– Рантвиньи? – спросил Гранлис. – Кто это? Я не знаю.
– Какой-нибудь провинциальный дворянчик, – пояснил Прюнже, – этого имени я не встречал при дворе прежнего времени. Теперь так многое изменилось, так многое забылось…
– Да, но и мое имя… что оно может напомнить прежним обитателям Версаля? – усмехнулся принц. – Людовик, иначе де Гранлис.
– О, слишком многое, – проворчал Иммармон, – оно слишком ясно. Я советовал вам взять другое, попроще, менее иносказательное.
– Не все ли равно? – устало сказал принц. – На все воля Божия.
Снова раздался голос слуги:
– Граф де Тэ, князь де Груа! Граф Новар!
– Вот это настоящие дворяне, – заметил Прюнже, знавший, казалось, все гербы Франции.
– Да, – подтвердил Гранлис, – князья де Груа, графы де Тэ – старинная семья, когда-то самые верные слуги короля. Все изменилось, – прибавил он со вздохом.
– Почем знать? – заметил Иммармон. – А мы сами? Не следует судить по одной наружности.
Прошло с четверть часа.
Постепенно были вызваны маркиз Невантер, д’Орсимон, Микеле де Марш. Каждое имя вызывало у стоявших на ступенях лестницы свои комментарии, в дурную или хорошую сторону.
Наконец слуга произнес своим громким голосом:
– Господин де Гранлис, граф де Прюнже д’Отрем, виконт д’Иммармон!
Гранлис крепко пожал руки своих друзей, причем произнес:
– До свиданья! Моя судьба решается… Если меня не арестуют, приходите через час в «Золотой колокол» пообедать со мной.
– Арестуют? Это почему? – воскликнули те.
Молодой человек, сын Людовика XVI, поднялся на остальные ступени и вошел в галерею. Его спутники издали медленно следовали за ним.
– Знаешь, кузен, я боюсь, – шепнул один из них.
– Я тоже…
– Что, если он не выдержит своей роли? Он такой нервный! Притом здесь, в этом замке, столько воспоминаний прошлого… Что, если его примут не так, как он ожидает?..
– Подождем!
Они видели, как вошел в апартаменты Жозефины тот, чья участь так беспокоила их.
Императрица принимала посетителей в бывшем салоне Марии-Антуанетты, выходившем террасой на огромный парк, полулежа на узкой кушетке бледно-зеленого шелка, украшенной орлами. Она была одета в легкую индийскую кисею; ее шея и руки были открыты; легкая жемчужная диадема украшала ее красивую головку. Несмотря на свои сорок три года, Жозефина умела еще казаться молодой благодаря своему искусству одеваться и приятному голосу.
Около нее сидели ее дочь Гортензия, уже месяц считавшаяся королевой Голландии, но не торопившаяся ехать к своему царственному супругу; она казалась младшей сестрой императрицы и уступала ей в красоте.
Вокруг них полукругом расположились придворные дамы, соперничая между собой красотой, роскошью нарядов и знатностью рода.
Между ними выделялась своей молодостью и ослепительной красотой Луиза де Кастеле. Года два тому назад она вышла замуж за драгунского капитана, мало бывавшего в обществе; она обожала мужа, он платил ей взаимностью, но то служба, то игра в карты часто разлучали молодых супругов. Луизу очень любили при дворе за ее всегда веселый характер, отлично подходивший к роду ее красоты. Великий художник Грез, умерший в старости от нищеты, в самые блестящие дни своей славы избрал эту белокурую красавицу своей моделью изо всех отличавшихся красотой придворных дам. Казалось, она разливала свет и радость вокруг себя, сияла очарованием. Самые угрюмые лица прояснялись при виде ее; даже император в минуты гнева не мог устоять против этой ликующей красоты. Луизу прозвали «колдуньей», и она считала это лучшим комплиментом.
Позади этого женского ареопага стояли у дверей несколько дежурных офицеров; там же были камергер и шталмейстер.
Вся эта картина была величественна; царил строжайший этикет. Зал был тоже великолепен; отделанный золотом потолок представлял различные аллегории работы знаменитых художников; на стенах виднелись портреты еще времен королей; обои изображали мифологические сцены. Огромные окна-двери, открытые на террасу, позволяли видеть обширный парк с зелеными лужайками и белоснежными статуями.
Слуга возгласил на пороге зала:
– Господин де Гранлис!
Принц вошел и потупился, будучи ослеплен яркими солнечными лучами, но затем грустным взглядом окинул все кругом. Медленными шагами направился он к императрице и шага за три от нее поклонился несколько высокомерно, без следа униженности.
Обыкновенно Жозефина протягивала руку входившим, не столько для поцелуя, как для того, чтобы взять представляемые обыкновенно письма. Но у этого красивого молодого человека не было в руках никакой бумаги; он так мало походил на других, казался таким особенным, что императрица удивленно посмотрела на него. Окружающие тоже молча рассматривали вошедшего. Стояло глубокое молчание, точно каждый смутно предчувствовал, что эта сцена – не что иное, как пролог какой-нибудь драмы.
Гранлис стоял перед императрицей неподвижно и безмолвно, как бы ожидая слова поощрения. По крайней мере, она так поняла это, а потому покраснела и с некоторым усилием произнесла:
– Господин де Гранлис, если не ошибаюсь… Что вам угодно от меня?
– Мадам, – медленно начал молодой человек, – у меня нет никаких рекомендаций, и я желал бы поговорить с вами наедине, без свидетелей.
Он сказал «мадам», а не «ваше величество», как того требовал этикет, и свободно выразил свое желание, не придавая ему формы просьбы.
Шокированные придворные нахмурились, дамы сделали гримаску… Но сама Жозефина, легкомысленная креолка, не казалась смущенной таким нарушением этикета. Гранлис понравился ей и заинтересовал ее с первого взгляда; кроме того, к ее собственному удивлению, он как-то смущал ее, и она даже не могла объяснить себе это.
Уступая его желанию, она отпустила всех дам, даже Гортензию, сделала знак офицерам выйти за двери. Когда первый камергер остановился было шагах в десяти, как бы из предосторожности, она жестом приказала ему удалиться. В зале осталась одна Гортензия, в дальнем углу перелистывавшая альбом.
– Вы желаете получить патент на звание офицера в полку Изембурга или Тур д’Оверна? – заговорила императрица.
– Да, мадам!
– Вы знатного рода?
– Да.
– Почему же тогда у вас нет никого, кто рекомендовал бы вас при дворе передо мной? Никакого покровительства?
Гранлис улыбнулся; взоры его синих глаз, устремленные на императрицу, сверкнули ярким огнем.
– Простите, мадам, у меня есть покровительство, а именно ваше.
– Не понимаю, – произнесла Жозефина, – перестаньте говорить загадками; объяснитесь прямо!
Ее тон стал резким, почти повелительным. Гранлис решился:
– Вы уже спасли меня один раз; может быть, это послужит основанием сделать то же еще раз.
Заинтересованная Жозефина приподнялась и склонилась к странному просителю.
– Я спасла вас? Когда? Каким образом?
Тогда на глазах внимательно следивших за этой сценой придворных, наблюдавших из соседней комнаты, молодой человек приблизился и тихо и быстро произнес несколько слов, имен, чисел. До Гортензии долетело:
– Тысяча семьсот девяносто пятый год… Фротте… Баррас, Тампль… палачи… милосердие…
Императрица отступила, с внезапным движением удивления всматриваясь в юношеское лицо своего собеседника, затем невольно склонилась перед ним и произнесла:
– Вы! Вы! Ваше высочество!
Затем она подала принцу свою руку и увлекла его на террасу. Можно было еще расслышать, как она сказала ему:
– Вы похожи на свою бедную мать… Как невероятно все это!..
Остальные слова унес в парк утренний ветерок…
Они говорили еще долго. В минуту увлечения голос Гранлиса зазвучал выражением гнева, долетели фразы:
– Измена… бунтовщики-дяди… гражданская смерть… подлость… покушения… Убежище в армии…
Жозефина беспокойно оглянулась кругом и успокоила юношу тихим, предостерегающим жестом. Было очевидно, что, говоря со своим странным просителем, она оказывает ему знаки величайшего уважения. Когда она отпускала его, они оба, по-видимому, пришли к полному соглашению. Наконец против всех правил церемониала императрица проводила его до дверей зала; вся свита была поражена до крайности.
На минуту Гранлис остановился у дверей, взволнованно осмотрелся кругом, взглянул на обои, мебель, картины на стенах и тихо проговорил:
– Какие воспоминания!
Но императрица, приложив палец к губам, еще раз остановила его. Он спохватился и сказал уже громко:
– Благодарю вас за вашу доброту. Значит, вы обещаете?
Жозефина наклонилась к нему и шепнула так тихо, что это могла слышать одна Гортензия:
– Да, государь.
VI
В это самое время Жозеф Кантекор сильно волновался.
Прибыв накануне в Компьен, он блуждал по улицам около замка в одежде крестьянина, приехавшего на субботний базар. Он был хорошо переодет, хотя в то время не достиг еще истинной ловкости в умении изменять свой вид. Временами он, как будто бесцельно блуждая, подходил к воротам замка. Когда кто-нибудь выходил оттуда, он старался попасться на дороге и, кланяясь с самым невинным видом, пристально всматривался в лица дворян.
Он уже таким образом разглядел многих, как вдруг заметил издали новое лицо, одетое в глубокий траур. Этот человек шел медленно, опустив голову, в глубокой задумчивости; за ним тащилась по пыли толстая палка, надетая ремешком на руку.
Кантекор всматривался в подходившего субъекта с прежним вниманием; но вдруг он вздрогнул, побледнел, его глаза расширились, лицо выразило безграничное удивление и ужас.
Незнакомец шел дальше, не замечая крестьянина.
Кантекор прислонился к большой тумбе на площади, отирая пот с лица и бормоча:
– Не может быть, это невероятно… я брежу… Но такого сходства не бывает… Правда, я очень мало и плохо видел того, это, может быть, другой… Но у меня есть причины помнить то лицо… И вот он передо мной… Он самый, в двадцати шагах расстояния, на обеих ногах. Если он не умер, значит, смерть не существует больше. Мне, мне просто делается страшно… Во всяком случае, я должен удостовериться…
Он последовал за человеком, причинившим ему такую тревогу, видел, как тот прошел площадь Ратуши и пошел в гостиницу «Золотой колокол».
«Теперь он у меня в руках», – подумал Кантекор, входя вслед за ним в большую гостиницу.
Как только они вошли, навстречу незнакомцу поспешил молодой аристократ, протягивая ему руку и дружески говоря:
– Ну что, граф де Тэ, вы довольны, как и я?
– Да, господин Мартенсар, насколько я могу быть доволен, – ответил ему граф де Тэ.
Кантекор не мог слушать дальше: ему не хватало воздуха, он вышел из дома.
– Это он! Боже мой, это он! Мертвые воскресают… – бормотал Кантекор. – Он носит траур по себе самому!..
Мало-помалу он успокоился; инстинкт ищейки проснулся в душе труса; он остановился и повернул обратно в гостиницу «Золотой колокол».
«Однако, если он жив, зачем он во Франции? Не хочет ли и он вступить в аристократический полк? Зачем? Ведь он – враг императора и Франции, наверное, он замышляет что-нибудь дурное… Внимание! Не зевай, Кантекор! Берегись! Может быть, это в конце концов – опять новая удача… Смотри в оба!»
Быстро и уверенно вошел он в гостиницу. Был полдень. Колокол церкви Святого Иакова ответил бою часов на ратуше. Площадь по случаю базара кишела народом и движением. Однако час завтрака пробил не только на часах, но и в желудках; поэтому мало-помалу пустели улицы и наполнялись дома. Наступила тишина.
Когда Кантекор вошел в столовую гостиницы, там теснилась густая толпа богатых окрестных поселян и горожан. Но он не обратил на нее внимания. Его взгляд был устремлен на группу аристократов, среди которой он узнал, все с тем же трепетом, графа де Тэ, князя де Груа, конногвардейца с аустерлицкой фермы, который, несмотря на печальное выражение лица, казалось, чувствовал себя совершенно здоровым.
Эта группа молодых вельмож состояла из утренних просителей во дворе императорского замка.
Тут были кроме графа де Тэ и де Гранлиса, виконт д’Иммар-мон, граф д’Отрем, маркиз де Невантер, граф Новар, д’Орсимон, Микеле де Марш, Рантвиньи и Мартенсар. Последний сыпал любезностями, комплиментами и поклонами.
– Прошу вас, господа, – говорил он, – сделать мне одолжение, приняв мое приглашение, идущее от чистого сердца. Я отлично понимаю великую честь, которой прошу: вы все знатного рода, а я – только сын скромного банкира…
Многие улыбнулись, так как огромное состояние отца Мартенсара, уже десять лет бывшего поставщиком всей армии и придворным банкиром, было известно всем. Нередко принцы пользовались его услугами, а Жозефина имела у него открытый счет, грозивший стать бесконечным.
– Однако надо приучаться быть товарищами: ведь завтра все мы, без различия титула и звания, станем офицерами императорской армии. Так представимся же друг другу и по-товарищески позавтракаем вместе. Я уже просил вас сделать мне честь, разрешить принять заботу об этом угощении и его издержки на свой счет.
Шевалье д’Орсимон, красивый молодой человек без всякого состояния, проворно ответил:
– Издержки – да, на это я согласен, что же касается меню, то здесь я хочу участвовать в выборе, считая себя первым гастрономом Франции.
– Хвастун! – сказал сын банкира.
Теперь засмеялись все, кроме бедного де Тэ, который едва мог улыбнуться.
– Господин Мартенсар, – сказал де Гранлис, – я в отчаянии, что должен отказаться от этой чести: у меня самого есть приглашенные, виконт д’Иммармон и граф д’Отрем.
– Это не беда. Я принимаю на себя уплату по вашему обязательству: это простая финансовая операция, обычная в нашем семействе.
Снова раздался смех над остроумным ответом; многие уже готовы были сдаться на такое радушное, дружеское обращение, но в эту минуту послышались отдаленный шум и гул голосов на улицах, затем мерный звук лошадиного топота, привлекший молодых людей к окнам зала.
Они увидели мчавшуюся открытую коляску, голубую с золотом, запряженную четверкой белых лошадей и окруженную отрядом егерей с обнаженными саблями. В ней сидел император, по своему обыкновению неожиданно примчавшийся во дворец. Он появился, как блестящее видение, в зеленом мундире гвардейского стрелкового полка. Налево от него сидел Бертье, перед ним Савари и полковник главного штаба. Наполеон казался замечательно молодым и могучим. Не кланяясь, он пристально смотрел на эту гостиницу, откуда раздавались восторженные крики привета. Он мог видеть в окнах эту молодежь, которую он так любил, на которой думал основать свое могущество.
Микеле де Марш, Мартенсар, Рантвиньи, д’Орсимон махали шляпами, крича во все горло:
– Да здравствует император!
Д’Отрем, Новар, Тэ, Невантер молча обнажили голову. Гранлис тоже почти невольно приподнял свою шляпу.
Император проехал. Последний всадник его конвоя исчез среди облака пыли. В гостинице сразу все стихло; наступила какая-то торжественная тишина.
В углу зала Кантекор делал какие-то заметки.
Де Гранлис обернулся к Мартенсару и изменившимся, дружеским голосом сказал:
– Я принимаю ваше приглашение за себя и за своих товарищей… Да здравствует император!.. Жизнь так хороша!
Следуя его примеру, Новар, Тэ, Невантер согласились в свою очередь.
– Примемся за выбор меню, шевалье д’Орсимон! – произнес Мартенсар, увлекая того по направлению кухни.
В соседней с общим залом комнате три служанки проворно накрыли стол на десять приборов. Хозяин гостиницы предвидел хорошую наживу и решил заранее отделить своих знатных гостей от общей толпы. Он был совершенно прав, так как дом был полон разных подозрительных личностей. По базарным дням гостиница вообще была полна народу, но в эту субботу больше чем когда-нибудь.
Кантекор, уничтожая рагу из баранины, наблюдал за публикой и делал недовольную гримасу. Здесь было много знакомых ему субъектов, загадочных личностей, которых он видел бродившими вокруг Пале-Рояля и во многих общественных местах, где он бывал по долгу своей службы. Если он узнавал их, то, конечно, был узнан в свою очередь. Его переодевание было, конечно, детской игрой для профессиональных сыщиков, и он хорошо знал это по своему собственному опыту, прекрасно угадывая своих собратьев по ремеслу, агентов графа Прованского, графа д’Артуа, даже своей собственной полиции под платьем грубого бельгийца, говорившего со слишком уж сильным акцентом, под егерским мундиром или блузой рабочего. Было ясно видно, что собрание в Компьене стольких представителей старинных фамилий возбуждало любопытство и недоверие многих партий.