями этого растения все тело лошадей, чтобы предохранять животных от москитов, комаров и других кровососущих. После этих забот о лошадях, братьям была предоставлена полная свобода, и всадники снова возвратились к костру.
Когда Тейтли проснулся, лагерь имел уже довольно оживленный вид. Жареные куски мяса шипели на раскаленных углях, и индейцы носили из ручья воду в тыквенных баклагах. Но все же большинство воинов, как всегда называют себя индейцы степей, сидели вокруг костра и усердно чистили свое оружие. Тетива луков, вся окрашенная яркой краской, по-видимому, представляла предмет особой заботливости. Это потому, что ружье большей частью спокойно укреплено у седла, но лук никогда не покидает плеча воина. Это оружие для диких племен есть оружие по преимуществу. Порох очень редко встречается в таких странах, где не умеют его изготовлять, и возможно его приобретать только тогда, когда отнимут у неприятеля. А потому только в крайних случаях или сражаясь с белыми употребляют свои карабины, большей частью находящиеся в плохом состоянии. Одаренные изумительным терпением, они прибегают к сетям, к капканам, западням для ловли дичи, которой питаются, тем более им необходимой ввиду того, что они весьма редко разводят домашних животных.
Проснувшись, Тейтли поспешил к пригорку. Шхуна, по-прежнему неподвижная, вся озарена была лучом заходящего солнца. Предводитель снова всматривался в небо, ясное и спокойное, как и прежде. Однако на лице его появилась жестокая усмешка, когда он снова возвращался к костру.
При его приближении встречавшиеся ему индейцы низко склонялись перед ним, приложив одну руку к груди и опуская глаза в знак почета. Некоторых из них он расспрашивал о численности белых, вот уже два месяца как рубивших лес, нисколько не беспокоясь о тех, кто признавал себя владельцами леса и степи. На зов Хоцитл предводитель направился к одной из хижин, перед которой лежал громадный древесный пень. На нем виднелась золотая тарелка, наполненная жареным мясом, и две тыквенные бутылки, разрисованные различными красками, из которых в одной находились кукурузные лепешки, а в другой перец. Одно то представлялось уже необычайным, что индеец не ел на земле. Но еще изумительнее было то, что он ел из тарелки, употребляя нож и вилку, как это делал Тейтли. Хоцитл, стоя перед ним, следила за каждым его движением, быстро угадывая и исполняя все его желания.
На почтительном расстоянии от своего предводителя, мицтеки с крайним любопытством на него поглядывали. Невыразимое изумление выражали их лица каждый раз, когда, отрезав кусок, он подносил его ко рту инструментом, редко кому из них известному. Настолько же они изумлялись, видя, что тот пьет во время еды, прежде чем кончить есть, так как такая привычка признавалась ими крайне вредной для здоровья, и от этого тщательно отучали детей с самого раннего возраста. Но, как ни сильно было их изумление, они тщательно его скрывали, оставаясь невозмутимыми, с вполне серьезными лицами и безмолвными. Наконец, Хоцитл подала своему мужу тыквенную бутыль, наполненную густым и крепким кофе, собственноручно приготовленным, и, пока он закуривал трубку резного дерева, изображавшую бобра, Хоцитл, усевшись у ног мужа, в свою очередь, начала обедать. Молодая женщина на золотой тарелке разделывала мясо, но к употреблению вилки не прибегала, а каждый кусочек заворачивала в кукурузную лепешку. Эти лепешки еще тоньше наших вафель, на которые они чрезвычайно похожи по виду, представляют собой единственный хлеб индейцев. Хоцитл, несмотря на то, что ела пальцами, делала это так чисто, аккуратно и грациозно, что Тейтли, по-видимому, любовался ловкими движениями ее пальцев.
Но если ничего не было отвратительно – и даже было красиво, когда ела пальцами эта хорошенькая женщина, – совсем иное дело, когда за еду принялись индейские воины. Присев на корточки вокруг костра, они рвали куски мяса, захваченного всей рукой, и, подобно хищным животным, глотали, почти не разжевывая. Вообще индейский дикарь не обращает ни малейшего внимания на кулинарное искусство, и о нем, безусловно, можно сказать, что он ест только для того, чтобы не умереть с голода.
Ночь наступила. Из далекого леса доносились иногда странные меланхолические крики; подчас они звучали зловеще. Эти разнообразные крики животных, точно жалующихся, точно недовольных исчезновением дневного света, нисколько не тревожили индейцев, к ним с детства привыкших. Еще кое-какие птички щебетали на опушке леса, но и они скоро умолкли, и все затихло, всюду воцарилось мертвенное спокойствие. Тогда Тейтли приказал собрать сухие ветви, и вскоре громадный костер образовался на самом краю пригорка, с которого совершенно беспрепятственно было видно все море. Однако этот костер не зажгли. Вскоре появились громадные летучие мыши, и со стороны моря доносились резкие крики ламантинов, жалобные, как стон отчаяния.
Мицтеки, сидевшие в небольшом расстоянии от костра, устроенного близ опушки леса, рассказывали один за другим о своих подвигах на охоте и на войне. Тейтли, на руку которого опиралась Хоцитл, прогуливался на краю пригорка, изредка останавливаясь и, очевидно, любуясь находившейся перед ним живописной и оригинальной картиной. Все эти люди с почти голыми спинами, с волосами, приподнятыми живописно и связанными на макушке головы, и с медного оттенка кожей, ярко озаренные отблесками, в общем представляли собой очень необычайную картину. Однако тем не менее европейцы при виде этих хищных лиц, этих свирепых, пристальных взглядов и слыша эти резкие гортанные и носовые звуки, пожалуй, вообразили себе, что видят перед собою толпу демонов.
Один за других, по мере того как ими овладевал сон, индейцы завертывались в свои длинные одеяла с разноцветным полосатым рисунком и вытягивались прямо на земле, где придется. Только весьма немногие сибариты подкладывали под голову заранее изысканный, заготовленный камень, служивший им подушкой. Вскоре не спал только один человек в лагере, оставаясь на страже порученных ему лошадей. Вооруженный копьем, он стоял неподвижно и только слегка, особым образом, посвистывал, когда кто-либо из вверенных его охране животных намеревался погрызться с другим. Наконец, и Хоцитл ушла в хижину, на пороге которой улегся Тейтли, поместив под голову седло, на котором положено было одеяло. В воздухе не было ни малейшего ветерка, и потому тишина была полная, нарушаемая только легким шумом зубов лошадей, пощипывающих траву, так что Тейтли уснул через несколько минут.
Но вдруг он внезапно проснулся. Разбудил его по всей вероятности какой-то странный шум. Одновременно с ним проснулось несколько индейцев. Все повернули головы в ту сторону, где стоял стороживший лошадей воин. Опираясь на копье, он безмятежно любовался звездами. Но вдруг пронесся глухой шум, и сильный порыв ветра с юга зашумел в верхних ветвях деревьев.
– Задует Тегуантепек, – прошептал, поднимаясь, Тейтли.
Он тотчас подошел к костру, взял пылающую головню и понес ее к костру, сложенному на краю пригорка. Зарево этого костра предназначалось для освещения волн морских до самого того места, где находился корабль. Пламя разрасталось очень быстро, и Тейтли расхаживал вдоль костра, прислушиваясь к прибою волн, с каждой минутой становившемуся все сильнее и грознее. Зловещий скрип и треск, доносившийся из леса, смешивался с неистовым воем волн, разбивавшихся о береговые скалы.
Индейцы один за другим ушли от старого костра, находившегося очень близко от леса, деревья которого при всяком порыве ветра грозили обрушиться на спящих. Вдруг из хижины вышла Хоцитл и стала испуганно озираться. Увидев наконец Тейтли, она побежала к нему и, волнуясь и дрожа, бросилась ему на руки.
– Что с тобой? Что с тобой, мой дорогой цветок? – спросил ее Тейтли, заметив, что она сильно была встревожена. – Неужели ты так боишься урагана?
– Нет! – отвечала она рыдая. – Нет, я не боюсь! Но мне приснился сон…
Вдруг она внезапно замолкла и, приложив палец к губам, сказала:
– Ты слышишь?
Со стороны моря, казалось, доносился неясный гул человеческих голосов, как бы звавших на помощь; но этот шум был заглушен свистом ветра в лесу и воем волн.
– Ты слышал, Тейтли?
– Да, слышал; это ламантины воют там, на берегу. Разве тебе на приходилось часто слышать их стоны?
– Нет, те стоны, которые мне послышались, вовсе не стоны ламантинов, – возразила молодая женщина. – Это скорее крики путешественников на судне, застрявшем на Скорпионах.
– Да что тебе они?
– Во сне, который мне только что приснился, – отвечала индианка, – ты, страшно бледный, лежал на земле с кровавой раной на груди, а люди, лиц которых я не распознала, стояли над тобой и плакали. Тейтли, надо спасти этих несчастных.
– Это невозможно!
– Для тебя, Тейтли, нет ничего невозможного; ты знаешь слова, изгоняющие всякие печали и болезни. Ты умеешь, когда захочешь, заставить отступить самую смерть. Спаси этих людей.