– Я говорю вам, что мне нечего делать с такого рода предложением. Черт возьми, – это настоящий заговор и больше ничего!
Мисс Беллингэм – я понял, что это была она – густо покраснела, и сердито сдвинув брови, сделала несколько шагов по направлению к двери. Но оттуда как раз в этот момент выскочил небольшого роста, щеголевато одетый мужчина средних лет.
– Ваш отец, Руфь, – безумец! – воскликнул он. – Самый настоящий безумец! И впредь я отказываюсь вступать с ним в какие бы то ни было сношения.
– Настоящее свидание имело место не по его инициативе, – холодно ответила мисс Беллингэм.
– Да, не по его, – последовала гневная реплика. – Мое великодушие было им не понято. Да что говорить теперь? Я старался сделать все для вас как можно лучше; теперь – я умываю руки. Не трудитесь провожать меня. Я знаю дорогу. Прощайте!
И с натянутым поклоном, бросив беглый взгляд на меня, говоривший выскочил из комнаты, хлопнув за собой дверью.
– Я должна просить прощения за такой необыкновенный прием, – сказала мисс Беллингэм. – Но, я думаю, врачей не легко чем-нибудь удивить. А теперь я проведу вас к вашему пациенту.
Она открыла дверь, и я последовал за ней в соседнюю комнату.
– Вот другой посетитель к вам, – сказала она. – Доктор…
– Барклей – сказал я. – Я заменяю в настоящее время моего друга, доктора Бернарда.
Больной, симпатичной наружности человек, лет пятидесяти пяти, сидел на постели, обложенный грудой подушек. Он протянул мне трясущуюся руку, и во время рукопожатия я обратил внимание, как сильно она дрожала.
– Здравствуйте, сэр, – сказал мистер Беллингэм. – Надеюсь, что доктор Бернард не болен?
– Нет, – отвечал я, – он только отдыхает теперь на Средиземном море.
Мы обменялись еще несколькими словами и любезностями, после чего я приступил к делу.
– Давно ли вы больны? – спросил я.
– Сегодня – неделя, – отвечал он. – Fons et origo mali[1] – кабриолет, опрокинувший меня посреди улицы против здания суда. Виноват в этом я сам, но мне от этого не легче.
– Вы очень ушиблись?
– Нет, не могу сказать; но я все-таки повредил себе при падении колено, испытал и общее сотрясение. Слишком стар я для таких передряг.
– Это со многими случается.
– Верно, но в двадцать лет перенести это легче, чем в пятьдесят пять. Впрочем, колено теперь как будто поправилось – вы сами увидите, что я им двигаю свободно. Самое скверное – это мои проклятые нервы. Я раздражителен, как черт, нервничаю, как кошка, и по ночам не могу спокойно спать.
Я отодвинул его дрожащую руку, которую он протянул мне. Он не походил на пьяницу, но все же!..
– Вы много курите? – дипломатично спросил я.
Он взглянул на меня хитрым взглядом и усмехнулся.
– Вы крайне деликатно подходите к делу, доктор, – сказал он. – Нет, я много не курю. Я вижу, что вы и теперь смотрите на мою дрожащую руку. Но что ж, так и должно быть; я не обижаюсь; доктора на все должны обращать внимание. Впрочем, обычно моя рука и теперь достаточно тверда, если только я не взволнован. Но малейшее возбуждение заставляет ее трястись, как желе. А тот факт, что я только что имел неприятную беседу…
– Я думаю, – вмешалась мисс Беллингэм, – не только доктор Барклей, но и все соседи знают теперь об этом.
Мистер Беллингэм конфузливо улыбнулся.
– Боюсь, – сказал он, – что дал волю своему темпераменту. Слишком я импульсивный старик, доктор, и когда выйду из себя, то способен все выложить, и начну говорить чересчур напрямик.
– И чересчур громко, – добавила его дочь. – Знаете ли вы, что доктор Барклей вынужден был заткнуть себе уши? – Она взглянула на меня, и какая-то искорка блеснула в ее серых грустных глазах.
– Очень жалею, моя дорогая, – сказал мистер Беллингэм, – но надеюсь, что больше этого не будет. Этого милого джентльмена, я думаю, мы видели в последний раз!
– Я тоже так думаю, – ответила она и затем прибавила: – Я не буду мешать вашей беседе. Я буду в соседней комнате на случай, если понадоблюсь.
– Этот кабриолет, – начал мистер Беллингэм, как только его дочь вышла, – был лишь последней каплей. Он довершил то, что давно уже готовилось. За последние два года я испытал бездну всяких тревог. Впрочем, я полагаю, что нет надобности надоедать вам подробностями моих личных дел.
– Все, что имеет отношение к нынешнему состоянию вашего здоровья, представляет для меня интерес, если только вы не пожелаете о чем-нибудь умолчать, – сказал я.
– Умолчать! – воскликнул он. – Неужели вы встречали какого-нибудь больного, которому не хотелось бы говорить о состоянии его здоровья? Обычно слушатели предпочитают умолчание.
– Во всяком случае, ваш настоящий слушатель не принадлежит к их числу.
– Ну, хорошо, – сказал мистер Беллингэм, – я позволю себе роскошь рассказать вам о всех моих тревогах. Около двух лет тому назад я лег в постель джентльменом с независимым положением и прекрасными видами на будущее, а утром проснулся буквально нищим. Не особенно приятная перемена – согласитесь – в моем возрасте?
– Неприятная во всяком возрасте, – вставил я.
– И это еще не все, – продолжал он. – Потому, что в тот же самый момент я потерял своего единственного, дорогого брата, с которым я был в лучших отношениях. Он пропал, исчез с лица земли; да вы, вероятно, слышали об этом случае? Проклятые газеты одно время полны были им.
Он внезапно покраснел, заметив, без сомнения, что и я изменился в лице. Теперь я, конечно, вспомнил все… Еще тогда, когда я входил в этот дом, какая-то струна слабо зазвучала в моей памяти, а последние слова моего пациента полностью воскресили воспоминание о загадочном деле.
– Да, – сказал я, – припоминаю этот случай; о нем говорил наш лектор судебной медицины.
– В самом деле? – сказал мистер Беллингэм. – Что же он говорил?
– Он отметил его, как случай, который со временем приведет ко многим юридическим осложнениям.
– Клянусь Юпитером, – воскликнул мистер Беллингэм, – он оказался пророком! Юридические осложнения? Да, их достаточно! И все-таки ручаюсь вам, что он не мог предвидеть, какой адский узел завяжется вокруг этого дела. Кстати, как его фамилия?
– Торндайк, – ответил я. – Доктор Джон Торндайк.
– Торндайк, – медленным задумчивым тоном повторил мистер Беллингэм. – Как будто я слышал его имя. Ну, конечно. Я слышал о нем от моего друга, юриста мистера Марчмонта. Мистер Марчмонт говорил о нем в связи с таинственным исчезновением некоего Джеффри Блэкмора. Припоминаю теперь, что доктор Торндайк блистательно распутал это дело.
– Решаюсь сказать, что ему было бы очень интересно услышать что-нибудь и о вашем деле, – заметил я.
– Думаю, что да, – последовал ответ, – но никто не может даром отнимать время у какого-либо профессионала, а заплатить ему я не в состоянии. Это, кстати, напоминает мне, что и у вас я отнимаю ваше время, болтая о своих, чисто личных делах.
– Мои утренние визиты окончены, – сказал я, – да и ваше дело представляет слишком большой интерес. Полагаю, впрочем, что я не должен расспрашивать вас о характере юридических затруднений?
– Да, не должны, если только вы не хотите оставаться здесь до конца дня и возвращаться домой в состоянии безумия. Но о существе дела я вам скажу вкратце: все волнения возникли в связи с завещанием моего бедного брата. Во-первых, завещание не может быть утверждено к исполнению, потому что нет полной уверенности, что мой брат умер; во-вторых, если бы оно и могло быть утверждено, то все его имущество перешло бы к людям, которых он вовсе не стремился облагодетельствовать. А само завещание – это такой дьявольски нелепый документ, какой только может создать извращенная изобретательность бестолково упрямого человека. Вот и все. Вы осмотрите мое колено?
Мистер Беллингэм все более и более волновался, говоря о своем деле, и кончил повествование чуть не кричащим голосом. Лицо его покраснело, весь он дрожал. Я решил, что лучше всего прекратить нашу беседу. Я осмотрел поврежденное колено, которое было теперь почти совсем здорово; сделал и общий осмотр пациента. Затем дал ему подробные указания, как вести себя, и стал прощаться.
– Помните же, – сказал я, пожимая ему руку, – ни табаку, ни каких-либо возбуждений. Старайтесь жить спокойной, растительной жизнью.
– Все это очень хорошо, – проворчал он, – ну а если будут сюда приходить люди и волновать меня?
– Не обращайте на них внимания, – сказал я. И с этим прощальным советом я вышел в другую комнату.
Мисс Беллингэм сидела за столом с целой пачкой записных книжек в синих обертках. Две из них были открыты, показывая страницы, убористо исписанные мелким, четким почерком. Она поднялась, когда я вошел, и вопросительно на меня посмотрела.
– Я рекомендовал бы вашему отцу какое-нибудь легкое чтение, как противоядие против умственного возбуждения, – сказал я ей.
Она слабо улыбнулась.
– Конечно, это было бы полезно, – заметила она и затем спросила: – А еще вы даете какие-либо наставления?
– Да, я дал еще один совет – поддерживать веселое настроение и избегать забот и волнений, но, думаю, что это трудно исполнимо.
– Конечно, – не без горечи отвечала она, – совет ваш превосходен, но людям в нашем положении трудно быть веселыми. Однако не надо, по крайней мере, распускать себя, не надо создавать себе лишних забот. Их слишком много и без того. Но вы, разумеется, не можете входить в это.
– Боюсь, что действительно не могу принести пользы; но я искренно надеюсь, что дела вашего отца сами собой скоро поправятся.
Она поблагодарила за доброе пожелание, проводила меня до калитки и с легким поклоном и холодным рукопожатием простилась со мной.
Джон Торндайк
В один особенно душный день в поисках тени и тишины я забрел в переулки Старого Темпля и неожиданно столкнулся там лицом к лицу со своим старым приятелем и товарищем по университету – Джервисом, позади которого стоял, глядя на меня со спокойной улыбкой, мой бывший профессор – доктор Джон Торндайк. Оба они сердечно меня приветствовали, и я был очень польщен этим: ведь Торндайк был знаменитостью, и Джервис был все же постарше меня.
– Я надеюсь, что вы зайдете к нам на чашку чая, – сказал Торндайк; и так как я охотно согласился, он взял меня под руку. Мы пересекли двор и направились к казначейству.
– Не подумываете ли вы покинуть изголовье больного и последовать нашему примеру – превратиться в юриста? – спросил меня Торндайк.
– Разве и Джервис стал юристом? – воскликнул я.
– Действительно, стал, черт возьми! – ответил Джервис – Я живу паразитом при Торндайке.
– Не верьте ему, Барклей, – вмешался Торндайк. – Он – мозг нашей фирмы. Я придаю ей только респектабельность и известный моральный вес. Но что вы делаете теперь?
– Я заменяю Бернарда. У него практика в Феттер-Лейне.
– Я знаю, – сказал Торндайк. – Мы встречаем его иногда. Он выглядел очень плохо последнее время. Он сейчас в отпуску?
– Да. Он отправился в Греческий архипелаг на судне, промышляющем торговлей коринкой.
– В таком случае, – сказал Джервис, – вы теперь здешний районный врач. Наверное, вы стали чертовски важным?
– Однако, судя по тому, что вы здесь гуляли на досуге, когда мы встретились с вами, ваша практика должна быть не слишком утомительна, – добавил Торндайк – Она вся, должно быть, сосредоточена в этом районе?
– Да, – ответил я. – Мои пациенты по большей части живут на расстоянии полуверсты от амбулатории. Ах да, я вспомнил об одном очень странном совпадении! Мне кажется, оно должно заинтересовать вас.
– Вся жизнь состоит из странных совпадений. Только литературные критики удивляются им. Но расскажите, в чем дело?
– Оно связано с одним случаем, о котором вы говорили в госпитале, года два тому назад. Вы говорили об исчезновении человека при весьма таинственных обстоятельствах. Этого человека звали Беллингэм. Вы помните?
– Египтолог? Да, я хорошо это помню. В чем же дело?
– Брат его – мой пациент. Он живет в Невиль-корт со своей дочерью, и мне кажется, что они так же бедны, как церковные крысы.
– Да? – сказал Торндайк. – Это очень интересно. Они, видимо, внезапно потеряли все свое состояние. Если я не ошибаюсь, его брат жил в собственном, довольно большом особняке?
– Да, совершенно верно. Я вижу, что вы помните все, связанное с этим делом.
– Дорогой мой, – воскликнул Джервис, – Торндайк никогда не забывает подобных вещей. Он ведь нечто вроде судебно-медицинского верблюда. Проглатывает сырьем различные факты как из газет, так и из других источников, а потом, в часы досуга, мирно пережевывает их. Удивительная привычка! Стоит какому-нибудь факту появиться в газетах или в суде – Торндайк целиком проглатывает его. Потом все как будто замирает и забывается. И вот через год, через два, это дело опять всплывает наружу, но уже в новой форме, и к величайшему нашему удивлению оказывается, что Торндайк успел уже его разобрать. Недаром за этот промежуток он не раз пережевывал свою жвачку!
– Вы видите, – сказал Торндайк, – мой ученый друг любит смелые и сложные метафоры. Однако по существу он прав, несмотря на свои туманные выражения. Впрочем, сначала вы выпьете чаю, а потом расскажете нам подробнее о Беллингэмах.
Продолжая беседовать, мы подошли к квартире Торндайка. Войдя в обширную, красивую, обшитую панелями комнату, мы застали там небольшого человечка, аккуратно одетого в черное, расставлявшего на столе чайные чашки. Я посмотрел на него с любопытством. Он мало походил на слугу. Что-то странное было в его внешности. Его спокойная, полная достоинства манера держать себя и серьезное, умное лицо заставляли думать об интеллигентной профессии, и только ловкие, проворные руки обличали в нем умелого слугу.
Торндайк задумчиво посмотрел на поднос с чашками и потом взглянул на своего слугу.
– Я вижу, вы поставили три чашки, Поультон, – сказал он. – Каким образом вы узнали, что я приведу к чаю гостей?
В ответ на это маленький человечек приятно улыбнулся, как-то странно сморщив свое лицо.
– Я случайно выглянул из окна лаборатории, в то время как вы повернули за угол, сэр, – сказал он.
– Как это просто! – сказал Джервис – А мы-то надеялись, что тут скрывается что-то загадочное, чуть ли не телепатическое!
– Простота – душа совершенства, сэр, – возразил Поультон, оглядывая чайный прибор, чтобы убедиться, не забыл ли он чего-нибудь, и, высказав свой удивительный афоризм, бесшумно скрылся.
– Возвратимся к делу Беллингэма, – сказал Торндайк, налив нам чаю. – Не узнали ли вы каких-нибудь фактов, касающихся заинтересованных лиц, – таких, конечно, о которых вы могли бы нам поведать?
– Я узнал две или три вещи и уверен, что сообщив их вам, я никому вреда не причиню. Я узнал, например, что Годфри Беллингэм, мой пациент, внезапно потерял все свое состояние приблизительно ко времени исчезновения его брата.
– Это действительно странно, – сказал Торндайк. – Понятнее было бы, если бы произошло обратное. Почему он мог вдруг обеднеть? Впрочем, может быть, он получал от брата регулярное пособие?
– Нет, вот это именно и поразило меня. Мне кажется, что в этом деле есть какие-то странности и юридически оно очевидно запутывается. Возьмите хотя бы завещание. С ним много приходится хлопотать.
– Добиться утверждения вряд ли они могут в настоящее время, – заметил Торндайк – Ведь несомненных доказательств смерти не имеется?
– Конечно. Но это только первое из затруднений. Другое заключается в том, что в самом тексте завещания есть какой-то роковой дефект. Какой именно – сейчас я не знаю, но надеюсь рано или поздно узнать. Кстати, я упомянул уже о том, что вы интересуетесь этим делом, и мне кажется, что Беллингэм не прочь был бы посоветоваться с вами, но только у бедняги нет денег.
– Это нехорошо для него, особенно если у других заинтересованных лиц они имеются. Судебная процедура требует денег, и закон не считается с тем, что у какой-нибудь из сторон их не оказывается. Да, ваш пациент может оказаться в плохом положении. Ему необходимо с кем-нибудь посоветоваться.