– Не вижу, каким образом это вас касается. – Она ненавидела свою слабость, свою трусость, которую неспособна была скрыть.
– Все, что происходит в стенах этого дома и на землях Маккензи, меня касается. Это включает и вас. Особенно теперь, когда вы будете оказывать влияние на моих детей.
Он сделал еще один шаг вперед, и Филомена не успела отступить. Маркиз протянул руку и взял ее за подбородок. Испуганный звук, который издала Филомена, удивил их обоих. Взгляд Рейвенкрофта стал острее, но подбородок из руки он не выпустил.
Нежный женский подбородок был хрупким, как стекло. Филомена понимала, что ему ничего не стоит его раздробить простым сжатием сильных и грубых пальцев. Глаза маркиза глядели прямо на ее губы, и они невольно раскрылись, издавая испуганные вздохи.
Рейвенкрофт наклонился к ней, сокрушая своей силой и близостью. Она видела его так близко, как видели его многие перед тем, как проститься с жизнью. Жесткие, почти нечеловеческие черты лица, закаленные десятилетиями суровой дисциплины и жестокости, и глаза, смотрящие так, будто измеряли ее, прежде чем уложить в гроб. Показалось, будто в огромной столовой свет от камина и свечей сменился тенью.
Филомена знала, что люди, подобные хозяину замка Рейвенкрофт-Кип, рождаются редко. А когда рождаются, то история превращает их либо в богов, либо в демонов.
Грубой подушечкой большого пальца он мягко, будто шепотом, провел по разбитой губе Филомены. Эту ласку она почувствовала всем телом. От нее по коже прошли дрожь и покалывание, которое добралось до самых глубин, где родилось мягкое тепло. Неужели он хочет ее поцеловать? Сердце в груди встрепенулось и замерло, а потом сделало прыжок и быстро заколотилось.
Рот маркиза тоже приоткрылся, глаза сузились, в них мелькнуло нечто вроде жара, а потом… подозрение. Рука на подбородке сделалась мягче, и он повернул ее лицо к свету канделябра, взял со стола чистую салфетку и аккуратно вытер пудру, которой она попыталась спрятать синяк под глазом.
– Скажите-ка мне, мисс Локхарт, – его голос стал напоминать тихий рокот, – что с вами действительно произошло.
– Я уже сказала. – Она буквально заставила себя не заскулить от страха по мере того, как он обнаруживал ее раны.
– Помню, дорожное происшествие, – сказал он ровным голосом.
– Да.
Его слова прозвучали скорее как вопрос, чем ответ, и Филомена в страхе закрыла глаза в ожидании, что он разоблачит ее обман, разоблачит ее игру. А что такой человек сделает с ней, с такой бессовестной обманщицей?
– Сэр? – Она поморщилась, услышав в своем голосе настоящую панику.
– Что? – пророкотал лэрд, с трудом отрывая взгляд от ее ран, особенно на губах.
Филомена и так была очень уязвима, а в его присутствии чувствовала себя особенно слабой и насквозь прозрачной. Лэрд может сделать с ней что захочет, и никто не потребует с него ответа. Что-то в его поведении подсказало ей, что и он прекрасно это понимает. Филомена находилась полностью в его власти, и в то же время она его обманывала.
– Позвольте мне… то есть… это неприлично…
Рука поднялась почти против ее воли и опустилась ему на плечо, когда Филомена попыталась освободить свой подбородок от его цепких пальцев. Рейвенкрофт внимательно и долго посмотрел на ее руку, лежащую на рукаве смокинга, с тем выражением, с каким смотрят на опасное насекомое. Потом, точно так же внезапно, как схватил, отпустил ее.
Отвернувшись от Филомены, маркиз сжал руки в кулаки и хрипло произнес:
– Скоро вы узнаете, мисс Локхарт, что мои манеры не похожи на деликатное обращение англичан.
Филомена не знала, что ответить, поэтому молча смотрела на его могучую спину, обтянутую смокингом.
– Вы здесь для того, чтобы учить моих детей, и оставьте всякую надежду исправить меня и превратить в джентльмена, я им не стану.
Когда он снова повернулся к ней, огонь в камине осветил несколько серебряных прядок в черных волосах.
– По рождению я благородный аристократ, но я неблагороден по природе. Думаю, нам лучше видеться как можно реже. Нам нет необходимости встречаться, кроме как за обедом или если я захочу узнать, как обучаются мои дети.
Филомена понимала, что маркиз сделал ей подарок, дал ей возможность действовать по своему усмотрению, если цель ее пребывания в замке будет выполнена. Именно этого она хотела более всего на свете.
– Да, сэр!
– Лэрд, – поправил он ее. – У вас, в Англии, я – маркиз Рейвенкрофт, а на моей земле я лэрд. Лэрд Маккензи.
Он забыл упомянуть, что его зовут Демон-горец, но она об этом помнила, потому что, увидев дьявольский огонь в его глазах, забыть это невозможно.
– Конечно, лэрд Маккензи. – Филомена сделала реверанс, чтобы только не поднимать на него глаз.
Маркиз кивнул. Огонь камина отбрасывал тени на его резкие черты.
– Можете идти!
Она ушла из столовой, как только получила разрешение, и пустилась бежать, едва оказалась в коридоре. Богато расшитые гобелены на стенах слились для нее в неразличимую смесь синих, зеленых и золотых тонов – так быстро она бежала. Филомена оглянулась: из-за стремительного движения тени у нее за спиной сгустились. Но ей показалось, что в глубине мелькнуло что-то или кто-то и исчезло.
Филомена шла, не сбавляя темпа, пока не добралась до знакомой двери своей комнаты. К ее удивлению, ей отвели покои на втором этаже западного крыла, где жили члены семьи, а не на первом этаже под лестницей, где обитала прислуга. Она решила, что это сделано для того, чтобы дети были ближе к ней.
Ворвавшись в комнату, Филомена захлопнула дверь и повернула ключ в замке, чтобы надежно запереться. Она прислонилась к дубовой двери, прижавшись к ней щекой, и вскоре ее согрело тепло, идущее от камина, где кто-то разжег для нее огонь.
Пока Филомена стояла у двери, она усилием воли заставила сердце успокоиться, легкие – дышать спокойно, а себя – перестать дрожать. Она невольно потрогала щеку, которая все еще ощущала твердое прикосновение мужественной руки. Для такого великана, обладающего невероятной силой, он обращался с ней удивительно нежно. А ведь она успела забыть, что такое бывает.
Оторвавшись от двери, Филомена на подкашивающихся ногах пошла в спальню. Раньше она слишком торопилась, чтобы переодеться и вовремя успеть к обеду, и не успела рассмотреть свои покои как следует. Филомена провела рукой по гладко отполированному дереву туалетного столика и рабочего стола. Казалось, их изготовила умелая рука того же краснодеревщика, который создал из красного дерева ее кровать с балдахином. Она потрогала матрас на кровати и приятно удивилась его мягкой упругости. Холодные стены оживляли зеленые, синие и шоколадные цвета драпировок.
В этом доме явно чувствовалось отсутствие женской руки, вокруг царили цвета клана Маккензи. Но Филомене даже нравилось это готическое окружение. Здесь многие века обитали члены семейства Маккензи из Уэстер-Росс. Эти камни видели рождение наследников, гибель бунтовщиков и смену не одного монарха. Кое-кто скажет, что теперь это английский замок, где живет английский лорд. Глупые люди, они ошибаются!
Лэрд Лиам Маккензи был горцем до мозга костей. Его люди жили на этой земле задолго до англичан. Даже задолго до шотландцев. В нем течет кровь не только варваров-пиктов, но и разбойников-викингов.
Служанка приготовила для Филомены постель, накрыла ее покрывалом с тартаном клана Маккензи и взбила зеленые с золотом подушки. Может быть, милый Джани прав и есть надежда, что они примут ее как свою… что ей будет здесь хорошо. По крайней мере, ее примут те, кто здесь работает, но не хозяин.
Филомена постаралась выкинуть лэрда из головы и сравнила эту небольшую, простую комнату с теми покоями, что были у нее в Бенчли-Корт. Там она была хозяйкой в течение пяти ужасных лет и ненавидела каждую секунду пребывания в том доме. Муж настоял, чтобы она позволила его матери, леди Эстер Сент-Винсент, украсить их жилье. Поэтому в комнатах Филомены была плетеная мебель с лавандовой обивкой, украшенная розовыми кружевами. Как же она все это ненавидела!
Но даже Бенчли-Корт не шел ни в какое сравнение с белыми стенами клиники Белль-Глен. Чистыми, холодными, стерильными, как сам ад, где царили несчастье и беззащитность. В тяжелые годы, которые она прожила с мужем, она никогда не подозревала, что сущеcтвует такое полное одиночество, какое окружило ее в Белль-Глен. Она не знала, что в душе каждого человека есть глубокая темная бездна, в которую можно падать много месяцев, пока не достигнешь дна. Там человека ожидает только безумие.
С тех пор как она покинула клинику Белль-Глен, она никогда ее не вспоминала. Не позволяла себе думать о том, что ее спасли от полного отчаяния. Что появись Дориан Блэквелл буквально несколькими минутами позже, ее бы изнасиловали.
Нет! Филомена рванула шелковую ленту на шее, потому что неожиданно она стала ее душить. Нельзя позволять себе это вспоминать. Нельзя скорбеть. Нельзя думать о том, что было или что могло быть. Она будет работать, будет все время занята, и это единственный способ справиться и забыть.
Филомена вспомнила, что видела шкаф, который был размещен в небольшой круглой башне рядом с камином. Наверное, нужно распаковать вещи. Или лучше подготовить план работы с детьми на завтра, а разобрать чемодан можно и потом. Думая о том, что поместить в шкафу, она вошла в маленькую круглую башню. И замерла.
Внутри нее что-то сжалось, когда она увидела, что было расположено в середине этой комнаты и ожидало ее появления. Сердце сильно забилось, она почувствовала, как сморщилось ее лицо. Она помимо воли сделала несколько шагов и приблизилась к тому, что могло стать ее кошмаром.
Может, все это ей только приснилось? И ее спаситель, смельчак Черное сердце из Бен-Мора, и Фара, и Милли? Новая одежда и новая жизнь? Ее шанс на спасение? Что, если в этой большой ванне, такой белой, блестящей и чистой, нет ничего… кроме льда?
Филомена скрипнула зубами и не стала обращать внимания на одинокую слезу, выкатившуюся из глаз и мешающую ей видеть. Она стянула с руки перчатку и посмотрела на свои белые бескровные пальцы. Потом осторожно протянула дрожащую руку к воде и погрузила ее в ванну.
Она громко всхлипнула, потом еще раз. Наконец, ноги больше не стали ее держать и она сползла на пол. Вместе с хриплыми, отрывистыми рыданиями из горла вырывалось ее горе, ярость и ужас, ведь за последние дни она научилась быть сильной и храброй.
А ванна оказалась вполне реальной и очень, очень теплой.
Глава 4
– Раз, два, три. Раз, два, три… Ой! – Филомена отпрыгнула, спасая ногу из-под каблука Рианны. Опять!
– О, мисс Локхарт, пожалуйста, извините! – воскликнула девочка, следуя за Филоменой, которая заковыляла и шлепнулась на мягкий диван около окна в большой солнечной комнате. – Я безнадежна, вальс у меня совсем не получается. Мне кажется, я никогда не научусь двигаться в танце вперед спиной.
– Все в порядке. – Филомена стала успокаивать девочку, баюкая свою ноющую ногу. – Научиться вальсировать непросто.
Она специально выбрала эту комнату для уроков танца. Большие окна и стеклянные двери открывались на балкон, глядящий на море, а на мягком ковре стояло красивое фортепиано. Та комната, в которой раньше была детская, а потом классная, была довольно мрачной, и Филомена придумала план, чтобы перенести занятия в более подходящее помещение.
День начался с классической литературы и начальных занятий по французскому, но вскоре Филомена нашла у Эндрю дешевый приключенческий роман, спрятанный под томиком Джонатана Свифта, а затем, послушав, как варварски дети корежат язык любви, превращая его в нечто безобразное, она решила, что урок музыки и танцев поможет им отвлечься. Ей казалось, что после танцев голова лучше работает, будто музыка и ритм открывают какие-то пути, которые без них не отыскать.
К сожалению, в случае детей Маккензи этот прием не сработал. Рианна оказалась старательной ученицей, хотя и не очень способной. Эндрю относился к Филомене вполне серьезно, но с долей презрения. Он был талантливым музыкантом-пианистом, играл легко и технично.
Филомена вскоре поняла, что в течение последних лет у них сменилось несколько учителей и гувернанток. Они обучили детей основам чтения, письма, арифметики и истории. Но по мере того как они росли, гувернантки от них быстро уходили. Поэтому молодые Маккензи практически ничего не знали о том, как заниматься хозяйством; о хорошем вкусе, этикете: о том, как вести светский разговор; не знали французского, не имели представления о теории музыки и общественных науках.
В конце концов, она была виконтессой и дочерью джентльмена, освоила все, что написано и сказано о британском социальном устройстве, поэтому могла их обучить лучше многих. Филомена была твердо намерена добиться успеха, и не только потому, что ей нужна была эта работа, чтобы скрывать свои тайны. Детям Маккензи совершенно необходимы были те знания, которыми она владела. Их отец тоже это понимал.
– Эндрю, прошу вас, – попросила она. – Почему бы вам не потанцевать с сестрой, пока я играю на фортепиано. Мне нужна передышка.
– Я не танцую, – ответил мальчик, изучая внимательно свои пальцы, лежащие на клавиатуре.
– Это не важно, – сказала Филомена ободряюще. – Я вас научу, пока Рианна будет заниматься музыкой. Мы попробуем сначала медленно.
– Нет, я не сказал, что не умею танцевать. Я сказал, что не танцую.
Мальчик выдвинул вперед челюсть, а в глазах загорелись огоньки упрямства и бунта.
– Но как же вы будете производить приятное впечатление на молодых леди, если вы не умеете танцевать вальс?
– Я не желаю ни на кого производить впечатление, – сказал Эндрю резко.
Филомена посмотрела в окно. Ей так хотелось выйти и погреться на редком осеннем солнце, вместо того чтобы терпеть мрачное настроение Эндрю. На горизонте собирались тучи, но сейчас солнце сверкало на морской воде и освещало горные пики. После долгого пребывания в Белль-Глен ей так хотелось почувствовать теплые лучи на лице, без помех побродить по лесу.
Но нет, она должна учить детей.
Филомена постаралась не сердится, быть доброй и терпеливой, несмотря на то что нервы ее были уже на пределе. Она подошла к фортепиано и снова обратилась к мальчику.
– Прошу вас, – стала она уговаривать. – Признаюсь, я не очень хороша как партнер в танце, я не привыкла играть роль джентльмена. По отношению к вашей сестре это несправедливо.
– Вам следовало бы научиться, у вас и рост и фигура как у джентльмена, – пробормотал Эндрю, отодвигаясь от нее.
Филомена отдернула руку, потому что Эндрю вскочил со стула и кинулся к западному выходу из комнаты.
– Эндрю, не будь такой скотиной! – воскликнула Рианна ему вслед.
И тут на пороге появился Джани, неся в руках поднос с чайными чашками. Эндрю и Джани едва не столкнулись, и впечатление от драматического выхода было испорчено. Но это позволило Филомене прийти в себя после обидной вспышки мальчика. Эндрю фыркнул на оторопевшего Джани и попытался его обойти.
– Эндрю Маккензи. – Филомена произнесла отчетливо каждый слог имени, как это делал ее отец, когда она, бывало, вызывала его недовольство. Сказанное тихим голосом, такое произношение всегда приводило ее в чувство. – Если вы не хотите, чтобы я обсудила ваше поведение с вашим отцом сегодня после обеда, то извинитесь перед Джани за вашу поспешность, возьмите у него поднос и принесите сюда.
В комнате стало тихо, как в гробнице, – все ждали, что будет делать Эндрю. Обращаясь к остолбенелому Джани, мальчик пробормотал что-то похожее на извинение и взял из его рук поднос. Угроза обратиться к отцу оказалась действенной, хотя Филомена не хотела прибегать к подобному средству. Так нельзя установить доверие или дружеские отношения, но допустить подобное поведение она тоже не могла. Если оставить его незамеченным, то мальчик, подверженный подобным вспышкам, вырастет жестоким человеком. А в мире и так чересчур много жестоких людей.