– Привет, это я, Ирина. Ты как завтра согласен попозировать мне в студии? Я придумала интересную тему для фотосессии.
– Я не против. Как раз хотел немного развеяться, а во сколько встречаемся и где? – Она называет мне фотостудию, адрес и как туда добраться, а я выдвигаю полку в тумбочке и убираю фото в кучу вещей, которыми не пользуюсь уже несколько лет.
7
Я шёл из школы, это был самый ужасный день, который только фантазия тринадцатилетнего подростка могла себе представить. Я не знал, как теперь, после этого смогу появиться в школе, прийти туда, снять куртку в раздевалке, поздороваться с одноклассниками. Сказать «здравствуйте, Елена Владимировна» классному руководителю, сесть за свою парту и выложить тетрадь с пеналом. Этот день изменил моё отношение к этой школе, ко всему, что я называл «моя школа». Я не испытываю ненависти к этому человеку, я не хочу ему зла, меня так не воспитывали, я рос в христианской, военной семье, моя мама очень верующая и я тоже. Я верил в Бога, я ходил по воскресениям в церковь.
Всё началось в полдевятого утра, как обычно. Первый звонок, урок математики, на котором я за непониманием предмета сидел на последней парте и рисовал всякую всячину в своей клетчатой тетради. Из-за этого я покупал ручки каждую неделю. Семь или восемь дней и каждая ручка заканчивалась. Мои тетради были больше похожи не на тетради по математике или биологии, а скорее на сборник начинающего и неумелого художника.
Последним был урок труда. Мальчики направо, девочки налево. Половое разделение труда. Девочкам было строго настрого запрещено входить в этот кабинет. Учитель труда мотивировал это тем, что женщинам нечего делать среди мужских инструментов. На уроке он показывал нам, как сделать узор из объёмных треугольников на любой ровной деревянной поверхности. Для этого нужен был резец, карандаш и линейка. Вспомним уроки геометрии, черчения и начертим на ровной деревянной поверхности две параллельные линии, а их соединим короткими линиями под углом примерно в сорок пять градусов. Получатся такие начерченные треугольники. Далее по рисунку вдавливается резец с одной стороны, потом с другой и продавливается рисунок. Получается объёмный треугольник. Объёмный внутрь, впалый, если можно, так сказать.
Когда прозвенел звонок и все ребята быстро собрали вещи и побежали домой, меня учитель попросил задержаться. Он сказал, что мои треугольники недостаточно правильные, недостаточно ровные, слишком разные, чтобы это можно было считать выполненным заданием. Маленькая деревянная дощечка лежала на моей парте перед глазами с неровными треугольниками, рядом с ней был резец, карандаш и то, что осталось от ластика. Набор трудящегося, атрибут начинающего столяра, начало начал будущего деревообработки.
Преподаватель проверил работы только двух человек, но отпустил всех, он сказал, всем идти домой, а мне остаться. Учитель труда был мужик ростом около ста восьмидесяти, лысый, гладкая кожа, но настолько лысый, что, если провести по его голове рукой, могло показаться, что это страусиное яйцо. Под носом были густые рыжеватые усы, а под ними натянутая улыбка преподавателя бесполезной самозащиты. Например, он утверждает, что при взрыве атомной бомбы нужно держаться в подвалах и перебираться в сторону, противоположенную взрыву. Только это бесполезно. Не успев прочитав справку по выживанию в тетради по ОБЖ – ты уже превратишься в жаркое.
Он положил мне вспотевшую руку на плечо, от которой странно пахло, и проговорил, всё-ещё находясь у меня за спиной:
– Сейчас я научу тебя, как правильно вырезать эти треугольники, это просто и интересно. Тебе понравится.
Он отошёл куда-то из самого класса, сказал, что ему нужно взять свой инструмент, чтобы показать мне, как правильно вырезать треугольники. Через минуту или полторы выключился свет. В темноте сильнее ощущался запах древесины, пыли, нагревшихся станков, подгоревшего масла на шестерёнках. Окна всегда были закрыты чёрной натянутой тканью. В этом кабинете свет всегда был только от лампы накаливания. Учитель вернулся с пустыми руками, он взял дощечку левой рукой, протянув её через моё плечо, а правой стал медленно резцом попадать в треугольники. В полной темноте.
Он сказал, что отключили свет, но настоящий мастер и на ощупь сможет исправить некачественную работу. Он всё рассказывал мне, что можно не смотреть на то, что ты делаешь, но нужно чувствовать работу. Стать с ней единым целым. Его левая рука немного тряслась, я не видел этого, но чувствовал это плечом, которое он задевал предплечьем. Я сидел и старался не шевелиться, я боялся, что порежусь обо что-нибудь в такой темноте, слушая учителя я пытался понять, почему отключение электричества никак его не остановило?
Я учился у него только месяц. Новый учитель, новая школа. Недавно я был отчислен из лицея, а в кадетской училище меня тоже не взяли на досаду моему отцу.
Правой рукой он взял меня за запястье и куда-то потянул. Я почувствовал ладонью что-то влажное, тёплое и продолговатое. Это был его член. Я резко встал оттолкнув его. Я не видел, куда он упал, но шума было много. Кажется, он упал на какую-то парту и свалил её. Я бежал из этого кабинета по темноте, а когда выбежал из него, в школе горел свет. Это он его выключил, это был только его спектакль с одним зрителем, который по задумке должен был принять участие в этом представлении для узкого круга лиц.
В этот кошмарный день я уже подходил к дому. На лавочке возле соседнего дома, мимо которого я проходил, сидел молодой парень, примерно моих лет. Он был в бежевой олимпийке поверх белой футболки, синих джинсах и кедах, чёрные волосы, средней длинны, сантиметров пять. Он окликнул меня по имени:
– Андрей, ты тоже что ли пострадал от этого старого педофила? Как на счёт того, чтобы проучить этого озабоченного гада? – Он говорил как говорят старые друзья или одноклассники вытерпевшие друг друга одиннадцать лет.
Это был тот самый парень, который кидал тогда на озере камни. Когда я был ребёнком, я бросал камни лягушками в воду и он, именно он меня обыграл в том немом соревновании. Он говорил, что знает, как нужно отомстить.
8
Утро не обещало быть тёплым, так сказали в вечернем прогнозе погоды на «завтра», то есть на сегодня. Вчера это ещё можно было назвать завтра, но сейчас это пасмурное сегодня с похолоданием на три градуса. Они действительно ощущаются под влиянием ветра в тандеме с дождём. Я иду к Косте. Он позвонил мне час назад и попросил помочь добраться ему до больницы. До той больницы, где я почти могу сесть с чипсами и пивом перед телевизором. Настолько я там как дома.
До вечера, то есть до встречи с Ириной у меня достаточно времени, около одиннадцати часов. Костя тоже посещает психоневрологический диспансер. Нет, он не шизофреник как я, он не слышит голоса, у него нет галлюцинаций и даже навязчивых мыслей. Большую часть времени он вполне себе дееспособный инвалид, но, если где-нибудь на стройке упадёт балка или неподалёку кто-то из рабочих будет отбивать отбойным молотком асфальт – он просто упадёт на землю, он будет кричать, лёжа на земле обхватив руками затылок.
У него контузия. Он её получил в тот же момент, когда моего брата разорвало на части. Я знал его задолго до армии, в своё время мы с ним дрались, потом дружили и снова дрались. Он повзрослел и попал в армию. В одну роту с моим братом. Мой отец постарался, чтобы его сын со своим другом служили оба бок о бок. На самом деле увечье Кости, и смерть моего брата имеют общую основу. Оба хотели быть героями, оба хотели отличиться на бессмысленной войне ни за что. Им обоим хотелось приобрести статус героя, ветерана войны, что уже поднимало бы их в глазах окружающих. Они могли бы рассказывать девушкам, как они отстреливались от террористов, как там было тяжело, что они были в шаге от смерти, что они настоящие мужчины, которым ничего не страшно. Они бы много чего могли. Дело в том, что от моего брата остался только жетон, а Косте отрезали левую ногу выше колена из-за гангрены. Слава, героизм. Первому бессмысленная война обеспечила два квадратных метре земли на кладбище, а второй был вынужден перейти на костыли и инвалидную коляску.
Подойдя к дому Кости, я звоню в домофон. Сейчас кто-нибудь должен открыть. Открывает его мать. Мне подниматься недалеко – первый этаж. Его мать специально обменилась с соседями, даже вроде доплатила им, чтобы сыну была легче подниматься домой. Дверь открылась и в дверном проёме застыл Костя опёршийся на дверной косяк:
– Привет, рад тебя видеть. Как там у тебя дела? Ты вылечился? – Он действительно искренне интересуется, ему действительно не безразлично, как моё состояние. Он не спрашивает ради приличия и никогда не спросит «как дела» только потому, что так положено.
– Да всё в порядке, снова на трифтазин. Жизнь удалась, ты готов?
Он кивает и отходит от двери, освободив проход мне. Сейчас мне нужно выкатить инвалидную коляску к подъезду, помочь Косте спуститься вниз и усадить его туда. На улице небольшой дождь и по моей просьбе Костя надевает непромокаемый плащ. Как только Костя выбирается из подъезда не без моей помощи, я усаживаю его в коляску. Мы едем, точнее, я его везу. Костя делится со мной планами на будущее:.
Он хочет найти девушку, такую, которая полюбит его за внутренний мир, а не за деньги его отца. Красивую, умную, которая будет с ним гулять, которой будет не стыдно рассказать подругам о том, что её парень инвалид. Пусть инвалид, но ветеран, герой. Так ещё и утопист, романтик. Добравшись до психоневрологического диспансера, мы оставляем коляску внизу и отцепляем от неё костыли. Дальше он сам.
Мы, точнее он, поднимается на второй этаж, а я просто рядом шагаю по ступенькам и слежу за тем, чтобы он и вторую ногу по неосторожности не потерял. Четверть часа очереди, тридцать минут ожидания его из кабинета психотерапевта, потом те же полчаса минут у невропатолога. Единственное, что я боюсь, это встретить кого-нибудь из знакомых психиатров, особенно своего, который меня лечит. Он не сможет просто так пройти мимо и не спросить, как я себя чувствую с вытекающими уточняющими вопросами.
Смотрю на часы, с момента, как я забрал Костю из дома, чтобы доставить до врачей, прошло около двух часов. От одиннадцати часов у меня осталось девять. На самом деле девять часов и четыре минуты. Через этот промежуток времени, который неизвестно чем заполнится, мне нужно быть возле фотостудии. Костя всё-ещё сидит в кабинете у врача, я достаю телефон и набираю Ирину. Спрашиваю только, что мне нужно знать и, может быть, надеть. Она рекомендует сделать выбор на кожаной чёрной куртке, чёрных, или на плохой случай синих джинсах, чёрной рубашке. Всё есть, кроме чёрных джинсов. Остальное при мне, точнее, при моём гардеробе. Восемь часов пятьдесят семь минут – времени достаточно, но одновременно оно уходит и в определённый момент может оказаться, что его почти нет.
9
На часах без пяти восемь, значит, через час, а с поправкой на опоздание Ирины, которая будет меня ждать – через час двадцать мне нудно быть в фотостудии. Это совсем рядом с домом. Выйти из подъезда, налево, потом ещё раз налево и прямо. Пятнадцать минут неторопливой походкой и несколько минут ожидания.