* * *
На протяжении внушительной части земной истории изменения были редким товаром. Жизнь возникла 4 миллиарда лет назад. Понадобилось еще 2,8 миллиарда лет, чтобы открыть секс, и еще 700 миллионов лет, прежде чем появилось первое существо с функционирующим мозгом. Первая амфибия выбралась на сушу по прошествии еще 350 миллионов лет. Действительно, сложная жизнь – очень недавнее явление на нашей планете. Если бы мы сжали историю Земли в один-единственный год, то сухопутные животные вышли бы на сцену 1 декабря, а динозавры прятались бы до рождественского утра. Гоминиды начали бы ходить на двух ногах примерно в 23:50 в канун Нового года, а задокументированная история зародилась бы за несколько наносекунд до полуночи.
И даже при этом изменения тащатся черепашьим шагом. Теперь давайте представим, что эти последние десять минут (эра «поведенчески современного» человека) составляют год. Итак, до декабря не происходит ничего. Шумеры начинают делать бронзовые отливки в первой неделе декабря, первые задокументированные языки возникают в середине месяца, а христианство начинает шагать по миру 23 декабря. Но для большей части людей жизнь по-прежнему груба, жестока и коротка. Как раз перед рассветом 31 декабря ход истории наконец-то начинает убыстряться, когда массовое производство входит в индустриальную эпоху. В то утро Землю пронизывают рельсы поездов, и люди наконец-то могут двигаться со скоростью быстрее четырех лошадиных ног. Остаток дня насыщен деятельностью: примерно в 2 часа пополудни показатели детской смертности и продолжительности жизни (практически не менявшиеся после исхода евреев из Египта в январе) улучшаются с изобретением антибиотиков. Ближе к вечеру над землей поднимаются самолеты, а богатые корпорации начинают приобретать большие ЭВМ примерно к ужину.
Понадобилось 364 дня, чтобы население Земли достигло миллиарда. К 7 часам вечера на планете уже 3 миллиарда жителей, и мы только что откупорили первую бутылку шампанского! До полуночи население удваивается, и при таком темпе (примерно миллиард каждые 80 минут) мы достигнем ожидаемой численности к 2 часам утра в день Нового года[27]. В какой-то недавней точке – геологическом эквиваленте одного удара сердечка колибри – всё, от скорости передвижения и роста населения до количества информации, которой ныне обладает наш вид, начнет расширяться во все стороны. Коротко говоря, мы вступаем в экспоненциальную эпоху.
Однако «большой сдвиг», как его окрестило в 2009 году влиятельное издание Harvard Business Review[28], начался примерно в 10 вечера, когда произошли две уже упоминавшиеся революции: интернет и кристалл интегральной схемы. Вместе оба эти явления провозгласили начало сетевой эпохи и нагляднейший отрыв от эпохи индустриализации, какого история не знала доныне.
Со всей очевидностью можно утверждать, что первичное условие сетевой эпохи – это не просто быстрое, но постоянное изменение. Всего за несколько поколений – с 10 часов вечера, если пользоваться нашей годичной метафорой, – периоды стабильности стали короче, а дизруптивные сдвиги к новым парадигмам – все регулярнее[29]. А грядущие прорывы в таких областях, как генетика, искусственный интеллект, промышленность, транспорт и медицина, только ускорят эту динамику. «Что если историческая модель – разрушение, за которым следует стабилизация, – сама уже разрушена?» – задаются вопросом авторы «Большого сдвига» в статье «Новая реальность. Постоянное разрушение»[30].
Если вы работаете в сфере кибербезопасности или разработки программного обеспечения, вам не нужна никакая книжка, чтобы узнать, на что это похоже – бороться с бурными волнами индустрии, в которых само изменение привязано к закону Мура: удвоение и еще раз удвоение. Это количественный феномен с качественными предпосылками. Когда чипы стали меньше, а потом быстродейственнее, мы получили переносные компьютеры. Роботов, которые строят роботов. Компьютерные вирусы, которые провоцируют панику на финансовых рынках. Вы готовы к мозговым имплантам? Погодите, не торопитесь отвечать. Если готовы, то изменения вас не напугают. Изменения стали опережать человека где-то в конце прошлого века. Это времена, развивающиеся по экспоненте. И именно они породили три условия, определяющие нашу эпоху.
Асимметрия
В аналоговую (весьма грубую) эру в царстве человеческих устремлений бал правили физики-ньютонианцы. Мощным силам истории могла противодействовать только сила равного размера и мощи. Капитал сдерживался трудом, а оба они (пусть и не вполне) – властями. Большие армии побеждали маленькие. Компания «Кока-кола» беспокоилась об успехах «Пепси-колы», и не более того. Хотя имели место трения – зачастую кровавые, достигающие силы катаклизма, – там, где эти мощные силы входили в соприкосновение, исход определялся некоего рода порядком, который был понятен всем.
А потом, менее чем за два десятилетия, изменилось все. Конечно, наиболее драматичным примером стало восстание против могущественных игроков на мировой арене террористических организаций, которое затеяли общины размером с фермерский городок на Среднем Западе. Но можно привести и множество других примеров. Маленькие группы хакеров устроили хаос, взломав базы данных американского правительства[31]; всего один человек – Крейг Ньюмарк, выпустив «Крейгслист»[32], подорвал основы американского газетного бизнеса[33]; в 2010 году безработный трейдер по имени Навиндер Сингх Сарао установил на компьютер в своей лондонской квартире спуфинг-алгоритм, который привел к обвалу американского фондового рынка примерно на 1 триллион долларов[34].
Будет упрощением заявлять, что малое – это новое большое. Однако неоспоримо одно: интернет и быстро совершенствующиеся цифровые технологии уравняли условия для всех, предложив методы, которые можно использовать как для добрых, так и для злонамеренных дел. Вопрос не столько в том, является ли какой-то из них хорошим или плохим. Управляете ли вы небольшим бизнесом, руководите департаментом в правительственном агентстве или просто занимаете ответственную должность в организации любого масштаба, важен будет сам простой факт асимметрии. Суть в том, что вы больше не можете исходить из допущения, что расходы и прибыли окажутся пропорциональными масштабу деятельности. Как раз более вероятно, что справедливым окажется обратное. Сегодня наибольшая угроза статус-кво исходит из самых крошечных мест – от стартапов и аферистов, раскольников и независимых лабораторий. Как будто одного этого недостаточно, мы, обескураженные, вынуждены справляться с нашествием новых конкурентов, поскольку сопутствующие проблемы сегодня решаются труднее, чем когда-либо.
Сложность
Сложность, или то, что у ученых принято называть «сложные системы», вещь ничуть не новая. Действительно, сложные системы угрожают Homo sapiens более трех миллиардов лет. Иммунный ответ у животных – это сложная система, как и колония муравьев, и климат планеты Земля, и мозг мыши, и таинственная биохимия живой клетки. Существует еще и антропогенная сложность, или виды систем, наподобие нашего климата или химии водных ресурсов, сложность которых серьезно возросла в результате непродуманного вмешательства человека. Иными словами, климатические изменения, возможно, создали мы, однако это не означает, что мы их понимаем.
Экономика несет на себе все классические признаки сложности. Она состоит из большого количества отдельных частей, которые подчиняются немногим простым правилам. (Например, брокер, выполняя приказ на продажу, запускает головокружительную цепную реакцию действий и противодействий.) Миллионы таких однообразных простых действий – купить, продать или держать – формируют основу для рыночной тенденции к самоорганизации[35]. Вот почему колонию муравьев можно практически считать единым «суперорганизмом», так как ее поведение далеко превосходит возможности каждого отдельного муравья в рамках системы. Многие сложные системы также обладают свойством адаптивности – рынки, к примеру, постоянно меняются, реагируя на новую информацию, – и колонии муравьев немедленно выдают массовую реакцию на новые возможности или угрозы[36]. Действительно, обработка и производство информации заложены в самой природе некоторых сложных систем[37].
Исследования сложности превратились в одну из наиболее многообещающих областей научной мысли. Они по сути своей междисциплинарны, будучи плодом деятельности физиков, специалистов по теории информации, биологов и других ученых, которые вместе пытаются понять то, что нельзя охватить единственной областью исследований.
Количество, или уровень сложности, зависит от четырех факторов: это гетерогенность, сеть, взаимозависимость и адаптация. Представим их как четыре узла, предлагает Скотт Пейдж, директор Центра исследований сложных систем Мичиганского университета. В одной точке, говорит Пейдж, все эти узлы обращаются в ноль. Мы обитали в изолированных, однородных сообществах, плохо приспособленных для адаптации к быстро меняющимся условиям, но в течение тысяч лет этот факт мало что значил. Так, разрушение Римской империи заняло века. «За последние годы мы довели объем на всех этих узлах до 11, – утверждает Пейдж[38]. – И мы никак не уразумеем, каковы будут последствия»[39]. И именно незнание приводит нас к третьему фактору воздействия.
Неопределенность
И снова мы возвращаемся к нашему вопросу на миллион (нет, на целый миллиард): что дальше? Никто не знает… Ни высокооплачиваемые консультанты McKinsey & Company, ни аналитики на каком-нибудь суперсекретном объекте АНБ, ни уж точно авторы этой книги – ответа не даст никто. Введение к книге мы начали с того, что за последние несколько сотен лет человечество продемонстрировало весьма прискорбные умения, когда дело заходило о предсказании будущего. На самом деле эксперты и футуристы лидируют в этом списке разочарований, уступая даже результатам случайных выборок[40]. (Wall Street Journal много лет вела популярную колонку, в которой предсказания финансовых аналитиков сравнивались с результатами случайных бросков дротиков дартс в страницы со списками ценных бумаг; дартс почти всегда выигрывали.) Если в прежние дни прогнозы напоминали игру в наперсток, всё еще более неопределенно сегодня, когда степень мировой сложности с нашей легкой руки начала расти со скоростью турбокомпрессора.
Климатологи постоянно твердят, что глобальное потепление – это неправильный термин. Не в каждом регионе температура растет. На самом деле то, что наблюдается во многих регионах, – это возрастание экстремальных погодных явлений[41]. Все дело в том, что масштабное повышение температуры вносит больше вариабельности в любой конкретный погодный паттерн, а в результате в некоторых областях становится суше, в других растет влажность, и почти везде увеличивается число ураганов. Глобальное потепление принесло отнюдь не одно лишь повсеместное повышение температуры – оно критически увеличило волатильность климатической системы; потепление в действительности – лишь начало возрастающей метеорологической неопределенности.
На протяжении большей части истории успехи человечества были напрямую связаны с умением давать точные прогнозы. Средневековый купец знал не так уж много; но если ему было известно, что в Рейнланде сильная засуха, он мог предсказать, что за пшеницу в этом регионе можно запросить хорошую цену. В эпоху сложности, однако, непредвиденное развитие событий может изменить правила игры за считаные дни.
И именно в этом месте наша книга отходит от простого описания условий асимметрии, неопределенности и сложности, чтобы дать некоторые советы о том, что с этим делать.
Незнание – благо. Действительно, мы вступили в эпоху, когда признание собственного невежества дает стратегические преимущества перед тратой ресурсов (подкомиссии, «мозговые центры», прогнозы объемов и рынков сбыта) на достижение все более неверной цели предвидения грядущих событий.
Как построить компанию, правительственное учреждение, факультет университета или даже карьеру на принципе незнания? Не правда ли, звучит как какой-нибудь замысловатый коан дзен – мистический и, в конечном итоге, не имеющий ответа. Но мы способны воспользоваться уроками людей, которые, чтобы вернуться к методу мышления Уильяма Гибсона, побывали в будущем, одновременно пребывая в настоящем. Специалисты из самых разнообразных сфер, таких как военное дело, науки о жизни, технологии и даже новостные СМИ, начали создавать организации, прямо завязанные на сложность и непредсказуемость. И у них гораздо больше общего, чем можно представить.
* * *
Так случилось, что Media Lab – отличный отправной пункт, откуда можно бросить взгляд на образ этого будущего разума, поскольку принципы более или менее встроены в ее ДНК. Термин «медиа» всегда толковали весьма свободно как «способ передачи информации» или «материал или форма, которую использует художник, писатель или музыкант», но также как «субстанция, которая где-то существует или растет» или просто как «нечто, используемое для определенной цели»[42].
Лаборатория нуждается в таком объемном «зонтике», потому что она всегда являлась этаким «островом заброшенных игрушек»[43] – местом для художников, творящих новые технологии, инженеров, занимающихся генетикой, и компьютерщиков, пытающихся заново изобрести систему образования. Культура в лаборатории не столько междисциплинарна, сколько горделиво «антидисциплинарна»[44]; профессора и студенты зачастую не столько занимаются междисциплинарным сотрудничеством, сколько исследуют области, лежащие между и за ними.
Этот подход ввел в действие сооснователь Лаборатории Николас Негропонте. Media Lab возникла из Группы машинной архитектуры (Architecture Machine Group), одним из основателей которой был Негропонте. В ней архитекторы MIT использовали продвинутые графические компьютеры для экспериментов с компьютерным дизайном, и Негропонте (вместе со Стивом Джобсом в Кремниевой долине) предвидел эру, в которой компьютеры станут персональными устройствами. Также Негропонте предсказал массовую конвергенцию, которая смешает все дисциплины воедино и свяжет вместе науки и искусства, – академическая программа Media Lab так и называется: «Медианауки и искусства» (Media Arts and Sciences).
К счастью для Негропонте и Media Lab, мир созрел для подобного послания, и Лаборатория сумела запустить уникальную модель, в рамках которой консорциум компаний (многие из которых конкурировали между собой) должен был давать средства для проведения работ и делиться всей интеллектуальной собственностью. Так было создано пространство свободных исследований с громадной степенью свободы для студентов, профессоров и приглашенных исследователей, при этом модель консорциума позволяла каждому делиться всем со всеми остальными в рамках Лаборатории[45].
В первые годы существования Media Lab нарисовала «дорожную карту» для мира с продвинутыми технологиями отображений, тач-скринами, виртуальной реальностью, голографией, пользовательскими интерфейсами, сенсорами, хептикой[46], научением, персональными роботами, искусственным интеллектом, программным обеспечением и компьютеризацией, 3D-печатью и производством и так далее. Долгие годы членом Инспекционной комиссии Лаборатории был Джон Скалли, глава Apple на протяжении большей части 1980-х годов. Недавно он рассказал: «Многие идеи, которые мы реализовали в Apple, вышли из Media Lab в MIT»[47].
Когда многие из предсказаний Негропонте воплотились в реальности, мир стал цифровым, компьютеры наделили людей и вещи возможностью контактировать друг с другом эффективно, дешево и изощренно; мир стал более открытым, сетевым и сложным, и Лаборатория вступила в неизведанные области – социальные сети, большие базы данных, экономику, гражданское право, города, криптовалюты и многое другое, что становилось более конкретным и доступным по мере того, как интернет, компьютеры и цифровые девайсы открывали эти царства новому мышлению и обновлению.