«Странно, что я за эти четыре года ни разу не встретил Таню в парке, – думал Женя, шагая к метро. – Все, кто живет неподалеку от него, там бывают. Я же через него хожу на метро каждый день…»
Бородин приостановился. Достал телефон и стал смотреть фото, что присылала ему Таня. Все это были домашние сэлфи. По сути одинаковые. Но на одном девушка особенно Жене нравилась, она была заснята на фоне открытого окна. Качество снимка оставляло желать лучшего, поскольку свет падал неправильно, но на нем Таня была живой и непосредственной. Ветер раздул ее челку, она упала на глаза, и девушка задорно поглядывала из-под нее в объектив. Бородин остановился именно на этом фото. Но его интересовало не лицо девушки, а то, что находилось за окном. Он увидел двухполосную шоссейную дорогу, остановку автобуса, за ней трехэтажное здание и выглядывающую из-за его крыши верхушку стеклянной пирамиды.
Оглядевшись, он ничего похожего не заметил. Решил обратиться к проходящей мимо пожилой женщине:
– Извините, вы не узнаете это место? – и сунул ей под нос телефон.
Бабка сумрачно глянула на Бородина из-под очков и проворчала:
– Я себя порою в зеркале не узнаю, у меня катаракта.
– А пирамида где, не подскажете?
– В Египте.
– Не каменная – стеклянная.
– В Париже. Рядом с Лувром.
Поняв, что от продвинутой в географии бабки ничего не добьешься, Женя собрался двинуться дальше, причем прямиком до станции, но та его остановила:
– Магазин тебе нужен?
– Нет, здание в форме пирамиды. Из стекла.
– Такого нет в округе. Но имеется торговый центр с остроконечной крышей. Вроде стеклянная она.
– И где он?
Бабуля объяснила. Оказалось, идти до «Пирамиды» от силы минут семь. Ее не видно за девятиэтажками. А если зайти во дворы, то крыша сразу покажется, поскольку дальше – трехэтажная застройка. Таня совершенно точно живет где-то рядом.
Женя сам не знал, зачем ему нужно заниматься этой разыскной деятельностью, тем более на работе нужно быть через час, но он поддался порыву.
«Я найду ее дом, – говорил он себе, торопливо шагая, – и тут же напишу. Она постоянно в сети и мгновенно реагирует на каждое сообщение. Спрошу, где она, если ответит – дома (она говорила, что работает, не выходя из него), скажу – спустись к подъезду, я тут. Сейчас будний день, если супруг имеется, он наверняка отсутствует. Хотя я же спрашивал, замужем ли он она, Таня отвечала отрицательно. Но добавляла, что живет не одна. С родителями? Ребенком? Так ничего страшного… В конце концов, я только лишь хочу вручить ей букет и прочесть несколько строк, родившихся в голове, пока гулял по парку. При всем уважении к Александру Сергеевичу и восхищении его стихами, я осеннюю пору унылой не считаю…»
Женя Бородин сам удивился тому, как скоро отыскал нужное место. Причем не только дом. Он и окно определил. Шестое слева на первом этаже. Над ним нависал фонарь, и он тоже влез в кадр. Женя зашагал к окну, набирая при этом текст сообщения. Дойдя до него, отправил. После этого поднял глаза и увидел…
Татьяну!
Через тюлевую занавеску она смотрела на улицу.
«И часто целый день одна сидела молча у окна…» – припомнил пушкинские строки Евгений. Они относились к Татьяне Лариной. Но пришлись как нельзя кстати в данную минуту.
Судя по тому, что девушка чуть подалась назад и повернула голову, сообщение Бородина дошло, и она взяла телефон или планшет, чтобы его прочесть. Тюль был прозрачный, похожий на сетку, и он видел, как Таня улыбается. Она рада его сообщению! Это обнадеживает…
Женя сделал шаг к окну. Встал прямо под ним. Приготовил букет, чтобы вручить его Тане. Ей даже не обязательно выходить к подъезду, достаточно открыть форточку.
Когда она снова повернулась к окну, Женя помахал ей.
Татьяна, увидев его, вздрогнула. Улыбка с ее лица сошла, лицо окаменело.
Несколько секунд Женя и Таня смотрели друг другу в глаза через дымку сетчатой занавески, пока обзор не закрылся. Это девушка задвинула ночную портьеру…
Все равно что захлопнула дверь перед носом Бородина.
Он неловко помялся. Посмотрел на букет, который держал перед собой, как первоклассник, и отшвырнул его от себя. Затем развернулся и пошел прочь, не зная о том, что через щелку за ним наблюдают…
Глава 2
Итак, она звалась Татьяной…
Как ее любимая пушкинская героиня. Фамилия у Тани была не Ларина – Сомова, сестру звали не Олей, а Аней, жили они не в деревенской глуши, а в столице, но в остальном барышни были очень похожи. Можно сказать, Таня Сомова оказалась живым воплощением книжного персонажа. «Дика, печальна, молчалива…» – все это относилось и к ней. Как и: «Ей рано нравились романы, они ей заменили все…» и прочее-прочее. Сестра-близнец имела совершенно иной характер. Диаметрально противоположный. Таня, опять же ассоциируя их с героями романов, считала, что они как доктор Джекил и мистер Хайд. Только в одном возрасте…
И теле.
Таня и Аня были сиамскими близнецами.
Они родились двадцать семь лет назад в Казахстане. Родители работали на космодроме «Байконур», да и жили Сомовы неподалеку. В их краях часто дети с патологиями рождались, но чтоб с такими…
Времена были непростые. Советский Союз развалился, все летело в тартарары… Беременную маму практически не наблюдали, УЗИ сделали единожды, на раннем сроке, сообщили, что у нее двойня и выписали какие-то космически дорогие, как «Байконур», витамины – врача волновал только свой заработок, а с продажи он получал процент. Роды были не просто сложными. Они едва не убили мать. Акушер не был готов к тому, чтобы принимать сиамских близнецов. И все же он смог. В больнице без оборудования и лекарств (йод, анальгин и физраствор – не в счет) на свет появились сестренки с общим телом. Две головы, шеи, у каждой по сердцу и паре легких, но остальное – общее: желудок, печень, почки, мочеполовая система. За левые конечности, руку и ногу, отвечала одна, за правую – другая. Малышки плакали в унисон, но двигались по-разному. Впоследствии научились координироваться и освоили вязание и езду на велосипеде.
Женщина, что произвела девочек на свет, долго отходила после родов. Двойняшки буквально разорвали ее. Пока мать балансировала между жизнью и смертью, отец узнавал, куда можно пристроить Таню и Аню. Он считал, что отказ от них естественен. Таким детям лучше в специализированных учреждениях, где за ними будут ухаживать профессионалы. Да, папа понимал, что не все дома инвалидов (а точнее – мало какие) пригодны для нормального существования, но Таня и Аня не просто девочки с психическими или физическими отклонениями, каких множество, они уникальные близнецы, такие интересны и исследователям, и журналистам. Но когда его супруга пришла в себя, то категорически отказалась расставаться с малышками. Она решила воспитывать их сама, но не без помощи квалифицированных специалистов. Одна беда – там, где они жили, таковых не имелось. Пришлось семье Сомовых переезжать.
Около года они пробыли в Алма-Ате. Мыкались по частным квартирам, поскольку на те деньги, что они выручили от продажи своей, не смогли купить даже комнату. Девочек наблюдал отличный доктор, знающий и добрый, он же выбивал для них пособия. Но поскольку врачи в Казахстане получали раз в двадцать меньше, чем в Китае, тот уехал в Поднебесную. Пациенток передал другому доктору, но он не смог найти контакт ни с близнецами, ни с их родителями. На счастье Сомовых, Таней и Аней вскоре заинтересовался Московский институт педиатрии. Семья переехала в Россию. Там ситуация с медициной тоже была аховой, а жилищный вопрос встал еще острее, но здорово помог главный врач больницы доктор Голдблюм, с чьей легкой руки Сомовы и попали в Москву. Сначала все жили при клинике, а когда вопрос с гражданством решился, семья получила небольшую квартирку. Но Таня с Аней там только гостили – больница стала их домом…
Или тюрьмой.
Тут мнение сестер разделялось. Аня считала себя пленницей. Она ненавидела больницу и не скрывала этого от сестры.
– И ты называешь это домом? – яростно шептала Аня на ухо Тане. – Нас содержат как преступников.
– Что за глупости? – мягко возражала та. – Мы живем в красивой комнате…
– Палате.
– Но не камере же. Нас отлично кормят, нам приносят игрушки, книжки… О нас заботятся.
– Как о зверях в зоопарке, да? – Аня хватала игрушку или книжку, лежащую на прикроватной тумбочке, и швыряла в окно. – Они за решеткой сидят, и мы тоже.
– Мама сказала, это для нашей же безопасности. Мы можем ненароком выпасть из окна.
– Ее послушать, так все вообще ради нас делается.
– Но это так.
– Они пускают по нам ток и колют всякой дрянью. Они нас изучают.
– Чтобы помочь.
– Не нам – себе. Мы даже хуже зверюшек из зоопарка. Мы подопытные крысы. На нас опыты ставят, чтобы сделать научную работу…
Этот разговор впервые состоялся, когда девочкам было по восемь. Они к этому возрасту умели читать и считать в уме (письмо им пока не давалось, только рисование) и по уровню развития не отставали от сверстников. Точнее, не отставала Таня, а Аня опережала многих восьмилеток. Она самостоятельно освоила грамоту и счет и научила этому сестру. Также она отлично знала географию. У девочек имелся резиновый мяч-глобус, и Аня запомнила не только названия континентов и океанов, но и большинства стран, крупнейших рек. Зато Таня знала множество стихов и хорошо их читала.
– Артистка, – улыбались медсестры, слушая Таню.
– Хулиганка, – качали головами они, подбирая вещи, которые Аня кидала на пол, когда злилась.
Управляться с ней было все труднее. К десяти годам девочка начала проявлять настоящую агрессию. Детей, что лежали с сестрами Сомовыми в одном отделении, била, пока они не начали их избегать. Могла запустить тарелкой в нянечку или укусить доктора. Доставалось и маме, которую Аня считала предательницей. Бросила их в тюрьму, которую все почему-то называют клиникой, чтобы дети-инвалиды ее личной жизни не мешали. Но отец еще хуже. Оставил их, завел себе НОРМАЛЬНУЮ семью. Мама больше не могла иметь детей, а та, другая тетя, новая, родила ему здорового ребенка. Да еще и мальчика, о котором он так мечтал.
Однажды в их палату зашел профессор Голдблюм, чего не делал давно. Он изучал их несколько лет, но, написав кандидатскую диссертацию, а затем докторскую, потерял к Тане и Ане интерес. И тут вдруг появился…
– Как мои девочки поживают? – спросил он у сестер, схватив стул и усевшись на него, как на коня.
– Хорошо, – ответила Таня с улыбкой. Она соскучилась по профессору. Аня же его терпеть не могла, как и всех в больнице. Но Голдблюма, пожалуй, больше остальных, потому что именно он ставил над ними опыты, как над крысами.
– А ты, Аня? – обратился он ко второй сестре, поскольку она промолчала. Девочка пожала плечом. – Опять не в настроении? И что послужило причиной на сей раз?
– Голова болит, – буркнула Аня.
– Это потому, что вчера ты сильно перевозбудилась. Мне рассказали об истерике, которую ты закатила перед сном.
– Я хотела посмотреть кино, а мне не дали.
– Отбой в девять, а фильм начинался позже.
– Мы не в тюрьме, – завела привычную песню Аня. – И не обязаны отходить ко сну, когда прикажут.
– Во всех больницах есть режим, – заметил профессор. – А еще в санаториях, летних лагерях. Да и дома все дети ложатся в определенное время.
– Дома и я бы легла, но вы нас туда не отпускаете.
– Да я бы выписал вас хоть сейчас, – в сердцах воскликнул профессор, – только на что вы жить будете?
– На мамину зарплату и пособие, – заявила Аня.
– Анечка, – вздохнул Голдблюм, – тебе кажется, что ты очень развитая для своего возраста и знаешь ответы на все вопросы, но, поверь, в жизни все не так, как тебе представляется. Там, за стенами больницы, весьма жестокий мир.
– Если вы о том, что в нас будут тыкать пальцем, так мы это знаем. К насмешкам и травле тоже готовы. – Аня всегда говорила «мы», отвечая за себя и сестру, даже в том случае, когда их мнения разделялись.
– О нет, я о другом, – покачал головой профессор. – Мы же с тобой финансовый вопрос обсуждали. Если вы переедете домой, мама не сможет работать. Она всю себя посвятит уходу за вами. Что в этом случае остается? Пособие. Ты знаешь его размер? Нет, конечно. Как и то, во сколько обходится содержание вас. Еда и одежда, которую придется шить на заказ, ерунда. Книжки и игрушки тоже. Обойдетесь без них, если прижмет. Но не без витаминов и таблеток. Ваш организм хрупок и сложен, но он на пороге перестройки, и как она пройдет, я не могу спрогнозировать. Здоровые дети тяжело переносят половое созревание, вы же у нас особые девочки…
– Мы готовы рискнуть.
– А ваша мама – нет. Вы все, что у нее есть.
– То есть мы так и останемся тут? – ахнула Аня.
– Нет, – улыбнулся профессор. – Именно поэтому я и явился к вам сегодня. Вас ждет новое место жительства. И, надеюсь, оно вам понравится.
– Вы что, отправляете нас в Америку? – воскликнула Аня.
– Почему именно туда? – опешил профессор.
– Она где-то прочитала о том, что в США имеет успех шоу уродов, и артистов для него ищут по всем странам, – объяснила Таня. – Боится, что вы нас продадите в цирк.
– Не беспокойся, Анечка, никто вас продавать не собирается. Как и отправлять за океан. Вы переезжаете на другой конец Москвы в медико-биологический исследовательский центр.
– И это делается ради нашего блага?
– Естественно. Как я уже сказал, вы взрослеете и скоро станете девушками…
– То есть педиатры вытянули из нас все, что могли, теперь по нам диссертации будут писать другие специалисты? – зло фыркнула Аня.
Голдблюм оставил это замечание без ответа. Он поражался недетской проницательности Ани. Иной раз, общаясь с ней, профессор забывал, сколько ей лет, казалось, тридцать, не меньше. Но едва она начинала говорить глупости, типа той, что их с сестрой продадут в цирк уродов, все становилось на свои места.
…В исследовательском центре Сомовых продержали четыре года. Ане там нравилось больше – нет раздражающей малышни, как в педиатрии, отбой в десять, телевизор в палате и врач – женщина, а не этот противный Голдблюм, Таня же страдала от разлуки с мамой. Теперь она навещала дочерей раз в неделю. Девушками сестры стали в двенадцать. Аня морально созрела раньше, а Таня дозревала еще несколько лет. Аня первая начала испытывать сексуальное возбуждение до того, как у сестер начали расти груди. А так как половая система у девочек была общей, то вторая чувствовала себя не в своей тарелке, когда ощущала жар между ног. Ей было и противно, и стыдно, и боязно. Она умоляла Аню перестать думать о сексе, но ту просто раздирали желания. Она хотела и актера Домогарова, и медбрата Костика, и… доктора Васильеву. Когда Таня узнала об этом, два часа проплакала. А Аня козырнула словом «бисексуалка», применив его к себе, и предалась своим любимым эротическими фантазиям, чем довела сестру до истерики. Не стоит и говорить, что доктор Васильева была в восторге от происходящего – ее статьи об особенностях пубертатного периода сиамских близнецов публиковали не только российские, но и зарубежные издания.
Пятнадцатилетие сестры Сомовы отмечали дома. Их не просто отпустили – выпихнули. Профессор Васильева уехала на ПМЖ в Канаду, а никому другому сестры были неинтересны. Их изучили досконально. Они были прочитанной книгой в двух томах… И подопытными крысами.
Спустя годы Таня поняла, как была права Аня.
…А Аня поняла, как была неправа.
Жизнь вне «клетки» оказалась адской. И не нехватка денег удручала больше всего, а отношение окружающих. Ане думалось, что она готова к насмешкам и даже травле. Но одно дело иногда выходить на улицу, а остальное время проводить среди сочувствующих и понимающих людей: медработников и тех, кто, как и ты, имеет какой-то порок, а другое – обитать в каменных джунглях. Аня первое время пыталась жить обычной жизнью. Думала, получится. Она же интересная, умная, сильная… Но чем больше она тянулась к людям, к свободе передвижения и самовыражения, тем острее ощущала свою ущербность. «Я как участник шоу уродов, – кричала она гневно. – Только мне за это денег не платят!»