У Рогачева горло перехватило.
– Выходи за меня замуж, – тут же выдавил он из себя.
Лена очень серьезно на него посмотрела. Серега нервно сглотнул слюну. От ее ответа зависело слишком многое.
– Какой ты нетерпеливый, – сказала Лена с шутливым укором. – Сережа, мне еще рано замуж. Я хочу еще хотя бы немного студенткой побыть.
– Побудь. Мы можем через годик-другой свадьбу сыграть. Или вообще, после института. А сейчас могли бы просто сказать друг другу «да», определиться раз и навсегда в этом вопросе.
– Ну зачем ты торопишься? Ты этим только все портишь. Это же не вопрос жизни и смерти. Ты же не уходишь завтра на войну, с которой можешь не вернуться. Я только начала настоящую жизнь узнавать. В театральную студию вот записалась. Может, еще артисткой стану (при этих словах Лена снова улыбнулась). А ты хочешь, чтобы я в девятнадцать лет на тебе только сосредоточилась?
– Почему? Мы могли бы вместе жизнь узнавать…
– Сережа, ты меня очень смущаешь этим разговором, – на лице Михайловой проступило легкое раздражение.
– А вдруг это и вправду вопрос жизни и смерти. Почем ты знаешь? – продолжал кто-то Рогачева тянуть за язык.
Лена встала с пригорка с явным намерением уйти. Но Сергей удержал ее за руку.
– Все, прости. Не буду больше. Кушай черешню.
Несколько минут сидели молча. У Рогачева на душе кошки скребли. Но, превозмогая кошек, чтобы разрядить ситуацию, он начал рассказывать Лене разные анекдоты. Туча, повисшая над ними, постепенно рассеивалась. А потом Лена сделала то, чего Серега меньше всего ожидал. Она вдруг приблизила к нему лицо и прикоснулась губами к его губам. Их первый поцелуй длился мгновение. Инициатором второго поцелуя был уже Рогачев, и он выдался куда более продолжительным.
– Ты смешно целуешься, – прошептала Лена.
– А как надо? – смущенно спросил Сергей.
– Не знаю, – ответила девушка и рассмеялась.
Они целовались, ели черешню и снова целовались. А еще дурачились. Рогачев надкусил одну из черешенок и прильнул к губам Лены. Она откусила свою половинку ягоды, а косточку выпихнула язычком в рот Сереги. Он попытался таким же способом вернуть ее Лене. Потом выплюнул косточку, и они уже просто целовались, засовывая друг другу в рот языки.
– У меня уже губы болят, – в конце концов призналась Михайлова. – Может, пойдем?
Они переходили маленькую речушку по перекинутым через нее спиленным стволам двух берез. Стволы качались. Серега шел первым. Потом обернулся. Ему вдруг очень захотелось поцеловать Лену на этих дрожащих березах, под которыми струилась бурая, почти красная вода. Он не стал растягивать поцелуй, щадя уставшие губы подруги. Но они еще долго стояли, обнявшись, над бегущей водой. Серегу удивило, как крепко Лена его обнимала. Будто не хотела никуда от себя отпускать…
В Волгоград Рогачев возвращался абсолютно счастливым. Он и подумать не мог, что этот поцелуй над речкой будет для них последним…
Оказалось, Серега с Таймуразом общались не с самыми знающими торговцами с Мамаева кургана. У стихийного рынка все-таки был неформальный куратор – милиционеры из ближайшего отделения. Они периодически устраивали проверки. Особо приближенных к ним барыг не трогали, у остальных изымали товар. Естественно, без протоколов. А потом эти же диски и кассеты успешно реализовывали через тех самых своих спекулянтов. Рогачев с Мусаевым въехали в эту схему, когда уже поздно было. После того, как менты провели против них незамысловатую, но эффективную операцию.
Один из торговцев, сперва согласившийся платить, вдруг заартачился. На новые переговоры к нему выехал Таймураз с двумя ребятами. Их беседу с барыгой, изобиловавшую, как водится, угрозами, менты скрытно записали. А потом еще сымитировали разборку – выманили рогачевскую команду почти в полном составе на толковище с подставными братками, роли которых сыграли опера угрозыска. Там всех и повязали. Трое торговцев дисками выступили на суде как свидетели, да еще и двое молодых борцов на допросах раскололись.
Таймураз получил 5 лет. Серега – два с половиной, остальные от года до двух. Это был полный триумф правоохранительной системы. Следствие и суд широко освещались в прессе.
Так все для Рогачева закончилось – бокс, учеба, свобода и Лена Михайлова. Но лишь разлука с любимой придавала случившемуся ощущение катастрофы. Серегу допрашивали следователи, а он вспоминал последнюю встречу с Леной, вкус той черешни и ее поцелуев. Его пытались обломать урки в СИЗО, а он, круша их челюсти, думал о том, что, может быть, девушка еще для него не потеряна. Даже свой приговор Рогачев выслушал с закрытыми глазами. Так ему было легче представить лицо Михайловой.
Лишь выбравшись из камеры СИЗО в колонию общего режима, Серега стал понемногу выпутываться из паутины мыслей о Лене. От этих бесконечных дум отвлекала работа на промзоне – Серегин третий отряд собирал детские фильмоскопы. В свободное время Рогачев устраивал пробежки по окруженному металлической сеткой зоновскому стадиончику размером с хоккейную коробку, висел на турнике да 32-килограммовую гирю тягал. Был на зоне и маленький спортзал. Но не для всех. Его с разрешения администрации оборудовал старшинский актив, состоявший из таких же, как Серега, бывших спортсменов, ставших рэкетирами. В колонии они объединились в так называемую «олимпийскую команду». Администрация с ее помощью контролировала остальных зэков. Как только Рогачев заехал на зону, с ним сразу пожелал встретиться главный бугор-«олимпиец» – накачанный до безобразия культурист Рыжиков по кличке Огонь. Он с ходу предложил Сереге вступить в «олимпийскую команду»:
– Будем вместе зону держать. Сейчас важный момент наступает. К нам скоро пригонят большой этап – человек сто – с «черной» зоны из-под Ростова. Ее расформировывают. Ростовские начнут здесь мутить, нам надо поставить их в стойло. К тому же твой третий отряд – слабое звено. Там был сильный старшина, но недавно пацан один с малолетки в него ночью пику воткнул. Хочешь, мы тебя старшиной в «трешке» сделаем?
Рогачев усмехнулся:
– Спасибо за предложение, но мне это не нужно.
Огонь неприятно сощурился:
– Почему?
– Потому что я зону держать не хочу.
Он еще в СИЗО твердо решил отмотать положенный срок, не якшаясь ни с блатными, ни с козлами-старшинами, и выйдя на волю, начать жизнь с чистого, честного листа. Серега загадал сам себе, что только так сможет вернуть Лену Михайлову.
– Мужиком простым хочешь срок отходить? Тебе сошкой быть нравится? – продолжал допытываться Огонь.
– Называй как хочешь. Только меня в стойло ставить никому не советую.
Огонь недобро сверкнул на Серегу глазами и произнес:
– Ну, как знаешь.
Старшиной в третьем отряде был штангист Куревлев. Но реально он не обладал никакой властью. Отряд состоял из нескольких группировок-семей, среди которых, помимо блатных, выделялись «камыши» (зэки, прибывшие из Камышина), «волжане» (выходцы из города Волжский), «трактористы» (все, кто каким-то боком имел отношение к Волгоградскому тракторному заводу) и «казаки». Серега примкнул к последним. Было «казаков» всего пятеро – помимо Рогачева, в семью входили: бывший десантник, отслуживший в Афгане и даже награжденный там медалью «За отвагу», волгоградец Михаил Дрозд, которого все звали Михалычем, тракторист из станицы Вешенской, здоровенный двухметровый бугай Паша Сизый, житель Пскова Костя Есаулов и учитель из Урюпинска Петр Курбатов.
Дрозд получил срок за попытку изнасилования. Паша Сизый по пьянке угнал и разбил милицейский уазик. Есаулов сколотил на Псковщине устойчивую преступную группировку, грабившую водителей-дальнобойщиков. Но на зону загремел не за эти геройства, а за пьяную драку в родной станице Березовской, куда приезжал проведать родных. Повздорил в клубе на танцах с местным комсомольским вожаком и пырнул того розочкой из-под портвейна «Агдам». Ну а учитель истории Курбатов погорел на каком-то мелком мошенничестве с чеками «Урожай». Благодаря учителю все пятеро и сбились в кучу. Курбатов был фанатиком казачьей истории, а остальные – потомками казаков, зажигательные речи учителя разворошили в них дремлющие национальные чувства.
– Подлинная история казачества всегда переиначивалась или замалчивалась. Это продолжается и по сей день! – вдохновенно восклицал учитель.
Слушать его можно было часами. Курбатов сыпал диковинными фактами, которые на зоне было невозможно подтвердить или опровергнуть.
– В свержении Петра Третьего и возведении на престол Екатерины Второй была задействована Сотная команда казаков для секретных дел – казачий спецназ того времени, – заявлял Курбатов. И рассказывал об этом неизвестном спецназе.
– Именно казаки в войне 1812 года вынудили Наполеона покинуть Москву, – с торжественным видом сообщал учитель, и собравшиеся зэки слушали историю о странном ночном бое на реке Чернишне, когда десять казачьих полков разгромили корпус маршала Мюрата.
– Только один казачий полк генерал-лейтенанта Иловайского в ту войну взял в плен трех вражеских генералов, 350 офицеров, 10000 низших чинов и захватил 12 знамен. Вот как воевали наши предки! – восторгался Курбатов.
Но учитель был не только ходячей казачьей энциклопедией. Он был помешан на национальной исключительности казаков.
– Если бы не казаки, не было бы после Октябрьской революции никакой гражданской войны! – провозглашал он. – Потому что на самом деле шла война межнациональная – война казаков против евреев и русских.
Сомневающимся Курбатов советовал почитать «Тихий Дон» или взглянуть на состав красных и белых войск. У Деникина было три армии – Донская, Кавказская и Добровольческая. По словам учителя, первая состояла из донских казаков, вторая – в подавляющем большинстве из кубанских и терских, а третья – частично из казаков, а частично из дворян-офицеров, юнкеров и пленных красноармейцев. За красных же в основном воевали русские крестьяне и рабочие под руководством комиссаров-евреев.
– Русский народ шел за большевиками, потому что те им землю пообещали, – объяснял Курбатов. – Белым же, кроме казаков, и опереться-то было не на кого. И не зря казаки стали первым репрессированным народом в советской истории. Был народ, он гремел на весь мир. Казаков все боялись – турки, татары, французы, чечены, а еще кремлевские правители – от русских царей до еврейских большевиков. Но теперь этого народа почти уже нет. Казаки превратились в обычных колхозников. Вывели нашу породу на корню. Целая вселенная сжалась до маленькой точки. Разве не обидно? Не противно? Не страшно? Да на каждом из нас – такая ответственность, что героическим предкам даже не снилась! Мы последние из могикан, последние живые троянцы на руинах поверженной Трои. Не исчезнуть, не выродиться – намного труднее, чем победить.
Петр Курбатов видел только один способ сохранить казачество как нацию – брать пример с евреев или кавказских народов, организовать внутри официального государства свое неформальное, основанное на собственных законах, которые для каждого казака были бы важнее государственных.
– Нам, казакам, нужно друг за дружку держаться, – понизив голос, подводил всегда Петр Курбатов итог своим историческим откровениям. – Здесь, на зоне, на воле – везде. Если казак добился в жизни успеха, он должен тут же поделиться этим успехом с другими казаками, тащить их за собой, обрастать ими. Если казак оказался в беде, другие должны немедленно прийти ему на помощь, не особо интересуясь, прав потерпевший или виноват. Сегодня поможешь ты, завтра помогут тебе. И от этого все казачество будет только сильнее.
Ну а поскольку государственные законы в такой схеме вторичны, то главную роль в казачьем возрождении Курбатов отводил криминалу – казачьей мафии, которую еще предстояло создать по примеру мафии итальянской. Эту идею учитель истории буквально вдалбливал в головы своих слушателей. И Рогачев с каждой курбатовской лекцией все больше ею проникался.
Ростовский этап прибыл через месяц. Вместе с ним на зоне появился вор в законе Жора Ереванский, прихваченный ментами на наркоте и осужденный на два года. Серега и не подозревал тогда, что этот крупный лысый пожилой еврей сыграет в его жизни ключевую роль.
Вокруг Жоры сразу началось лихорадочное брожение. Его то и дело водили на беседы к начальнику колонии. Содержание этих разговоров было никому неизвестно. Ереванского определили в четвертый отряд. Едва он там появился, сразу был окружен заботой местных блатных. Жору торжественно проводили в угол на самую почетную койку. Утром, протерев глаза ото сна, вор в законе увидел возле кровати новые до блеска начищенные сапоги, а на тубаре – белую футболку и черный милюстиновый костюм. И уже накрыт был стол, где ждала Жору фарфоровая посуда, а в ней – югославская ветчина с горчицей, финский сыр «Виола», кофе со сгущенным молоком, мягкий белый хлеб…
Но Жора не стал надевать дареные сапоги и костюм, не стал садиться к столу. Он напялил свою пыльную этапную робу и устроил местным гостеприимным жуликам что-то вроде экзамена. Начал расспрашивать о порядках, царящих на зоне, и выяснять, насколько правильной жизнью они живут. Их рассказ не показался ему убедительным. Ереванский обозвал принимающую сторону автоматными рожами, холуями ментов и попросил сдриснуть подальше с его честных глаз.
На следующий день Жору посадили в ШИЗО. В ответ часть ростовчан тут же объявила голодовку. На усмирение пришлой братвы бросили «олимпийскую команду». Качки-старшины по 10—15 человек ходили по отрядам и гасили самых активных смутьянов. В первый отряд «олимпийцы» ворвались внезапно. И уже через десять минут оттуда в сторону медсанчасти вынесли на носилках четырех человек. Во втором отряде нападения ждали, и поэтому там побоище длилось почти полчаса. Старшинам пришлось биться с организованной группой смутьянов, превосходившей их численно. Но они вновь одержали верх. Не только благодаря своему здоровью и бойцовским навыкам, но еще благодаря самодельным панцирям и шлемам, изготовленным на промзоне из кусков листового железа. Они надежно защищали от заточек и пик, которые пытались пускать в ход обороняющиеся.
А вот в третьем отряде «олимпийцы» победить не смогли. На их пути встал Рогачев. Когда непрошеные гости ворвались в их барак, он, как ужаленный, подскочил со своей койки и оказался лицом к лицу с предводителем старшин – Рыжиковым, упакованным в самодельные латы и сжимавшим в руках какую-то увесистую железяку. Серега был безоружен. Но его взгляд метал молнии в культуриста. И тот смутился. Вместо того, чтобы действовать решительно, Рыжиков вступил с Рогачевым в переговоры:
– Отойди. Мы ростовских замутчиков пришли наказать.
Но Серега не посторонился.
– Мы их сами, если надо будет, накажем. Это не твой отряд, – медленно произнес он, буравя глазами Огня. А за спиной Рогачева уже собиралась группа поддержки. Помимо ростовских, вокруг него сгрудились все «казаки» – слева подпер плечом бывший десантник Михалыч, справа возвышался горой Паша Сизый. У обоих в руках были тубари. Серега даже слегка кайфовал от этой ситуации. Начиналось привычное адреналиновое опьянение. Он сам себя взнуздывал, его голос становился все громче.
– Хотите выяснить, кто круче, выходите с ростовскими на центряк и бейтесь. Мне плевать на Ереванского, плевать и на оперчасть. Ты пришел ко мне в дом с оружием. Значит, ты для меня враг, – при этих словах Рогачев обвел взглядом своих сторонников. Их стало еще больше. Теперь за его спиной толпились и «камыши», и большая часть «трактористов», и даже двое отрядных «обиженных»… Только блатные «отрицалы» остались сидеть на койках с кривыми улыбками.
Вдохновленный увиденным, Рогачев решился перейти за грань.