Этот мир не нуждался в нём. На самом деле, уже никто не нуждался в нём – фрондёре-неудачнике, оставшемся на пустых и морально устаревших баррикадах. Специально выдумывают себе дела, чтоб лишний раз не пересекаться с ним, а если и встречаются, то брезгливо отводят взгляд. Серьёзно, что вам ещё не нравится, господин Шержведичев? Теперь-то, кажется, всё как вы хотели?
(Вспомнился последний разговор с Лавандой. «Феликс, вообще-то я здесь правитель», – глаза леденисто-голубые и абсолютно холодные).
Наверно, не стоило тогда говорить ей про семнадцать лет. Сказал бы кто ему на первом курсе, что ему «только» семнадцать…
Дорога привела его к рельсам и грубым линиям железнодорожного моста. Феликс выбрался на него, облокотился на невысокое заграждение и свесил голову, обозревая местность ниже. Вообще-то мост был не предназначен для людей, здесь ходили поезда. Впрочем, Феликс стоял достаточно далеко от рельсов.
Дождь припустил сильнее. Это становилось уже вконец неприятно – наверно, стоило возвращаться домой.
Он подумал над этим и понял, что не хочет домой. Равно как не хочет дальше стоять здесь. И вообще больше ничего не хочет.
По инерции – надо же на что-то смотреть – он оглядел долину внизу. Кажется, вон тот белый камень посреди строительного хлама – это обелиск. Феликс, конечно, слышал и читал о нём, но даже не мог вспомнить, бывал ли здесь когда-то.
Что ж, можно, наконец, спуститься и побывать, раз всё равно больше нет никаких планов.
Внизу Феликс пересёк площадку, остановился в нескольких шагах от обелиска. Камень потемнел и казался скорее светло-серым. Но надпись – «Жертвам Чёрного времени» – по-прежнему чётко выделялась на одной из граней. Феликс угрюмо оглядывал её исподлобья, гадая, что дальше. Он всегда чувствовал себя неловко в таких местах: не знал, что говорить, как вести себя… Впрочем, кто-то уже положил сюда две красные гвоздики. Странно, людей тут вроде не особо. А цветы ещё совсем свежие.
Во что они превратятся после дождя, хотелось бы знать. Феликс осмотрелся: камень сужался от низа к верху и не давал никакого укрытия. Переломает же или смоет…
Наконец он додумался и приволок со стороны мусорных куч длинный кусок шифера. Поставив его горкой и уперев одним краем в обелиск, он смог укрыть гвоздики: теперь навес защищал их от воды.
Вот так. Шифер потом можно будет легко откинуть. Феликс развернулся и, не оглядываясь больше, пошёл прочь.
9.
Звонок Гречаева догнал его, когда он подходил к дому.
– Феликс, знаешь, я поговорил с Лавандой… Боюсь, она не захочет принять тебя.
– Хорошо, я понял, она не хочет меня видеть, – Феликс остановился у подъезда и предупреждающе поднял руку, будто собеседник мог его узреть. – Можешь тогда просто передать ей моё мнение? Я напишу, если хочешь. Или могу так.
– Феликс, я представляю, какое у тебя мнение, – терпеливо, но настойчиво прервал Гречаев. – Вообще-то я не особо с тобой согласен – вот что касается истории… или по части централизации, не вижу в ней ничего плохого. И ещё, скажу тебе, прикрываться другими людьми, чтоб посредством их протащить свои идеи… это, честно говоря, не очень красиво.
Хотелось закричать: «А не напомнить тебе, Мишенька, как ты прикрывался мной, когда мы шли на штурм? Как ты руководил всем втихую, а, если что, виноват во всём был бы я? Я, может, и не понял тогда сразу, но не настолько же я тупой, чтоб не понять сейчас!»
Вместо этого он только вяло отшутился, чтоб замять тему, и, поддержав ритуал вежливого прощания, разъединился.
Что он делает: деликатничает, чтоб сохранить ровные отношения, и с кем – с Гречаевым. Дабы через него оставался хоть призрачный контакт с собственной кузиной – ах нет, простите, с госпожой Мондалевой, нашей правительницей. Ну и измельчал же он.
Хотя, возможно, и мельчать было нечему, подумал он злобно.
Был бы здесь не он, а Роткрафтов, тот, конечно, вёл бы себя по-другому. Роткрафтов не стал бы любезничать по телефону – он пришёл бы в резиденцию и так или иначе добился бы приёма, а уж там, будьте уверены, высказал бы всё, что считал нужным высказать.
Феликс запер дверь в квартиру. Даже вошёл в комнату. Тут его накрыло – почти как тогда: когда не можешь даже вдохнуть, глотку сдавливает как железным обручем. Роткрафтова нет и никогда уже не будет. С этим надо смириться. Как и с тем, что прийти излить душу больше не к кому. Давай теперь сам, парень, всё самостоятельно. Пора тебе уже повзрослеть.
Его немного отпустило; Феликс посмотрел на свои руки, заставил их не дрожать. Ну честное слово, равно как девочка-истеричка.
А ведь всё как будто даже нормально – он пренебрежительно огляделся, поймал взглядом часы на серванте. Как раз ровное время. Он машинально щёлкнул пультом, только следом поняв, что, в общем-то, незачем. Экран зажёгся, на нём медленно выступила незнакомая девушка – какая-то ведущая новостей.
Чёртов рефлекс. Сколько времени уже прошло. Феликс погасил экран.
Налетело то, о чём он не хотел думать: как после долгого разбора зимней практики они встречаются в коридоре.
– Вернулась? – говорит он с усмешкой и только тут понимает, что весь этот месяц скучал по ней. Поддавшись эмоциям, порывисто обнимает её – ещё просто по-дружески. Она вся деревенеет, превращается в статую и лишь затем скованно, непривычно обнимает его в ответ.
И другое: они стоят у исчёрканной буквами сырой стены. Вечер переходит в ночь, камеры здесь не должны увидеть.
Он закуривает сигарету. Китти поднимает руку в заграждающем жесте:
– Не дыми на меня.
– Ты, кажется, раньше не возражала.
– Софи учует.
– Она же сама курит, – фыркает он.
Китти изображает улыбку краешками рта.
– Она курит немного другие сигареты, Феликс.
– Неужели заграничные?
– Каракас, – она кивает. – Ей специально привозят.
– Хм… Ладно, – он тушит сигарету, прячет в карман. Китти замечает это жест.
– Экономишь?
– Приходится.
Она замолкает ненадолго, перед тем как заговорить.
– Если будет совсем трудно, скажи – я…
– Что, с ума сошла? – обрывает он. – Думай, что предлагаешь!
– Для твоего же блага, – Китти пожимает плечами.
А всё-таки, было что-то в тех временах, в их постоянной настороженности и ожидании грядущей схватки. Всё должно было закончиться тогда, на стене – когда в момент экстаза он понял, что всё правильно, так и должно быть, на искреннем и взывающем «люди, я в вас верю!» А что теперь? Сколько ещё лет наедине с пустотой?
Феликс зашвырнул пульт в кресельные подушки, потом ничком упал на диван.
Нахрен так жить.
10.
Китти вернулась, стряхнула воду с чёрного зонтика, прежде чем поставить его в угол. На ходу развернула полученную телеграмму, в свете от торшера прочитала:
«всё получилось тчк целую зпт мама».
Из привычной предосторожности Китти сожгла телеграмму.
Вот и с этим закончено. Не переодеваясь, она подошла к окну, выглянула наружу, забыв, зачем ей это.
Поход к камню вымотал её на сей раз. Может, было бы иначе, слышь она по-прежнему голос с той стороны, но он уже долго и долго молчал. Остался только другой. Наверно, пять лет в секретарях у верховных правителей не проходят даром.
Снаружи тянулась ночь: сизоватая, дымная, когда свежий ветер спорит с горело-электрическим запахом бегущих где-то трамваев. Городская бледно-серебристая луна – священный диск меж рогов древней богини, по ошибке оказавшийся здесь, – зависла над тонкими скалами многоэтажек.
Такая же ночь была и тогда – когда после смерти Софи Китти осторожно вскрыла нижний отсек шкатулки и всё же распечатала давно хранившиеся там бумаги. (До того только видела конверт, но поостереглась его повредить: если Софи о нём знала и просто проверяла, знала ли Китти, то могла и затребовать шкатулку обратно – посмотреть, всё ли на месте). Что ж, бумаги рассказали много интересного. Но для чего оно теперь…
Ничто уже, в действительности, ни для чего. Так было и будет: в этом хороводе нет «своих» и врагов и, если присмотреться в прорези масок, все лица здесь едины. Колесо идёт своим чередом, им ничего не дано изменить – ни ей, ни Феликсу. Разве что засвидетельствовать как любопытный факт. Почему бы и нет: им определённо больше нечем заняться.
Это превращалось в игру – бесцельную, бесконечную; её невозможно выиграть, из неё нельзя выйти.
Нет, на самом деле, минимум один способ есть – лёгкий, быстрый и очевидный. Китти села к столу, выдвинула ящик: здесь хранился пузырёк, нетронутый ещё со времён службы.
Даже два (в том же ящике чуть дальше лежит пистолет).
Так, а теперь задвинем ящик, и давай по-нормальному, без глупостей.
О чём она думала перед этим… Пока служила у Софи, всё могла держать в голове. Теперь же то и дело что-то упускает. Будто идеально работавшая до сих пор машинка всё-таки сломалась.
Ах да, Феликс.
С Феликсом, в принципе, всё просто, можно даже ничего не предпринимать. Ещё одна его уязвимость (которую Китти нигде не упоминала, потому что это могло быть кем-то использовано) – он не выносит одиночества. Значит, скоро явится сам.
Она встала из-за стола; не раздеваясь, прилегла на подушку. Может, сегодня всё-таки удастся заснуть, хоть ненадолго.
Почти тут же троеточьем раздался дверной звонок. Китти приподняла голову.
– Раньше, чем я думала.
11.
– Да я это, я! – бросил в ответ Феликс. Нафига она вообще спрашивает: кто ещё в новые времена будет вызванивать традиционный позывной подполья.
Китти открыла дверь – как всегда, безупречно элегантна и глянцева. Час ночи.
– Заходи, – она отодвинулась от дверей. – Что-то не так? Неважно выглядишь.
– Ты прекрасно знаешь, что как, – пробормотал он.
– В общих чертах.
Они прошли в комнату. Китти уселась на диван и смотрела со спокойным внимательным любопытством. Феликс сел рядом.
– Так ты… Хотел что-то сказать? – наконец поинтересовалась она.
Феликс попробовал было, но понял, что слова разбежались. Что их просто и нет уже.
– У тебя есть что-нибудь выпить?
Китти слегка удивлённо подняла брови:
– Всё совсем плохо?
Феликс не ответил. Китти легко поднялась и вышла.
– У меня… – раздался её голос с кухни. – Кажется, ничего нет. А, есть такая штука, – она появилась в дверях, держа зеленоватую бутылку.
– Что это?
– Nolle. Вроде мятного абсента. Жуткая гадость.
Она наполнила два матовых стакана из толстого стекла, один передала Феликсу, а со вторым села обратно на диван.
Феликс отпил было, но закашлялся после первого глотка.
– Я же сказала, жуткая гадость, – без интонаций проговорила Китти. Сама она просто сидела, держа стакан в руках и глядя в стену перед собой.
– Ладно, – Феликс поставил стакан на пол. – Можно и так.
Он подождал ещё с минуту, собираясь с мыслями.
– Лаванда не хочет меня принимать – тут ты, кажется, выиграла, – он невесело усмехнулся. – Пробовал через Гречаева, ещё по-разному… Всё глухо. Кому какое дело.
– Дела нет никому, – нечётким эхом отозвалась Китти. – Всё, что в нас было для них… полезного, мы уже сделали. И этот мир… не наш теперь. В нас он не нуждается.
– Про мир я тоже думал, – Феликс небрежно кивнул. – Вот по промзонам шёл и думал: может, надо было после школы в рабочие идти, на завод. Чем-то ведь даже проще: ни о чём таком не задумываешься, вечером вернулся с работы, пожрал, включил телик… Ещё один день. А вот сейчас, знаешь, вроде бы всё уже нормально – но я-то чувствую, что что-то не так. Помнишь, как тогда – когда только пришла Нонине?
Китти не ответила.
– Нет, Лаванда, разумеется, хорошая и правильная девочка, – он вновь усмехнулся. – Но… что у неё в голове – я не знаю. Что-то очень своё. Гречаев вот говорил, что она вещь в себе. Правильно, в общем, говорил. А мне почему-то кажется, что, если б она могла обустроить собственный идеальный мир… нас бы в нём не было.
(«И знаешь, мне страшно», – хотел сказать он, но в последний момент раздумал. Этого он не скажет даже Китти).
Она по-прежнему молчала.
– Не, я понимаю, что теперь даже протестовать не имею права, – тихо рассмеялся Феликс. – Что я сам её и привёл… я лично, да. Был не прав, ошибался, – он перевёл взгляд на Китти. – Ну что ты молчишь?
Она повернула голову:
– Прости, ты что-то говорил?
Нет, судя по её выражению, это не было никаким приёмом: она действительно не слышала. Только сейчас, взглянув на неё пристальнее, Феликс понял, что она тоже далеко не в лучшем состоянии. Бледность-то – ладно, а вот кругов под глазами у неё раньше не водилось. Равно как и манеры то и дело прерываться посреди предложения.
– Ты сама-то как? – спросил он.
– Ничего, просто бессонница. Ты что-то говорил про Лаванду?
– Я говорил, что не знаю, чем это кончится и куда она нас всех заведёт.
Китти качнула головой:
– Лаванда не одна…
– Конечно, там много наших, – неохотно согласился Феликс. – Вот странное дело: вроде бы давно знаком с этими людьми, могу рассказать о каждом… А теперь кажется иногда, что и не знал их вовсе.
– Может, и не знал.
– Так… – он тут же уловил зыбкую недоговорку в её тоне. – Тебе что-то известно? Да?
– Может быть…
– Так рассказывай, – Феликс жадно уставился на неё во все глаза.
– Зачем?
– Что значит «зачем». Если что-то не так с теми людьми, это надо знать сейчас.
– Чтобы что? – самые краешки её губ изогнулись. – Ещё раз устроить революцию?
– А что, считаешь, не вариант?
– Смотря для чего, – Китти пожала плечами. – Если для красивого и пафосного финала… То может и прокатить.
– Хочешь сказать, на штурм я шёл для этого? – фыркнул Феликс.
– А хочешь сказать, это не так?
Несколько мгновений она смотрела на него серьёзно, затем отвернулась. Заговорила:
– Хорошо, ответь мне на один вопрос. Ты действительно хочешь поменять что-то к лучшему? Что-то конкретное, чтоб потом жить с этим? Или ты просто, как всегда, против?
Феликс замолчал ненадолго.
– Да, хочу, – проговорил он наконец тихо, понимая в этот момент, что говорит правду. – Да, действительно хочу.
– Хорошо, – Китти встала, оправила чёрный жакет. – Я тебе покажу. Только учти, за это убивают. Без шуток.
12.
Он увидел её в телевизоре. Она вела эту мерзкую передачку, где раньше нёс чушь один из прихвостней Нонине. Что там с ним, авария была на днях? Быстро же вписалась. Просто мигом.
Через пять минут – пришлось выйти покурить, чтоб не сделать чего-нибудь другого, – Феликс понял, что даже не удивлён. Кто такая, в конце концов, Китти Башева? Вечно подстраивающаяся квази-личность, универсальная единица любой системы. За её картонной улыбкой и лаковым глянцем нет ничего – ни единого чувства, ни одного истинного порыва. Только фальшь и вечная мимикрия.
Так что вполне закономерный итог. Разве не понятно было всегда, что они могут быть только врагами?
Вообще, за такое убивать надо, – подумал Феликс, но тут же отмёл эту мысль. Сам не зная, почему именно.
Нет, давайте иначе. Не было никогда никакой Китти. Ему просто привиделось – иллюзия. А от иллюзий надо избавляться.
Решиться было проще, чем сделать. Ничего, это пройдёт – он знал. Трудно только вначале, как при любом расставании, – нестерпимо трудно, но это проходит. Надо только переждать, а дальше, через месяц… два, наверно, можно будет уже не вспоминать.
Да, наверно, он сможет не вспоминать.
Остаток вечера и почти всю ночь он погружённо и ожесточённо писал статью. Следующим же вечером бесцельно бродил по городу: не хотелось никого видеть, разговаривать о чём-то хоть с кем-то знакомым.
Абсолютно вымотавшись, он медленно брёл обратно и был уже довольно близко от дома, когда из подворотни его окликнули:
– Феликс.
Очень тихо, но голос он узнал.
– А, ты? – он в секунду подошёл, порывисто, не понимая в точности, чего ему хочется больше: придушить её здесь же, на месте, или, наоборот, спровоцировать на ответные меры (хотя бы не придётся дальше гасить в памяти ненужные образы). – Следишь за мной?
Китти кивнула:
– Поговорить надо.
Он помолчал, смеряя её взглядом, затем гордо вскинул голову и внятно и отчётливо произнёс: