– Уважаемый сеньор Тальес! Не желаете ли вы разделить со мной сию скромную бутылочку «Вальетелли», тем самым устроив нам небольшой аперитивчик перед скорой трапезой?
Рыцарь опустил голову и встретился взглядом с преградившим ему дорогу коротышом. Светлоглазый, рыжебородый человечек в оливковом жилете, чёрных башмачках с золотыми заклёпками и парчовой шляпе на голове услужливо протягивал Тальесу бутыль из тёмного стекла в сеточке, при этом широко улыбаясь и сжимая в зубах дымящуюся трубочку.
– Кхм… Не откажусь, – буркнул рыцарь, косясь на колдующего у котла кашевара, – вы очень любезны, уважаемый господин…
– Лодук. Меня зовут Абдрогунок лон-гари Лодук. Бросьте вы хмуриться, словно скунса почуяли, уважаемый рыцарь! Вам оно, простите за откровенность, не к лицу! Я понимаю, что моё полное имя далеко от тривиальности, достаточно тяжеловесно для произношения и уж тем паче – для запоминания. Так что я не в обиде.
– Благодарю вас, господин Лодук.
Господин Лодук тоже принадлежал к народу низкоросликов, а точнее, к племени лепров. Ростом он, как и Газгу, едва дотягивал до трёх футов, то есть доходил Тальесу до пояса. Но, если коренастый гном в плечах не уступал рыцарю, а в обхвате рук так вообще превосходил его, то Лодук, как и любой другой лепр, телом был довольно тщедушен – с десятилетнего человеческого ребёнка. Проще говоря, совсем мал и хил. Помимо физических и анатомических особенностей, эти похожие народы различала ещё одна важная черта – лепры, в отличие от гномов, никогда не отпускали усы. Бороды носили. Но усы – нет.
– Вы на него не обращайте внимания, уважаемый сир Тальес, – пробормотал Лодук, выпуская из носа струи дыма на манер дракона, – Газгу как дураком родился, так дураком и помрёт. Его даже братья собственные нередко поколачивают за язык дурной. А мелет он им столь бездумно не со зла вовсе, а по скудоумию.
– Ах ты, прыщ безусый, пиявка рыжебородая, да я тебя… – забурчал гном, строгая над котлом овощи.
– Ты – меня, а потом я тебе в Ленциге вексель вот возьму, и не выпишу. И что тогда поделывать будешь, охламон ты усатый? Вот-вот, то-то же! Не забывай, носатый мой друг, кто тебе денюжки даёт.
Газгу ругаться не перестал, просто тон снизил и перешёл на кабутвурд2.
– Ох уж эти гномы, – виновато улыбнулся Лодук, – хлебом не корми, дай побрюзжать, да ближнему своему настроение испортить. Что ж с них взять, такая уж порода!
Тальес лишь хмыкнул в ответ. От терпкого дыма трубки першило в горле, но, в сочетании с полусладким «Вальетелли», послевкусие получалось вполне приятным.
– Так когда, вы сказали, мы увидим высокие стены Ленцига, уважаемый рыцарь?
– Я и не говорил. Если не будем слишком часто останавливаться в дороге, то завтра к вечеру прибудем.
– Либо ещё одна ночёвка под небом? – пробормотал Лодук, теребя свою рыжую бороду. – Этого нам позволить себе ну никак нельзя! Не сочтите за грубость, сударь рыцарь, но не могли бы вы завтра максимально ускорить наше передвижение? Понимаете ли, у меня есть особенное хобби, я нумизмат. А в Ленциге, понимаете ли, у меня имеется одно дельце к моему сородичу-нумизмату. Ну, а он, понимаете ли, может меня не дождаться, и тогда мне придётся остаться без…
– Как получится, господин Лодук, – холодно оборвал его Тальес, – в обозе, вверенным мне под охрану, путешествуют не только солдаты вроде меня, купцы вроде гнома, банкиры вроде вас, но ещё и множество поселян со своим скарбом. А также их маленькие дети. И мне всё равно, успеете ли вы пополнить свою коллекцию очередной редкой монетой или нет, но загонять детей вусмерть я не собираюсь. Понимаете? Или не понимаете?
– Ха-ха! – расплылся в широкой улыбке Газгу, поднимая нос от котла. – Вона тебе, получи пупок замухратый! Понял? Хрена тебе с маслицем, а не монеты твои засратые! А ещё, понимаешь, с вином припёрся, умасливать пытался…
– Просеивайте свою грязную речь, господин Газгу, – ещё холоднее бросил рыцарь, – иначе, клянусь своим именем, я сам этим займусь.
– Всё, всё, молчу, – ухмыльнулся гном, пробуя варево на вкус, – ох, ядрица-водица, хорош навар-то получился!
– Кхм… кхм… – пробубнил Лодук, попыхивая трубочкой, – досадно, однако, будет опоздать. Но я вас понял, уважаемый рыцарь. Докучать сим вопросом более не намерен. Вино оставьте в знак… эм… уважения.
Тальес пожал плечами и, проводив лепра взглядом, наполнил походный кубок. Вокруг сновал народ и общими усилиями рождал неповторимую симфонию бивуака: раздавались переклички, смех, разговоры; плакал чей-то ребёнок, кто-то поигрывал на свирели, кто-то подпевал; мужлан-кузнец бранил свою жёнушку за какие-то грешки, та в ответ кудахтала и ревела одновременно, словно доселе невиданная учёному свету помесь квочки и вепря. Воздух помимо ночной летней свежести наполнялся запахом гномьей похлёбки, которая, если честно признаться, пахла очень даже недурно.
– Это вот он с виду такой вежливый и хорошенький, – рассмеялся Газгу, помешивая содержимое котелка большим черпаком, – а в душе, как и все мы, низкорослики, торгаш. Но я того хотя бы не скрываю, в отличие от этого двухличного заморыша.
– Правильно говорится «двуличного», господин Газгу.
– А? Чегось?
– Ничегось. Скоро будет готова ваша стряпня?
– Уже, милчек рыцарь, пять минуточек и будем разливать по чашечкам! Вы такого ещё не кушали – бабкой клянусь! – как попробуете, так пальцы свои до локтей обглодаете!
– Я весь в предвкушении, – фыркнул Тальес и подозвал одного из своих людей, безусого солдатика по имени Яник, – вели всем собираться. Сейчас харчи раздавать будут, похлёбку мясную и картошку запечённую.
– Понял! Буит сделано, сеньор Тальес!
Вскоре вся разномастная группа путешественников собралась возле костра и теперь, выстроившись в очередь, ожидала выдачи похлёбки. Газгу с видом древнего бога плодородия, снизошедшего своей милостью до простых смертных, разливал исходящее паром варево по глубоким чашам, затем выдавал голодным путникам по паре сухарей и, в зависимости от размеров получателя, по большой или малой картошине. Каждое проделанное действие гном сопровождал фразочкой, вроде: «кушай, кушай, да не обжирайся», «от мала до велика, все одного лика», «спасаю людей от поедания себе подобных», «а монетку ты для кормильца подготовил?» или «папочка Газгу всех вас, деточек, накормит». На благодарность челяди он отвечал: «Спасибо тем, кто ел, а приготовить – каждый может».
Когда вроде бы уже все расселись вокруг костра, а бивуак заполнился стуком ложек, чавканьем, причмокиванием и отрыжкой, Тальес обвёл взглядом вверенных ему под охрану людей и нелюдей. Первых, не считая самого рыцаря, его оруженосца и двух солдат, было двенадцать: трое деревенских мужиков со своими жёнами, пятеро ребятишек, да один учёный муж, профессор философии Марсану Айбиг из Товардской Академии Наук. Нелюдей было поменьше: гном Газгу, его одноглазый брат с чертовски сложным именем – Рудгенбонтохт, банкир-лепр Лодук, двое высоких, остроухих и холодных, как лунный свет, альхэ, один угрюмый и немногословный зеленокожий яларг, да высокий широкоплечий здоровяк велиманн из далёкого севера, неизвестно как забредший сюда, на юг Лесконии.
«Вроде бы все, – подумал Тальес, последним принимая из рук кашевара супницу. – Но отчего же мне кажется, что я обсчитался? Нет, всё верно! Точно помню, когда выезжали, было двенадцать наших и семь не наших…»
К рыцарю подошёл оруженосец, милый и добрый мальчуган Люго, и указал тому на одинокую фигуру, сидевшую поодаль от всех в тени одного из фургонов. Вот тогда Тальес и вспомнил о том, что забыл посчитать последнего пассажира, приставшего к обозу пару дней назад прямо на дороге.
– Эй, отец! Ты чего там расселся-то в одиночестве? – крикнул рыцарь в темноту, – иди-ка сюда, погрей кости у костра да откушай с нами!
От фургона долетело хриплое и резкое карканье, затем послышался едва различимый в общем гомоне глубокий старческий голос:
– Что вы, милостивый сеньор… Благодарю, но мне и здесь неплохо.
– Да чего ты такое говоришь, отец? Давай поднимайся и иди уже к нам!
– У меня нет денег, дабы заплатить за передвижение с вами, за вашу еду и доброту, милостивый сеньор. Не хочу ещё больше углубляться в долги, которые оплатить я, к сожалению, не в силах.
– Какие глупости! – начал злиться Тальес, – я сказал, иди сюда, старик! Этот обоз под моим командованием, так что можешь думать, если тебе так угодно, что плачу за тебя я. Ну, старик? Живее, разбери тебя хворь! Не заставляй тащить силком!
Снова раздалось карканье. Затем послышалось кряхтение уставшего и не желающего лишний раз напрягать больные суставы, человека. На свет выступила сутулая фигура в выцветшем, изношенном, много раз залатанном, некогда чёрном шерстяном балахоне. Голову старика покрывал глубокий капюшон, виднелся лишь заросший редкой снежно-белой порослью подбородок. Узловатые пальцы с набухшими венами и усеянной старческими пятнами кожей сжимали дорожный посох, помогая владельцу удерживаться на слабых ногах. На плече старика сидела чёрная, как ночь, птица, с длинным острым клювом и умными глазами-бусинками. Ворон.
– Присаживайся, отец! – Тальес указал старику на заменявшее скамью бревно, – а вы, двигайтесь давайте, хамы. Не видите, что перед вами человек жизнью умудрённый, уважения к себе требующий?
Сидящие на бревне поселяне безропотно подвинулись, лишь жена кузнеца – пухленькая дура-баба, которую кузнец так и называл, когда совсем недавно костерил, поджала красивые полные губы. Старик сел, Тальес протянул ему свою супницу и ложку, а сам вернулся к котлу и получил от Газгу новую порцию. Как оказалось, последнюю, совсем жиденькую, с одним кусочком мяса, парой жалких огрызков морковки и разваренным шматком лука, но рыцарь не расстроился. Уважение к сединам – первое, заученное им, ещё оруженосцем, правило из обширного кодекса рыцарей.
Тальес по примеру Люго уселся прямо на землю и неспешно занялся трапезой. Быстро опустошив супницу, а затем очистив картошку от золы, рыцарь, наблюдая за стариком, куснул вкусную, отдающую костром мякоть.
Старик же ел не спеша, с трудом сжимая деревянную ложку непослушными пальцами. Время от времени сидящий на плече ворон засовывал в супницу клюв и вылавливал оттуда кусочек мяса или овоща, а затем хищно заглатывал еду. Старик на такое фривольное поведение питомца нисколько не обижался, а наоборот, подставлял ему омут для ловли, после чего поглаживал пальцем по оперённой головке.
Когда с трапезой было покончено, а все путешественники, довольные и сытые, откинулись на спины, Тальес отослал женщин мыть посуду в ключе. Наступило время отдыха: солдаты развалились на траве, Люго в очередной раз принялся натирать промасленной тряпкой меч сеньора, профессор Айбиг уткнулся носом в книжку, тихо бубня под нос прочитанные строчки, Газгу под скучающим взором своего брата не переставая бурчал о «неблагодарности людского племени», Лодук, попыхивая трубочкой, подтрунивал над ним, зеленокожий калач из степного народа яларгов косился жёлтыми глазами на стройных и красивых альхэ, те делали вид, что им всё равно, но сами украдкой поглядывали на дикого воителя с затаённой злобой в миндалевидных глазах, мужики из деревни, сбившись в кучку с вернувшимися бабами и детьми, бросали испуганные взгляды на татуированного и бледнокожего детину-велиманна, а тот, в свою очередь, вообще смотрел лишь на большой и яркий диск луны, игнорируя всех и вся, кто сидел рядом. Тальес устало вздохнул.
«Сколько ещё простоит сей шаткий мир? Не ровен час, опять эти остроухие альхэ сцепятся с зеленокожим, – подумал рыцарь, – или деревенские дуболомы снова порешат, что велиманн заинтересовался их жёнами! А если гном вдруг перестанет терпеть подколки лепра, что тогда? Клянусь честью, маловато у меня подчинённых, дабы утихомирить такую ораву, если вдруг наступит буча…»
Командовать подобным скопищем людей и нелюдей с разным мировоззрением, культурой, воспитанием и отношением к ближнему своему, оказалось чертовски непросто. Когда караван только собирался, и Тальесу вручали «вожжи», всё шло как по маслу, ибо у людей и нелюдей была общая цель – добраться из Товарда в Ленциг, пережив при этом дальнюю и опасную дорогу. Кратчайший путь, связующий два великих стародавних града Лютеции3, пролегал по местам малоцивилизованным и довольно непредсказуемым, а смельчаки, готовые провести всех нуждающихся сими дикими и неприветливыми тропами, встречались и того реже. Так что волей-неволей приходилось разноликим путникам терпеть вынужденные неудобства путешествия с нелицеприятными представителями иных племён под боком. В ином случае – жди три, а то и четыре недели, пока не найдётся новый смельчак, готовый провести из Товарда в Ленциг новый караван – и поди ещё угадай, кто там может оказаться! Так что терпели. Но чем дальше, тем меньше.
Им повезло – госпожа фортуна помогла каравану разминуться с разбойничающими в Долине Ландо шайками бандитов, провела мимо вольенских дикарей, позволила обойти стороной группу раубриттеров4 из замка Ванотун и даже укрыла от глаз разноликой нечисти, что кишмя кишела в Лесах Флейт. Но чем ближе был пункт назначения, тем чаще нынешние товарищи поглядывали друг на друга с недоверием, и всё больше теряли товарищеский дух. И вот, у самой цели, когда «товарищи» осознали, что опасность миновала, их «дружба» тут же пошла трещинами. Уже была пара прецедентов пускания чужой крови и лишь каким-то чудом да не иначе, как вмешательством богов, Тальесу удавалось удержать агрессоров от необдуманных действий. К сожалению, агрессорами в этой шумной компании являлись практически все, просто на ту или иную тему. На этот раз всё началось с гнома. А если быть точнее, с его товарища Лодука.
– Да заткни ты свою пасть, рыжий заморыш! – рявкнул Газгу, вскакивая с бревна, после очередной шуточки банкира, – ещё хоть слово ты проблеешь своим мерзким голоском, и я за себя не ручаюсь!
– Фи! – закатил глаза Лодук, выбивая трубку о башмачок, – ну что ты как маленький? Право, глупо, мой друг, обижаться на правду. А правда заключается в том, что я действительно лицезрел ораву пьяных гномов на празднике Тордольмасса в Гнездовище-на-Пике! И действительно слышал, как ваши женщины храпят – гораздо громче, чем мужчины.
– Да плевать мне, что наши бабы храпят громче мужиков! Всё равно для нас они самые лучшие!
– Да кто ж спорит? Не нам ведь с ними спать ложиться. Вы и внешне-то тоже не сильно различаетесь…
– Шо-о-о? – опешил гном, – шо ты там пукнул, пентюх ржавый?!
– Не пукнул, а сказал! А сказал я следующее – вы, бородатый мой дружок, с вашими женщинами внешне довольно схожи, оттого и храпите на один лад. Подумаешь, велика тайна!
– Подумаешь?! – краснеющего Газгу пробрал дикий колотун, – я те сейчас подумаю, выпук недозревший! Я те покажу, кто у нас храпит громче… Ща вот как двину промеж зенок палкой, и поглядим, какие свирели ты выдавать будешь!
В подтверждение угрозы гном хватил с земли толстый сук и двинулся на побледневшего лепра. Расправу остановил одноглазый брат Газгу с непроизносимым именем Рудгенбонтохт – схватив сородича за бороду, он резко развернул его к себе и забурчал что-то на кабутвурде. Газгу вырвался, пихнул пудовым кулачищем брата в плечо и яростно жестикулируя, стал что-то орать в ответ, на том же грубом, гномьем языке. Время от времени в их бессвязной тарабарщине возникало одно и то же, произносимое с нажимом, слово «Rekeningger», что на человеческом наречии означало «Вексель».