Спустя час весь экипаж «Непоколебимого» выстроился на верхней палубе в походной форме. На борту «Сантьяго» и «Петуха» матросы облепили все мачты и реи, чтобы поглядеть на казнь.
Брадобрей на пару с хирургом завернули тело капитана Гишара, сняв перед тем с него одежду, в кусок ткани и перенесли его на носовую надстройку.
Грянула барабанная дробь – на верхней палубе появился граф Орас. Манеры его ничуть не изменились: он держался надменно и вызывающе. Руки у него были связаны за спиной веревкой, которую держал за один конец капрал; осужденного сопровождал усиленный конвой.
Поравнявшись с грот-мачтой, скорбная процессия остановилась. Снова раскатились дробью барабаны, после чего главный старшина зачитал графу вынесенный против него приговор, подписанный всеми членами военного совета.
Граф Орас не проронил ни слова; он лишь высокомерно пожал плечами, поднялся на носовую надстройку и позволил марсовым старшинам уложить себя на остывший труп своей жертвы.
Невзирая на всю свою стойкость, граф содрогнулся от такого жуткого соприкосновения; ему вдруг стало страшно – с его уст сорвался крик боли и отвращения.
Живой труп привязали спиной к спине мертвеца; с помощью горденя на правом ноке фока-рея их обоих подвесили за бортом, и они висели так над водой четыре или пять минут, раскачиваясь и крутясь в воздухе.
И вот барабаны взорвались сигнальным боем; на грот-мачте взвился желтый флаг, с наветренного борта громыхнула пушка, возвестив всем, что приговор сейчас будет приведен в исполнение. И когда моряки на трех кораблях увидели, что происходит у них на глазах, и осознали весь ужас столь жуткой казни, господин де Лартиг вскинул руку – главный старшина перерезал трос…
После перебрасопки реев и постановки парусов корабли двинулись намеченным курсом дальше и вскоре были уже в нескольких милях от двух мертвецов, один из которых, однако же, был все еще жив и едва маячил в кильватере, то исчезая в провалах между волнами, то взмывая на самые гребни.
Господин де Лартиг удалился к себе в каюту и так и просидел там взаперти до следующего дня.
Глава VI
В которой Олоне и Питриан, отвергнув дары Артаксеркса, были осыпаны почестями самых именитых буканьеров
Буканьеры, флибустьеры, или Береговые братья, ибо они были известны под этими тремя разными названиями, представляли собой в глазах пытливых искателей-философов XVII века самое любопытное явление из всех, что им когда-либо приходилось изучать.
В самом деле, до той поры мировая история никогда не знала героев, столь же странных, сколь и значительных. Эти люди, сыновья всех рас и стран, исповедовавшие все религии и не имевшие, очевидно, ни общих нравов, ни обычаев, говорившие на разных языках и влекомые различными интересами, прибыли из всех уголков старой Европы, гонимые, как некогда Аттила[26], необузданной волей; они собрались на богом забытом клочке земли на отшибе Атлантики и там без всяких задних мыслей, предубеждений и преднамеренностей, без каких-либо захватнических или поработительных помыслов, а заручившись лишь дозволением по чрезвычайному соглашению, провозгласили свободу на морских просторах; они избавились от всякого иноземного подданства и объявили себя хозяевами собственной судьбы, не признающими никакого иного закона, кроме своей воли; они приняли трехцветный – сине-бело-красный флаг и, горделиво сплотившись под этим ярким символом свободы, бросили вызов целому миру.
Очень скоро они, точно стервятники, стали с лета набрасываться на корабли, бороздившие Атлантику, верша неслыханные, превосходящие все мыслимые подвиги; они завладели двумя третями богатого и цветущего острова Санто-Доминго, сделали его своим оплотом и заложили там чудо-колонию; они купались в роскоши и меньше чем за два-три года обрели такую грозную силу, что союза с ними искали самые могущественные монархи, почитавшие их за равных себе.
Какими же были эти люди? Что за цели ставили себе?
Их изображали эдакими злодеями с едва ли человеческим лицом, которым только и было в радость, что убивать, жечь да резать; правила ими алчность, и золото было для них превыше всего. Одним словом, из них сделали шайку подлых разбойников, ослепленных блеском золота, жаждущих безумных оргий, плотских услад и проливающих кровь, словно воду, ради удовлетворения своих низменных, плотоядных инстинктов.
По нашему же мнению, все это не так: о флибустьерах мало что было известно, а лучше сказать, их мало кто понимал.
А между тем флибустьеры были людьми в полном смысле этого слова, со всеми человеческими пороками и добродетелями. Их имена гремели на берегах всего американского континента. После себя они оставили многочисленных преемников, не менее энергичных и предприимчивых, чем сами они в свою бытность. Эти искатели приключений, ныне разобщенные, живущие сами по себе, при случае готовы на самые героические, выдающиеся и невероятные поступки и ратные подвиги. Потому-то на берегах Нового Света имя Береговой брат и по сей день в большом почете. Братья узнают друг друга, точно масоны, по каким-то таинственным знакам, и, когда приходит время действовать, они объединяются под началом своего предводителя, коего сами же и выбирают как primus inter pares[27].
Флибустьеры были людьми сильными, мужественными и гордыми, не желавшими терпеть какой-либо гнет и задыхавшиеся в пределах варварской, деспотичной феодальной Европы. Вдыхая свободу всеми порами, слишком слабые порознь и потому не способные завоевать ее у себя на родине, они восставали на собственный манер против постыдной зависимости, которую им навязывали их тогдашние правители, и объявляли себя свободными даже от своих предводителей. Словом, то были деклассированные элементы, которые в наши дни стали бы демократами, прославившимися перед тем как герои и революционеры, подобно их сыновьям в 1789 году[28]. У них была только одна цель – жить свободно. Но, к сожалению, поскольку они по большей части действовали, повинуясь скорее инстинкту, нежели расчету, то зачастую путали вольность со свободой.
Эти люди, больше восьми десятков лет противостоявшие старым порядкам, не были, да и не могли быть, заурядными разбойниками. Они были предвестниками; они первыми вонзили топор в громадный ствол феодального древа; они допустили только одну ошибку, вожделев свободу через насилие, свободу, проблеск которой лишь мерцает перед нами после стольких лет борьбы и которую, как мы верим, завоюют всю без остатка наши сыновья благодаря своей мудрости.
В те времена, когда произошла наша история, флибустьеры пребывали в расцвете своего могущества; они царствовали как хозяева, и не только на просторах Атлантики: их грозные корабли часто бороздили воды Тихого океана и несли разруху, беды и смерть богатейшим и многочисленным испанским факториям.
Король Людовик XIV, этот гордый и спесивый монарх, за два года до того официально признал Союз буканьеров; он же и узаконил таковое признание, назначив губернатора, обязанного отчислять ему, его королевскому величеству, десятую долю трофеев; сей губернатор, господин д’Ожерон, нормандский дворянин, больше пятнадцати лет прожил среди буканьеров, и те почитали и любили его как отца родного. Он заложил свою резиденцию и правительство, как шутя говорили Береговые братья, в Пор-де-Пэ, Леогане и Пор-Марго и поочередно жил то в одном из этих городов, то в другом – по обстоятельствам.
Но правительство господина д’Ожерона было скорее условным и номинальным, чем настоящим – действующим, хотя, по сути, оно, безусловно, существовало как таковое и обладало властью.
Сей досточтимый дворянин в свое время и сам побывал в шкуре флибустьера и, соответственно, знал вверенную его подчинению братию как облупленную – то есть с какого сорта скитальцами ему приходится иметь дело. На глубоком познании флибустьерских нравов он и строил свое поведение, давая своим подчиненным полную свободу действий и вмешиваясь в их дела только по их же просьбе; словом, он старался по возможности не выпячивать официальный статус, коим наделил его король, и выступать перед своими «подопечными» лишь в качестве друга, доброго советчика и защитника. Единственное – он премного пекся о том, чтобы поддерживать тесные связи со всеми именитейшими предводителями флибустьеров, – с их помощью он держал в узде остальных, всегда имея возможность управлять ими так, что они о том и не подозревали, а ежели и догадывались, то первыми же над собой и потешались, причем от души, признавая такую политику ловкой и радуясь тому, что в губернаторах у них человек ушлый, им не чета.
Колония занимала, как мы уже говорили, больше половины острова Санто-Доминго: она простиралась на территории от мыса Лобос на юге до мыса Самана на северо-западе. На этой обширной территории располагались живописные саванны, орошаемые полноводными реками, весьма пригодными для торговых связей; берега же острова до мыса Тибюрон обрамляли гавани, где могли и по-прежнему могут укрыться целые флотилии; а два прибрежных островка по несколько лье в окружности – Ла-Ваш, к востоку от Санто-Доминго, и Тортуга, к северо-западу, колыбель флибустьеров, – служили приложением к этой великолепной колонии. К числу самых красивых и богатых городов французской части острова можно отнести Пор-Марго, Пор-де-Пэ и Леоган.
Накануне того самого дня, с которого мы поведем дальше наш рассказ, импровизированная эскадра господина де Лартига, состоявшая из кораблей «Непоколебимый» и «Сантьяго» и трехмачтового судна «Петух», вошла на рейд Леогана и стала в одну линию аккурат напротив города среди десятка-другого флибустьерских судов разных типов и разной же величины – от пятидесятивесельной пироги до пятидесятипушечного фрегата; и все эти корабли, за редким исключением, само собой разумеется, были испанской постройки.
Было около полудня. За столиком при входе в знаменитую в ту пору таверну «Сорванный якорь» сидели двое за кувшином вина; покуривая трубки, эти двое, оказавшиеся на поверку нашими старыми знакомыми – Олоне и Питрианом, с любопытством наблюдали развернувшуюся перед их взором картину.
В самом деле, не было более необычного и странного зрелища для новоприбывших из Европы и только-только высадившихся на берег, чем пестрая толпа, бесконечно снующая туда-сюда перед глазами. Даже у Калло[29], под кончиком его искусного карандаша, никогда не рождались столь живописные типажи сумасбродных личностей и разномастных искателей приключений.
Одни, облаченные в немыслимые, вычурно-роскошные и оттого почти нелепые наряды, расшитые золотом и драгоценными камнями, в фетровых шляпах, украшенных пышными султанами и причудливыми плетенками вокруг тулий, с тяжеленными бриллиантовыми ожерельями на шее, горделиво выхаживали, покуривая крошечные трубки, в сопровождении разодетых в сверкающие ливреи слуг с длиннющими рапирами на поясе; другие, в грязном рубище – ибо местная публика бросалась из одной крайности в другую, – прикрытые, что называется, воздухом, ступали не менее гордо и величаво и, случалось, заговаривали как равные с богато выряженными буканьерами, которым, возможно уже завтра, после того как сегодня они проиграются в пух и прах, будет суждено облачиться в те же неприглядные лохмотья; были там и всадники, восседавшие на полудиких лошадях, гарцевавших посреди толпы под дробный стук собственных копыт; и обворожительные креолки, томно возлежавшие на паланкинах, покоящихся на плечах полунагих рабов, обожженных солнцем и похожих на скелеты, до того ужасающей была их худоба. Этими горемыками были испанцы, плененные либо на своих кораблях, либо на суше во время очередной карательной экспедиции флибустьерской братии.
Добавим к вышеописанным персонажам вечно голодных работников с пугливо-мрачным взглядом, за которыми неизменно плетутся три-четыре злобных гончих пса – такими буканьеры обычно травили диких буйволов, – уличных торговцев и, наконец, прочих причудливо-разношерстных личностей различных сословий и оттенков кожи.
– Все равно, – вдруг убежденно воскликнул Питриан, – я ни капельки не жалею, что пустился в это плавание! Верно говорили люди, Большая земля – страна необыкновенная!
– Да уж, – равнодушно вторил ему Олоне, – и впрямь самая что ни на есть необыкновенная.
– И попали мы сюда не самым обыкновенным образом.
– Так-то так! Только вот капитану Гишару не повезло!
– Эх, что проку горевать! Жизнь коротка, и надо спешить наслаждаться ею! Какого черта нам приказали явиться к часу в губернаторство?
– Я знаю не больше твоего, да и какая разница зачем?
– Гм! Мой принцип – никогда не доверяй тому, чего не знаешь. А тебе-то вон как подфартило – сам знаменитый Дрейф водит с тобой дружбу.
– И он же, по всему видать, завтра купит меня на торгах.
– Купит – тебя?
– Ну да! Или ты забыл, что лет пять нам еще предстоит набираться ума-разума, прежде чем нас примут в буканьеры?
– Со мной, по крайней мере, все ясно, хоть я нынче и старший помощник капитана «Петуха», а с тобой – ведь ты же как-никак капитан?
– Дорогой Питриан, заруби ты себе на носу: из-за нас с тобой закон никто менять не будет, а там все оговорено четко, и мы это знали еще до того, как поступили на судно, разве нет?
– К сожалению, да.
– Ну вот, так что нам остается только подчиняться.
– Уж больно все это круто, черт возьми! Но раз надо, значит надо. Несколько лет неволи – сущие пустяки.
– Скоро узнаешь. Однако скажи-ка мне лучше, дружище, куда это господин д’Ожерон препроводил нашего пассажира, после того как он давеча вечером сошел на берег? Я-то покинуть судно не мог, понятно…
– А что именно ты хочешь знать? Это же проще пареной репы, как выражается твой приятель Дрейф. Видишь вон там, справа, крепость, что охраняет вход на рейд?
– Конечно! А рядом, в полусотне шагов от земляной насыпи, милый такой домишко с плоской крышей, видишь?
– Да, вижу.
– Так вот, дружище, там-то и остановился на время твой герцог де Ла Торре. Я сам видал, как он въезжал туда со всем своим скарбом.
– Спасибо, Питриан! – обрадовался Олоне. – Пойду-ка я… – прибавил он, собираясь встать.
– Нет, ты останешься, дружище, – возразил Питриан, удерживая его за рукав.
– С чего это вдруг?
– Тому есть две причины: первая – через четверть часа нам надлежит явиться в губернаторство; вторая – господина де Ла Торре с семейством нет на месте. Они обедают у господина д’Ожерона.
– Ты точно знаешь?
– Если говорю, значит знаю. Да и вообще, я хоть раз тебя обманывал?
– Верно. Прости! – молвил Олоне, усаживаясь обратно.
Питриан наполнил стаканы. И в тот миг, когда взял свой, чтобы чокнуться с другом, на его руку легла чья-то ладонь и чей-то удалой голос прогремел у него над самым ухом:
– Эй, Баклан, еще один стакан сюда! Да поживей, дружок, мы торопимся!
Слуга, откликаясь на свое не шибко благозвучное прозвище, хотя сам он поразительно смахивал на означенную птицу, чем его, безусловно, и заслужил, поспешил исполнить заказ.
– Капитан Дрейф! – воскликнул Питриан с радостным удивлением.
– Собственной персоной, и к вашим услугам, господа. Вот и славно, благодарствую, Баклан. Плесните-ка и мне, старпом. Ваше здоровье, господа!
И он пригубил из своего стакана с видом истинного знатока.
Все это было сказано, проделано и завершено с такой быстротой, что двое наших моряков и глазом не успели моргнуть, не говоря о том, чтобы оправиться от удивления.