– А! умеешь быть мужчиной? Я это люблю… Я до сих пор всегда жила с мужчинами, которым следовало бы быть бабами… Даже король уехал в Сицилию…
– Что нам за дело до короля?
– Как нам нет дела до короля? Мы неаполитанцы. В такое смутное время его присутствие в столице необходимо.
– Ну, оставим в покое политику и бедного короля, за которого и мне пришлось несколько крови пролить.
– А королева?
– Много я о ней всего худого наслышался. А впрочем, тоже говорят, что она умна, горда, зла не забывает, но уступать не любит, своего добьется.
– Да, пожалуй, так – только около нее нет энергичного мужчины, на которого она могла бы опереться, – заметила Каролина, пододвигая стакан к молодому человеку, и поспешно добавила: – Однако пей же вино, у тебя жажда. Выпей, дорогой. Видишь, я прошу тебя, рыцарь мой прекрасный. Не сердись, что я капризничаю…
– Вот хорошо. Коли так – я хоть яд выпью, – произнес Рикардо и осушил стакан.
Она взяла стакан из его рук, налила для себя вина, поднесла его к губам и, воспользовавшись мгновением, когда Рикардо взглянул в другую сторону, выронила стакан; он разбился.
– Ах, какая я неуклюжая! – воскликнула она и, не дав ему ответить, заключила молодого человека в свои объятия…
Глава VII
Рикардо возвращен друзьям. – Высочайшая милость. – Отплытие королевы из столицы
Через несколько часов после описанной в шестой главе сцены, рано утром, январское солнце сияло ярко, воздух был мягок и море ласково. На пустынном прибрежье Гранилли, за городом, на дне лодки, вытащенной на песок, спал глубоким сном молодой человек в щегольской, новой одежде калабрийца. Его голова покоилась на довольно большом, мягком, кожаном мешке-чемоданчике.
В нескольких шагах от лодки то сидели на обломке утеса, то прохаживались по берегу, поглядывая на спящего, трое мужчин, тоже в калабрийском платье, однако подержанном и местами даже заплатанном. Недалеко от них были привязаны три оседланные лошади.
Спал в лодке Рикардо. Сторожили его сон трое земляков: старый Пиетро Торо, Гиро и Магаро, калабрийские горцы, которых мы видели у королевы. Они беспокойно разговаривали между собой, чего-то не понимали и, решив, что их товарищ неестественно долго спит, разбудили его наконец. Это оказалось не очень легко.
Проснувшись, Рикардо озирался кругом и как будто дивился еще более земляков. Он их спрашивал, как они сюда попали. Они, в свою очередь, интересовались: почему он отсутствовал, когда они все представлялись королеве, и как он очутился спящим в лодке?
Атаманы поведали ему, что после представления королеве все их товарищи разъехались дня через два в горы. Их же задержало неизвестное им лицо, попросив их от имени Рикардо пробыть еще несколько дней в столице, чтобы пуститься в путь вместе с ним. Что лицо, сообщавшее им это, было почтенного вида и достойно доверия, показывали деньги, и довольно в их глазах крупные, которые этот господин выдавал им от имени как в воду канувшего земляка на проживание в Неаполе. Этот же господин на рассвете сегодня дал им – опять от имени Рикардо – трех лошадей и приказал ехать за город к морю, у Гранилли, обещая, что там они непременно встретятся с молодым приятелем.
Все это весьма изумило Рикардо. Но он, очнувшись окончательно от тяжелого сна и вспомнив свои странные за последние дни, а особенно за последнюю ночь, приключения, счел за лучшее скрыть свое изумление, ничего не возражать, а о себе самом ничего не говорил тем более, что и сам не знал, как попал в Гранилли. Сказал он только, что имел неожиданные дела, задержавшие его.
Товарищи тоже не возражали, но удовлетворены, кажется, не были. И он и они понимали одно: что на конях, которые получили в подарок, им должно немедленно ехать в родные горы и не медлить долее исполнением повелений королевы, данных ей на ночном заседании. Чтобы спокойнее разобраться в мыслях и на свободе ознакомиться с неизвестным ему также содержимым чемоданчика, кем-то подложенного ему под голову в лодку, молодой человек предложил приятелям идти закусить на дорогу в ближайшей остерии, а ему принести кусок хлеба с сыром да стакан вина.
Рикардо был моложе их, но он кое-чему учился, получил некоторое образование; свою боевую карьеру начал очень рано и сразу блистательно отличился. Теперь он был одет и вооружен куда лучше их, и какие-то у него дела оказывались особенные, вероятно, связанные с теми, которые занимали остальных атаманов с самой роковой ночи, проведенной в зале королевского дворца. Так рассуждали старшие земляки.
Все это вместе – и особенно «княжеское» отменное оружие Рикардо, и приказание неизвестного человека передать лучшую лошадь Рикардо – импонировало простым людям. В данный момент они охотно повиновались ему.
Оставшись один, он почувствовал во всем своем юношеском теле еще не остывшее обаяние женщины, с которой провел ночь. Он все-таки не знал наверное, она или кто иной заботился о нем, лечил, кормил, а нынче щедро наделил оружием, платьем и золотом, которое между прочими предметами оказалось в обилии запрятанным в чемоданчике.
«Кто она? Королева?» – мелькнуло в его голове. Но он не посмел и на минуту остановиться на этой мысли. В воображении тогдашнего горца королева (что бы о ней ни говорили недоброжелатели) была окружена таким величавым, ярким блеском, что одна мысль о ней в данном случае являлась святотатством, смертным грехом, безумием…
Он с трепетным ужасом старался выкинуть из головы это помышление…
Между прочим, он нащупал в нагрудном кармане своего нового щегольского кафтана значительных размеров конверт. Надеясь найти в нем разгадку, Рикардо нетерпеливо вскрыл его…
Там оказался лист бумаги, исписанный очень мелко.
Почерк был решительный, твердый…
Вот что прочел молодой калабриец:
«Та, за которую вы рисковали жизнью, покуда не может еще открыть вам своего имени. Но она – вблизи или издали – непрестанно будет следить за вами и надеяться, что ваше поведение будет всегда достойно оказанного вам доверия. Разузнавать, кто она, вам положительно запрещается. Иначе вы утратите ее расположение, которое может быть вам в высшей степени полезно. То, что с вами произошло и кажется вам таинственным, в свое время само собой для вас выяснится, если вы не будете допытываться. В противном же случае, благодаря высокому положению этой особы, вы легко можете сильно пострадать за свою нескромность. Повинуйтесь слепо приказаниям, которые дойдут до вас от ее имени. Ваш ум, ваше мужество вы должны посвятить исполнению этих приказаний. И вы не раскаетесь в том, что пролили кровь за лицо, вам неизвестное. Докуда эта особа, пользуясь своим положением при наших монархе и монархине, исходатайствовала для вас у ее величества королевы, находящейся еще в столице, назначение вас королевским эмиссаром вашей родины. В этом же конверте вы найдете документ о таковом назначении, которое ставит вас в ответственное, но весьма значительное положение среди ваших земляков. Это особенно важно в настоящее время, когда необходимо приступать к организации защиты от внешних врагов прав нашего законного государя. Не смущайтесь золотом, которое найдете в чемодане, и не принимайте его за подарок. Это просто годовой аванс вашего жалованья по эмиссарскому званию, который препровождается по приказанию ее величества. Оружие же и коней, я надеюсь, доблестный рыцарь не откажется принять от своей дамы. Не забывайте, что отныне ваше существование всецело принадлежит ее любви и вашей доблести…»
Рикардо вглядывался в отдельные слова, даже буквы письма, словно пытаясь угадать, кем они начертаны. Но это ни к чему не привело. Вкладывая письмо в конверт, он вспомнил о другом документе, упомянутом в послании; вынул, пробежал его и был поражен еще более.
«Повелеваем главарям всех отрядов, сражающихся за своего законного, Богом данного, короля признавать нашим королевским эмиссаром полковника Рикардо и повиноваться его приказаниям, как бы от вашей власти исходящим.
Каролина Австрийская, королева Неаполитанская».Таким образом, Рикардо получал чин полковника, назначался государственным эмиссаром в область, которой угрожало французское вторжение! Ум молодого человека мутился. Он опять, как безумие, отгонял от себя мысль, что все это исходило от королевы. Однако было несомненно, что королева благоволила к нему, ибо награждала его. Что же такое? Этим благоволением он, вероятно, обязан той женщине, которая любила его, хотя и не скрывала, что может наказать его за измену. Конечно, эта женщина близка королеве, имеет на ее величество большое влияние, это так. Но все-таки: кто она?..
Долго сидел в раздумье калабриец; приятели еще не возвращались из остерии.
Он случайно взглянул на море, по направлению к Неаполю. Ему бросились в глаза три больших военных корабля, на полных парусах удалявшиеся из порта. На мачте каждого развевалось по белому бурбонскому флагу. Раздался и прокатился окрест могучий пушечный выстрел. За ним другой, третий… пальба…
– Что это за выстрелы? – спросил Рикардо у рыбака, который шел к своей лодке с неводом на плечах.
– В честь ее величества палят. Она отплывает в Сицилию к государю, – отвечал рыбак.
Глава VIII
Шабаш дьяволов и шабаш атаманов. – Герцог Фаньяно. – Так началась война
Как необъятная белая кровля, подпираемая снизу густыми группами темных колонн, стлался снежный покров по верхушкам вековых сосен гор Гарильонских. Могучие деревья тесно жались друг к другу; лес покрывал необозримое холмистое пространство. На отлогой вершине, почти в сердце этого леса, по какому-то капризу природы образовалась обширная прогалина, почти круглая поляна. К ней сходилось множество тропинок, прихотливо извивавшихся и переплетавшихся между собою в лесу. Мало кто осмеливался ходить по этим тропкам; на них и в яркие летние дни почти не проникал солнечный свет, так густо переплетались между собой ветви многовековых сосен.
Во времена седой древности эта прогалина считалась священным местом, храмом, в котором витали таинственные и страшные для всякого человека духи. Те немногие поселяне, которые по необходимости попадали в безбрежный лес, чтобы вырубить бревно, собрать сухие ветки на топливо, либо добывать смолу, не отваживались подходить к этому храму. А если и добирались туда, то погибали: и память о них, и следы их исчезали.
В эпоху, которой занимается наш рассказ, правда, мало уже кто верил, чтобы круглая прогалина была жилищем древних богов Бруцци[6], но зато мало было и таких, кто бы не верил, что туда продолжают сходиться на свой шабаш демоны ада, не менее ревниво, чем языческие Бруцци, сторожившие это место, и не менее жестоко каравшие попавших туда смертных. Были, конечно, люди, чуждые всяким суевериям, не верившие ни в языческую, ни в папистскую чертовщину. Но и они не решались проникать туда, не желая быть съеденными волками; кроме того, всякий опасался, что на обратном пути может безвозвратно заблудиться.
Во времена испанского владычества некто Маркс Берарди, небогатый местный дворянин, возбудил против себя гнев тогдашнего правителя, вздумавшего учредить в Калабрии инквизиционные суды. Берарди с немногими своими единомышленниками энергично протестовал против такого жестокого нововведения. А когда совершились на его родине первые казни – инквизиция сожгла на костре двух неповинных старух, обвинив их в колдовстве и чернокнижии, – то он, собрав шайку в пятьсот с чем-то человек, забрался с нею в самую гущу горного леса и долго отбивался там от нескольких отлично вооруженных испанских полков. Взять его оказалось невозможным. Его блокировали. Без пищи и боевых припасов он изнемогал и предпочел с немногими верными товарищами погибнуть голодной смертью в дикой пещере, чем сдаться чужеземцам и попасть в руки инквизиции.
К сожалению, я должен заметить, что благодаря беспечности современных нам правителей этот лес нынче почти весь вырублен. А последствием нерасчетливой эксплуатации является немалое для земледелия зло: весной и осенью огромная масса воды, прежде сдерживаемая лесом, безжалостно размывает в долинах посевы и сносит иногда жилища. А в самое знойное время года поля, сады и виноградники чахнут от засухи.
В описываемое нами время с одной стороны круглой прогалины ютился обширный бревенчатый сарай. Кем он был построен, никто не знал, но построен был давно и прочно, ибо, невзирая на беспрестанно трепавшие его непогоды, представлял еще хорошее убежище.
С самого рассвета к этому сараю стягивались из леса конные и пешие люди, по десяти и более, до сотни человек вместе. Лес, бог знает как давно не слыхавший человеческой речи, теперь оглашался шумным говором. По диалекту и одеяниям различных групп заметно было, что эти люди стянулись из разных южных провинций королевства. Слышался мягкий апулийский говор, жесткий базиликатский и отчетливый сицилианский и т. д.
Воздух был прозрачен. Сильная пурга, господствовавшая в горах дня два назад, рассеяла облака. Солнце весело освещало широкий снежный покров и миллиарды разноцветных искр на нем. Вся окрестность словно улыбалась и нимало не напоминала угрюмого мрака, в который зачастую бывала погружена. Господствовало бодрящее настроение и в природе, и в людях. Сосны-великаны, медленно разраставшиеся в течение многих столетий, производили впечатление величавых бодрых старцев, которые умеют невозмутимо относиться и к грозным бурям, и к предвечной непоколебимости мировых законов.
А у подножия этих великанов кишели, как муравьи, люди, закинутые в глухую высь страстями, которые постоянно помыкают ими там – где-то внизу.
Каждый отряд или даже группа горцев, показывавшиеся около прогалины, были ранее прибывшими встречаемы приветно: криками, хлопаньем в ладоши. Тем восторженнее были эти приветы, чем более горцев оказывалось среди новоприбывших, прославившихся во время партизанской войны шесть лет назад, войны, которой руководил кардинал Руффо. Каких тут не было физиономий и фигур! Мрачные, отважные, нагло беспечные, разгульные… Всем им снова начинала улыбаться фортуна.
Каждый отряд притащил свою провизию на общее пиршество. Добровольцы-повара вырыли за сараем широкую и глубокую яму, навалили в нее хвороста, зажгли его. Высоко подымалось дымчатое пламя. Их товарищи подготавливали излюбленные травы и зелень, чтобы начинить ими только что зарезанных коз и овец. Когда дрова прогорят, уголь останется; в него положат эти туши целиком и завалят сверху углем, заранее откинутым на землю из ямы, и самою этой землей. В стороне ежеминутно нарастала груда приношений: каждый пришедший клал туда, на общую потребу, принесенные им запасы: сыры, хлеб, фляжки вина и прочее.
– Это мне детство мое напоминает. Когда я к попу в школу ходил, мы, ребятишки, с собой завтраки туда из дома таскали, – говорил ражий пожилой атаман. Он только с коня спрыгнул, даже не успев еще снять с себя оружия, и любовно остановился перед грудой яств.
– В какую такую ты школу ходил? – подсмеивались над ним товарищи.
Впрочем, большинство атаманов или главарей даже мелких отрядов слезали с коней у противоположного импровизированной кухне входа в сарай. Все они, видимо, были довольны радушию, с которым их встречали товарищи, и усаживались в сарае большим кругом. При появлении каждого нового лица все шумно хлопали в ладоши.