Он замолчал.
– Ты эти сведения оставлял при себе? – спросил я.
– Но не из дурных побуждений, – поспешил он оправдаться. – Один раз я отправил с гонцом известие, которое счел важным, но ни о гонце, ни о донесении больше не было ни слуху ни духу. С тех пор я воздерживаюсь доверять важные вести гонцам, ведь до короля они, может быть, даже и не доходят.
– Могу уверить тебя, что моим письмам, только бы их довезли, король окажет полное и безотлагательное внимание.
Во все время нашего разговора комендант украдкой недоуменно разглядывал меня: я держал себя так, как предписывало мое скромное обличье. Потом, потупясь, он негромко произнес:
– Королевская грамота и печать диктуют мне безоговорочное к тебе доверие. А имя твое мне не дозволено будет узнать?
– Если тебе угодно, я его открою. Но лишь тебе одному. Ты дашь мне слово?
Он чуть заметно пожал плечом:
– Разумеется.
– В таком случае я – Мирддин Эмрис, проще – Мерлин. Но сейчас я совершаю путешествие под именем Эмриса, странствующего врачевателя.
– Господин…
– Нет-нет, – остановил его я. – Сядь. Я сказал тебе это затем лишь, чтобы ты не сомневался: собранные тобою сведения попадут прямо к королю и в кратчайший срок. А теперь я хотел бы посмотреть эти записи.
Он разложил передо мною листы, и я углубился в них. Карты укреплений, численность войск и оружия, передвижение отрядов, запасы, корабли…
Изумленный, я поднял голову:
– Но ведь это позиции саксов?
Он кивнул:
– И притом данные самые свежие. Мне посчастливилось нынешним летом: меня связали – не важно как – с одним человеком из союзных саксов третьего поколения. Многие из тех, чьи предки давно осели на наших берегах, и он в их числе, заинтересованы в том, чтобы все оставалось как есть. Союзные саксы блюдут давний договор свято. И к тому же, – улыбка тронула его суровый молодой рот, – к тому же они не доверяют пришельцам. Иным из заморских гостей все равно, кого сгонять с насиженных мест, богатых ли союзных саксов или британцев.
– Значит, эти сведения – от него? И ты считаешь, что на него можно положиться?
– Думаю, что да. То, что мне удалось проверить самому, подтвердилось. Не знаю, какими данными и насколько свежими располагает верховный король, но мне кажется, надо обратить его внимание вот на это… вот тут говорится про Элезу и Кердика Элезинга, что означает…
– Сын Элезы, я знаю. А Элеза – это другое имя нашего давнего друга Эозы?
– Верно, милорд. Сына Хорзы. Ты, конечно, знаешь, что после того, как он вместе с родичем своим Октой сбежал из темницы Утера, Окта в Рутупиях умер, но Эоза добрался до Германии и поднял Колгрима и Бадульфа, сыновей Окты, на войну против наших северных пределов… Но вот чего ты, быть может, не знаешь, это что Окта, умирая, провозгласил себя здесь, на нашей земле, королем. Это означало всего только подтверждение титула вождя саксов, который он носил как сын Хенгиста; ни Колгрим, ни Бадульф не придавали ему особого значения, но теперь их обоих уже нет, и вот…
– Эоза выдвинул те же притязания? Понимаю. И успешно?
– Кажется, да. Он именует себя королем западных саксов, а его юный сын Кердик прозывается Этелинг, то есть потомок какого-то их давнего героя или полубога. Прием обычный, но дело в том, что их люди поверили. Саксонские вторжения сразу предстали в новом свете.
– Тут и верность союзных саксов может покачнуться.
– Об этом и речь. Эозу и Кердика все почитают. Сам понимаешь – короли. Союзным саксам они обещали соблюдение их прав и порядка, новым захватчикам грозят беспощадной войной. В этом что-то есть. Я хочу сказать, что Эоза не просто хитрый грабитель чужих берегов. Он положил начало легендам о героях-королях, король у них теперь – признанный законодатель, обладающий властью даже изменять прежние обычаи. Например, обычай хоронить мертвецов. Теперь они мертвых, по моим сведениям, больше не сжигают и даже не закапывают вместе со всеми доспехами и ценностями, как у них повелось исстари. Кердик Этелинг объявил, что это расточительство. – Молодые губы моего собеседника снова тронула невеселая усмешка. – Теперь их жрецы творят над оружием умерших ритуал очищения, и оно опять идет в дело. Они даже уверовали, что копье, которым пользовался доблестный боец, придаст доблести и своему новому владельцу… А оружие, взятое у побежденного, постарается отличиться, чтобы смыть с себя позор. Это опасные люди, говорю тебе. Может быть, самые опасные после Хенгиста.
Я выразил ему свое восхищение:
– Можешь не сомневаться, что король тоже оценит твои сведения по достоинству, как только ознакомится с ними. Ты ведь сам понимаешь, насколько они важны. Сколько времени тебе понадобится, чтобы сделать копии?
– Копии у меня есть. А эти записи можно послать королю безотлагательно.
– Отлично. А сейчас, если позволишь, я добавлю несколько слов от себя и приложу еще мое собственное донесение об Озерном форте.
Он принес мне письменные принадлежности, поставил на стол и шагнул к двери.
– Пойду распоряжусь насчет гонца.
– Благодарю. Но одну минуту…
Он остановился в дверях. Мы разговаривали с ним по-латыни, но в его выговоре было что-то, что выдавало уроженца запада. Я сказал:
– В таверне я слышал, что твое имя – Геронтий. Ошибусь ли я, если предположу, что прежде оно было Герейнт?
Он широко, наконец-то молодо улыбнулся:
– И было, и есть, милорд.
– Артур будет рад узнать это имя, – сказал я и занялся письмом.
Он постоял мгновение, потом распахнул двери и передал кому-то невидимому свои распоряжения. Вернулся в комнату, подошел к стоящему в углу столику, налил в кубок вина и поставил передо мной. Я слышал, как он набрал в грудь воздуху, чтобы заговорить, но так ничего и не сказал.
Я кончил писать. В это время он снова подошел к двери и впустил какого-то невидного, жилистого паренька, хотя и заспанного, но в полном дорожном снаряжении. При нем была сума для писем, запирающаяся крепким замком. Он готов ехать, сказал гонец, запихивая в сумку переданные Герейнтом пакеты; поесть он может по дороге.
Герейнт дал ему подробные наставления, и я еще раз убедился, как хорошо он обо всем осведомлен.
– Лучше всего поезжай в Линдум. Король должен был уже покинуть Каэрлеон и двинуться обратно к Линнуису, так что в Линдуме ты сможешь узнать его местонахождение.
Гонец кивнул в ответ и тут же удалился. Так через каких-то несколько часов после моего прибытия в Оликану мое донесение королю (а с ним еще гораздо более важные известия) было уже в пути. Теперь, на досуге, я мог подумать о Дунпелдире и о том, что меня там ждет.
Но прежде надо было отблагодарить Герейнта за службу. Он налил еще вина и, сев передо мной, забросал меня вопросами, с жадностью, от которой сам успел отвыкнуть, слушая о том, как Артур был провозглашен королем под Лугуваллиумом и что происходило потом в Каэрлеоне. Герейнт заслужил эту беседу, и я не скупился. Только уже перед полуночной стражей я сам задал вопрос:
– Вскоре после битвы под Лугуваллиумом не проезжал ли Лот Лотианский в здешних местах?
– Проезжал, но не через Оликану. Есть старая дорога, сейчас это почти тропа, которая отходит от главной дороги и ведет правее. Проезд там плохой, по краю топкого болота, так что редко кто на нее сворачивает, хотя она и срезает угол, если двигаться на север.
– А Лот свернул, хотя двигался не на север, а на юг, в Йорк. Почему бы это, как ты полагаешь? Чтобы его не видели в Оликане?
– Это мне в голову не приходило, – ответил Герейнт. – Вернее, тогда не приходило… У него на той старой дороге есть свой дом. И понятно, что он свернул, чтобы остановиться в нем, а не в городе.
– Свой дом? Ах да. Я же его видел с перевала. Уютный уголок, только очень уж отрезан от мира.
– Ну, он там не часто и бывает.
– Но ты знал, что он туда прибыл?
– Я многое знаю из того, что происходит в наших местах, почти все, – ответил он и кивнул на запертый поставец. – Как старой сплетнице, целые дни сидящей у своего порога, мне больше и делать нечего, как подглядывать за соседями.
– Похоже, что оно и к лучшему. Тогда ты, может быть, знаешь, с кем встретился Лот в своем доме на холмах?
Несколько мгновений он твердо смотрел мне в глаза. Потом улыбнулся и ответил:
– С некой дамой отчасти королевских кровей. Они приехали врозь и уехали врозь, но в Йорк прибыли вместе. – Тут он удивленно поднял брови. – Но ты-то каким путем об этом узнал, милорд?
– У меня есть свои пути.
– Да уж должно быть, – спокойно кивнул он. – Ну, во всяком случае, сейчас все улажено в глазах Бога и рода человеческого. Король Лотиана выехал с Артуром из Каэрлеона в Линнуис, а молодая королева в Дунпелдире ждет, когда наступит срок родин. Что она ждет ребенка, ты, конечно, знаешь?
– Да.
– Они здесь и прежде встречались, – сказал Герейнт, как бы заключая: «И вот плоды этих встреч».
– Встречались? И часто? С какого времени?
– С тех пор как я прислан сюда, раза три или четыре. – Это прозвучало просто как деловой ответ на вопрос, а не как сплетня из таверны. – Один раз они тут прожили вместе целый месяц, только нигде не показывались, мы их не видели. Дозоры докладывали.
Я вспомнил опочивальню в царственных золотых и алых тонах. Значит, я был прав. Они давние любовники. И в сущности, я мог бы и не кривя душой убеждать Артура в том, что отец ребенка – Лот. Здесь, во всяком случае, считают так, о чем можно было судить по спокойному рассказу Герейнта.
– И вот теперь любовь все-таки восторжествовала над политикой. Не будет ли с моей стороны нескромностью спросить, гневался ли верховный король?
Он заслужил правдивый ответ, и я ответил:
– Гневался, разумеется, тому, как это все произошло, но теперь он считает, что все устроилось к лучшему. Моргауза – его единокровная сестра, так что союз короля с Лотом все равно подкреплен. А Моргана свободна и может заключить другой брак, когда представится подходящий случай.
– Регед? – сразу же предположил он.
– Возможно.
Он улыбнулся и переменил тему. Мы еще потолковали о том о сем, затем я поднялся.
– Скажи мне вот что, – попросил я на прощание, – известно ли тебе было, при твоей широкой осведомленности, о местонахождении Мерлина?
– Нет. Дозорные доносили о двух путниках, но кто это может быть – не знали.
– И куда направляются – тоже?
– Тоже.
Я был удовлетворен.
– Едва ли есть нужда повторять тебе, что никто не должен знать, кто я. И о нашем разговоре ты в донесениях не упоминай.
– Это я понял. Милорд…
– Да?
– Я о фортах на Трибуите и на озере. Ты говорил, что скоро приедут землемеры и расчетчики. Вот я и подумал, что мог бы взять подготовительные работы на себя и прямо сейчас отправить на место рабочие отряды для расчистки площади, рубки леса и дерна, заготовки строительного камня, рытья канав… Если ты дашь мне на то свое соизволение.
– Я? Но я не обладаю властью.
– Не обладаешь властью? Ты? – недоуменно повторил он. И тут же рассмеялся. – Ах, ну да, как же. Я не могу ссылаться на Мерлина, иначе люди начнут интересоваться, каким образом мне стала известна твоя воля. И глядишь, еще припомнят незаметного путника, продававшего травы и снадобья… Но поскольку этот незаметный путник привез мне грамоту от верховного короля, я, пожалуй, смогу пока действовать своей собственной властью.
– Да уж придется некоторое время, – сказал я и простился с ним очень довольный.
Глава 9
Мы ехали дальше на север. От Йорка начиналась старая римская дорога, которую здесь называют Дерийский тракт, ехать по нему было удобно, и потому мы продвигались быстро. Ночевали, случалось, в тавернах, но чаще, по хорошей погоде, ехали до последнего света, а тогда съезжали на обочину и устраивались на ночлег под каким-нибудь цветущим кустом. Здесь, поужинав, я садился у потухающего костра и пел под звездными небесами, подыгрывая себе на маленькой арфе, а Ульфин слушал и мечтал о своем.
Он был приятным спутником. Мы знали друг друга с детства – с того времени, когда я сопровождал Амброзия в Бретани, где он собирал войско, чтобы отвоевать у Вортигерна Британию; а Ульфин маленьким рабом прислуживал моему наставнику Белазию. Жизнь мальчика в услужении у этого странного и жестокого человека была тяжелой, но после смерти Белазия Утер взял его к себе, и скоро Ульфин возвысился до положения доверенного слуги. Теперь это был темноволосый сероглазый мужчина лет тридцати пяти, тихий и неразговорчивый, какими бывают люди, сознающие, что обречены на одинокую жизнь. Годы, проведенные во власти извращенного Белазия, оставили на нем неизгладимый отпечаток.
Как-то вечером я сочинил песню и спел ее низким холмам Виновии, где по отлогим склонам, поросшим дроком и папоротником, и по широким вересковым пустошам с редкими соснами, ольхами да прозрачными купами берез струятся в узких лесистых оврагах чистые извилистые ручьи.
Мы устроились на ночлег в одном таком березнячке, где земля сухая, а тонкие гибкие ветви, недвижные в теплом вечернем воздухе, свисают вокруг шелковым шатром.
Вот моя песня. Я назвал ее Песней изгнания, позже мне случалось слышать ее с изменениями, обработанную знаменитым саксонским певцом, но первоначальный текст принадлежит мне:
Я пел, поглощенный своей песней, а когда наконец замерла последняя нота и я, подняв голову, огляделся, оказалось, что, во-первых, Ульфин по ту сторону костра заслушался и по щекам его бегут слезы, а во-вторых, что мы не одни. Ни Ульфин, ни я не заметили, как к нам по пружинящему мху подошли двое.
Ульфин увидел их одновременно со мной и вскочил, выхватив нож. Но было очевидно, что пришельцы не имеют худых намерений, и нож снова исчез в ножнах, прежде чем я успел сказать «убери» и прежде чем шедший впереди с улыбкой протянул раскрытую ладонь:
– Мы к вам с добром, добрые люди. Я любитель послушать музыку, а здесь, я слышу, у человека настоящий талант.
Я поблагодарил его, а он, словно сочтя мою благодарность за приглашение, подошел к костру и сел. Мальчик, сопровождавший его, сбросил с плеч на землю тяжелую ношу и тоже присел, но в отдалении от огня, хотя с приходом ночи поднялся прохладный ветер и горящие дрова манили погреться.
Наш гость был невысокий мужчина в летах, с подстриженной серебристой бородкой, из-под его густых лохматых бровей близоруко глядели живые карие глаза. Одежда его была запылена, но добротна, плащ из теплого сукна, мягкие сандалии и пояс – кожаные. Тонкой работы пряжка на поясе оказалась, как ни странно, золотой или же щедро позолоченной, плащ сколот круглой массивной фибулой, тоже золотой и столь же изысканной, в виде изогнутого филигранного трилистника в круге. Мальчик, которого я поначалу принял за его внука, был одет так же, но единственной драгоценностью в его костюме было некое подобие ладанки на тонкой цепочке вокруг шеи. Однако, когда мальчик протянул руку, чтобы развернуть одеяло для ночлега, рукав его задрался, и я увидел ниже локтя шрам, вернее, клеймо. Стало быть, это раб, и не только в прошлом, но и теперь, судя по тому, как он не решается подойти к костру, как без единого слова принялся разбирать поклажу. Выходит, что старик – человек с достатком.
– Ты разрешишь? – обратился он между тем ко мне. Наша простая одежда и скромное имущество: одеяла, расстеленные под березами, миски и кружки, потертые переметные мешки вместо подушек – все это подсказало ему, что мы его ровня, не более. – Мы немного сбились с пути и были рады услышать твою песню и увидеть костер. Значит, и большак где-то поблизости, решили мы, и вот мальчик говорит мне, что дорога и вправду проходит там, за рощей, благодарение Вулканову пламени! Оно хорошо, конечно, шагать напрямик через болота и вересковые пустоши, да только при свете дня, а ночью здесь опасно и человеку, и зверю…
Пока он разговаривал, Ульфин, по моему кивку, встал, принес бурдюк с вином и предложил гостю. Но тот не без самодовольства отказался: