– …с богемным обликом!..
– О, да!.. Которого я теперь буду ревновать всю жизнь!
– Можно подумать, что до этого было иначе.
– Было. Иначе.
9
На следующий день в местной газете вышла статья под названием «Очередной облом», где подробно описывался вчерашний случай на городском рынке. Выходило, что карманник с поврежденным пальцем, спасаясь от гнева граждан, просил у них прощения и клялся впредь не заниматься противоправной деятельностью. В конце концов, ему, как и «карманному мстителю», удалось скрыться. Приводились цитаты из показаний очевидцев, которые противоречиво описывали приметы «маньяка», наказавшего очередного жулика. Одна женщина показала, что именно к ней в сумочку лез тот подонок, и, кажется, из сумочки исчезло несколько крупных купюр. Впрочем, жертвенно заключала пострадавшая, пусть они (купюры неопределенного достоинства) пойдут на пользу городу.
Жена, прочитав газету, осторожно погладила Георгия по спине:
– Там упущены такие подробности… Зато какие прибавлены! Ну и народ, эти журналисты. Скоро идем покупать тебе костюм. Тот самый, который тебе очень понравился. Ты не возражаешь? Причем, пойдем всей семьей, чтобы дети были свидетелями и участниками. Мне кажется, что в твоей новой арии не хватает всего-навсего этого аккорда. – Она осторожным касанием поцеловала его в подбородок: – Только загримируйся…
Зашевелились городские правозащитники. В воскресенье они выставили жиденький пикет на одной из парковых аллей, где ранее, кстати, промышляли гастролеры-лохотронщики. Несколько бородатых мужчин держали транспарант «Самосуду – НЕТ!», а пожилая сухонькая женщина с седыми, мелко завитыми волосами, ходила рядом, с планшетом и мегафоном, и, приставая к прохожим, пыталась собирать подписи. Пикет продержался недолго, ввиду некоторых причин, о которых местная пресса умолчала. Правозащитники через областное издание обвинили городских журналистов в необъективности и потворстве хулиганам, притесняющим мирные демонстрации. В город нагрянули телевизионщики.
Правозащитники настаивали на проведении «Круглого стола». С ними в принципе согласились, но при условии, если инициаторы обеспечат присутствие на «столе» хотя бы одного карманника, желательно незаконно потерпевшего. Правозащитники с задачей не справились (назвав требование иезуитским), и решено было ограничиться открытым теле-интервью с начальником городского Управления внутренних дел.
Георгий порадовался за своего знакомого: на экране офицер выглядел еще более спокойным и жизнерадостным, что, видимо, должно было дарить гражданам города уверенность в завтрашнем дне. На вопросы подполковник отвечал убежденно, доверительным тоном, красиво жестикулируя. Интеллигентность нового начальника милиции нравилась горожанам, особенно в контрасте с прежним руководителем, имевшего имидж солдафона. Стакан чая в подстаканнике (звякающая парочка возле чуткого микрофона), из которого он отхлебывал, прежде чем ответить на вопрос, создавал атмосферу домашности и уюта. Открытый юмор иногда переходил в едва уловимый сарказм, что, несомненно, нравилось присутствующей в студии основной массе зрителей, среди которых были и угрюмые правозащитники.
«…Да, «карманные мстители», «ломадзы», «обломовы», как бы их не называть, вершат самосуд. То есть, борясь со злом, совершают правонарушение. И мы, как органы правопорядка, должны этому противодействовать. Вы убеждаете меня, что я должен обратится к «мстителям», чтобы они остановились… Но почему вы не говорите мне, чтобы с аналогичным призывом я обратился к карманникам? К домушникам? К грабителям?
Смею вас несколько ослушаться, и обращаюсь ко всей! – ко всей преступной братии, но в обратной последовательности: бросьте свои противозаконные дела, – и конечности ваши будут целы! В том числе это относится и к «обломовым», конечно, – успокойтесь, господа правозащитники.
…Я уже говорил, что бороться с карманными ворами трудно: нужно поймать за руку, свидетели… Но еще труднее противоборствовать действующей, возможно, в городе нелегальной группе «анти-карманников» (ни о каком спецподразделении речи быть не может, что вы!) Для задержания «анти», поведаю я вам, необходимо соорудить очень сложную цепочку: «человек-капкан» – «воро-имитатор» – «ломатель пальцев» – наши сотрудники. То есть, один оперативник изображает «раззяву», у которой наш же сотрудник якобы намеревается что-то выудить из кармана; на «воро-имитатора» нападает истинный «ломадзе», чтобы совершить членовредительство (что фиксируется независимыми свидетелями!), которого ловят с поличным следующие наши коллеги… Чувствую, что я запутал вас и утомил только перечислением звеньев этой цепи, а каково в реальности? Позволю себе лишний глоток…
…Но я думаю, что нам не придется экспериментировать в изысках работы «угро». И вот почему. Сообщаю вам, что оперативная обстановка в этой сфере в последнее время существенно изменилась. Во-первых, по агентурным данным, число карманных воров, действовавших в городе, сократилось почти вдвое. Причина – наш населенный пункт объезжают стороной так называемые гастролеры. Дурная слава, что поделаешь, – каюсь перед правозащитниками. Это первое. Второе: многие наши доморощенные щипачи легли на дно, иные меняют квалификацию. Что ж, уворовавшись, не скоро остановишься. Но спокойной жизни я им не гарантирую ни на одном из противоправных поприщ. Кстати, один, по моим сведениям «завязал» окончательно. Словом, «карманная стая» деморализована, и мы этим пользуемся, – опять вынужден сделать извинительный реверанс в сторону правозащитников, – кратно усиливая работу в этом направлении, где большим плюсом является возросшая бдительность и активность наших граждан. И я обещаю, что как только мы покончим с карманниками, так примемся за «карманных мстителей», беря их с поличным!.. Ха-ха-ха… Я рад, что поднял вам настроение. Всего доброго, спасибо!»
Последнюю фразу подполковник сказал, повернувшись к телеобъективу, как к живому лицу.
10
…Прочь, мятая шторка, и – шаг вперед. Сейчас Георгий искупается в яростных лучах софитов, в дожде оваций, в восхищенных взглядах поклонниц!..
Магазинная принцесса опередила жену, смятенно восхищенную завершенным образом мужа:
– Очень идет. Вы в нем ужасно эротичны!.. И…
– Мы берем, – остановила ее жена.
– Мама, – спросила дочка обратной дорогой, – а что имела в виду продавец, говоря про папу, что он ужасно… мм-м…
Жена покосилась на Георгия, счастливо несущего сверток с покупкой, у которого от хорошего настроения, казалось, даже синяк под глазом смеялся, беспечно проявляясь сквозь грим:
– Этой девушке уместнее бы своему мужу говорить такое… А что касается нашего папы… Даже посторонние видят, что он прирожденный селадон.
– А что такое селадон?
– Так… Очень приятный человек. Целеустремленный и находчивый.
ГАВРОШ И ВОЛК
Сейчас уже трудно вспомнить все ощущения нашей встречи доподлинно. Виновата не память. Просто на те воспоминания, достаточно подробные, накладываются все поздние рассуждения и выводы, опыт прожитых с тех пор лет. И, признаться, свежесть воспоминаний мне сейчас совсем не важна…
До нашей с тобой встречи я бродяжничал уже два года. Зимовал в Москве, весну и осень старался провести ближе к Кавказу, зато лето мог путешествовать сколько и куда угодно: от Смоленска до Владивостока и от Черного моря до Карского. Правда, далеко на восток и север я не добирался.
Иногда двигался автостопом, но это возможно, когда есть нормальная одежда. Чаще всего выручала железная дорога: когда проводница пожалеет, позволит несколько станций проехать в пассажирском, а когда и в товарном вагоне – тоже не страшно, хоть и не всегда тепло и чисто.
Приехать на новое место, конечно, не сложно. Основной вопрос – как выжить? Попрошайничеством никогда не занимался, гордость не позволяла. В основном, тут же, на вокзале, подряжался продавать что-нибудь на стоянках: книги, журналы, напитки – все, что доверяли оптовики. Оптовиков не обманывал, с товаром и выручкой не убегал, хотя можно было это сделать очень просто: уехал – ищи-свищи! По карманам тоже не шарил, без этого на хлеб хватало. Старался, чтобы оставалось и на развлечения, на утоление моей любознательности. Любознательный был!.. Это еще в детдоме замечали, где я учился очень даже неплохо. Ходил в зоопарки, в кино, на футбол и даже в музеи.
Когда в одном городе надоедало, перебирался в следующий, иногда буквально на следующую станцию, а иной раз – в другую область. Перед окончанием гастроли и началом новой дороги старался приодеться. Для этого предыдущий день посвящал поиску ситуации, где можно прижать в углу какого-нибудь лоха-ровесника, маменькиного сыночка. В принципе, это было несложно. Добропорядочные подростки часто гуляют одни – в парках, возле вокзалов. Иногда достаточно просто встретить такого беспечного в укромном месте, а чаще – прежде необходимо войти в доверие, заманить в нужное место. Это целое искусство. Моя былая цель – поменяться с таковым одеждой и тут же сматывать удочки. Задержка после ограбления смерти подобна.
Вот в такой день мы с тобой и встретились.
Прямо на вокзале я познакомился с одним доверчивым пацаном. Пришлось с ним немного повозиться. Погулять, поболтать… На такие случаи у меня было несколько беспроигрышных историй, которые я искусно вешал на доверчивые уши. Пацан попался серьезный, как тогда говорили, «ботаник», в очках, поэтому хохмы не проходили, пришлось изощряться в умных речах. Он снисходительно и как-то покровительственно улыбался моим выкладкам. Это меня внутренне злило и воодушевляло на грядущее действо.
Мы прогуливались по вокзалу, потом ушли дальше вдоль путей, я завел его в подворотню, где нас не могли видеть. Здесь, не долго думая, я снял с него очки и положил себе в карман. Он улыбнулся, подумал: такая шутка. В это время я врезал ему в солнечное сплетение. Он охнул и, прижав к телу руки, согнулся. Помню, лицо было смешное: красное, глаза выпучены от боли и удивления. Куда делись покровительственность и снисходительность! Самое время ударить по этому удивлению, явно, наотмашь, чтобы все встало на свои места. Я ударил. Так, чтобы без крови (мне нужна чистая одежда), но с небольшим сотрясением мозга. Сделал небольшой нокдаун. Он не устоял и рухнул на землю. Потом сел, подтянул к себе ноги, спрятал в коленках голову и накрыл ее ладошками.
Шевелись, говорю, не для этого сюда пришли. Он спрашивает, бурчит: а что делать? – а бдо бебать? Раздевайся, объясняю, одеждой будем меняться. Он стал расстегивать пуговицы, напрягая близорукие глаза. Заметно было, что он совсем не видит без очков.
В этот момент кто-то взял меня за руку. Еще не видя того, кто меня схватил, я рванулся в сторону, но понял, что бесполезно, меня держали железной хваткой. Я повернул голову. На меня смотрел коротко стриженный молодой мужчина с уверенным взглядом. Я понял, что попался. Теперь мне грозил не только приемник-распределитель (в подобных заведениях я чувствовал себя как в гостинице), а что-то поинтересней. Камера предварительного заключения, например, а потом спецшкола.
В ногах у тебя стоял черный портфель-«дипломат», который усиливал мои страхи: меня поймало какое-то официальное лицо, возможно, из милиции, из инспекции по делам несовершеннолетних. Я тяжело дышал и с ненавистью смотрел тебе в глаза. Свободной рукой ты полез мне в карман, вынул оттуда очки и кинул их к ногам пацана.
Затем ты приложил палец к своим губам, как будто для тебя главным было не освобождение пацана от грабителя, а уйти от него вместе со мной незамеченным.
Ты взял свой «дипломат» и потянул меня за собой. Я подчинился, только оглянулся, уходя. Пацан продолжал, хныча, сдирать с себя одежду…
Мне тогда не было жалко тех, с кем приходилось меняться одеждой. Бил я не ради удовольствия, а для дела, чтобы без лишних разговоров, для скорости и понятия. К тому же, мне казалось, что я вершу некоторую справедливость, которую упустила из виду природа. Ощущение правильности усиливало сознание того, что беру я у богатеньких только самую малость, хотя, наверное, имею право на большее и, в принципе, имею не только право, но и возможность. «Все впереди! – шутили более взрослые товарищи по бродяжьей жизни. – Будешь брать и больше, как только во вкус войдешь».
Мы шли с тобой как два друга или даже братья: старший держал младшего за запястье и вел куда надо. Вышли на перрон и скоро достигли небольшого, хорошо известного мне, здания линейного отделения милиции. Оправдывались мои худшие опасения.
Но ты не повел меня внутрь здания, а присел сам и посадил меня на длинную отполированную скамейку, стоявшую рядом с доской объявлений, на которой были наклеены какие-то листки с инструкциями и правилами, а также фотографии и фото-роботы тех, кого разыскивает милиция.
До сих пор не могу понять, зачем ты повел меня именно туда, ведь дальнейшие события вполне могли развиваться с другого, не такого одиозного, места. Может быть, для большего контраста: сначала нужно было напугать меня как можно сильнее, а потом приотпустить – из огня в холод, чтобы я проникся к тебе еще большей благодарностью, большим удивлением?..
Ты сказал каким-то странным, вызывающим доверие голосом (при этом лицо твое стало усталым и немного жалобным), скорее, попросил: не убегай! И отпустил мою руку.
Я тут же отъехал по гладкой поверхности на противоположный конец скамейки, но не побежал, остался сидеть. Теперь я был в безопасности: на любое посягающее движение мог ответить резким прыжком в сторону – и тогда быстроногого бродяжку, знающего толк в погонях, уже никому не догнать. Сдерживало меня какое-то необычное любопытство, порождаемое твоим странным поведением. К тому же, в принципе, спешить мне было некуда, передислокация в другой город переносилась на другой день, потому как сегодняшний начался неудачно. (Сказывалась суеверность путешественника, к которым я себя вполне справедливо относил). Правда, нельзя было не учитывать того, что маменькин сынок, слегка пострадавший от хулигана, вскоре мог привести на вокзал своих разгневанных родителей… Но в любом случае я сумел бы сделать ноги.
Все это мне начинало нравиться. Стало интересно, что же ты будешь делать дальше? Ситуация сулила развлечение необременительного характера, на что была не очень богата жизнь «путешественника». Я с веселым ожиданием смотрел на тебя.
Ты был худ, но крепок. Стриженая голова на длинной мускулистой шее с выступающим кадыком и нос с горбинкой делали тебя похожим на какую-то хищную птицу, особенно когда ты отворачивал лицо от меня, как будто высматривая попутную добычу. По опыту общения с себе подобными, где быстро обучаешься подмечать все мелочи и прогнозировать то, что может произойти через час, минуту, по этому, зачастую не очень сладкому, опыту я знал, что люди с твоим экстерьером способны на многое. В частности, долговременное благодушие или равнодушие у них могут вдруг смениться на резкие реакции, порой взрывные, и тогда может не поздоровиться тому, кто вывел такого из равновесия.
Конечно, с тобой предстояло быть осторожным. Но этого мне не занимать. Я всегда осторожен, так мне тогда казалось.
Ты спросил:
«Мороженное будешь?» – и вымученно оскалился, обнажив редкие нездоровые зубы.
Я кивнул.