Потом принимается рассказывать, как там обстоит дело с туалетами. Оказывается, их мало, и расположены они далеко друг от друга. Чтобы не стоять в очередях, большинство местных жителей попросту ходят в речку.
Молодого человека зовут Аакар, и Хайди помогает ему освоить нашу грамматику. Задача не из легких.
– Английский выучить очень сложно, – в который раз повторяет Хайди.
– Знаю, – отвечаю я.
Такой уж человек моя жена – у Хайди душа болит за всех несчастных и обездоленных. Когда делал ей предложение, находил это качество очень милым и просто восхитительным, но после четырнадцати лет брака слова «иммигрант» и «беженец» вызывают только раздражение. Главным образом потому, что не могу избавиться от ощущения, будто о них жена заботится больше, чем обо мне.
– А у тебя как день прошел, Зои? – спрашивает Хайди.
– Полный отстой, – ворчит дочка, откинувшись на спинку стула и глядя на чили с таким видом, будто на ужин ей предложили полную тарелку собачьего дерьма.
Смеюсь про себя. Ну, хоть кто-то из нас ответил честно. Хочу забрать свои слова обратно. Мой день тоже полный отстой.
– Отстой? А что случилось? – спрашивает Хайди.
Люблю, когда жена употребляет жаргонные выражения. В ее устах они звучат неестественно и поэтому забавно. По своей инициативе Хайди произнесла бы это слово, только если бы речь зашла об отстоявшемся осадке.
Потом жена спросила:
– Почему не ешь чили? Слишком острое?
– Сказала же – терпеть не могу фасоль.
Пять лет назад Хайди принялась бы рассказывать дочке про голодающих детей в Индии, Сьерра-Леоне и Бурунди. Но сейчас заставить Зои съесть хоть что-то – уже большое достижение. Одни продукты она «терпеть не может», в других слишком много жира – например, в мясе. Поэтому теперь вся семья по ее милости довольствуется «вегетарианской говядиной».
В стоящем на полу у двери портфеле звонит мобильный телефон. И Хайди, и Зои поворачиваются в мою сторону, гадая, не умчусь ли я посреди ужина вести важные переговоры в кабинет. Вообще-то раньше в этой комнате была третья спальня, но мы решили переоборудовать ее в мой кабинет, когда стало ясно, что больше детей у нас с Хайди не будет. До сих пор, когда жена туда заходит, замечаю, каким взглядом она окидывает офисную мебель – стол, книжные полки, мое любимое кожаное кресло. Видимо, представляет на их месте кроватку, пеленальный столик и обои с веселыми африканскими зверушками.
Хайди всегда мечтала о большой семье. Но, к сожалению, не получилось.
Даже когда ужин совсем короткий, редко удается поесть спокойно – обязательно раздастся противное треньканье мобильника. Иногда отвечаю, иногда нет – зависит от обстоятельств. Главным образом от того, какой сегодня день, какое у меня настроение и – что гораздо важнее – какое настроение у Хайди. Ну и, конечно, от того, может ли это быть что-то срочное. Сегодня вечером демонстративно набиваю полный рот чили, и Хайди улыбается – похоже, в знак благодарности. Улыбка у Хайди очаровательная – очень милая, добрая и располагающая. А главное, каждый раз искренняя – идет изнутри, а не просто расцветает на губах. Когда Хайди улыбается, вспоминаю нашу первую встречу на благотворительном балу. Хайди была одета в кружевное винтажное платье без бретелек. Красное. И помада под цвет. Хайди тогда была просто картинка. Да что там картинка – шедевр! Тогда она еще училась в колледже, а в благотворительной организации проходила стажировку. Теперь Хайди этой организацией практически управляет. В те счастливые деньки мог не спать всю ночь, а вздремнув часика четыре, чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Тридцатилетние казались глубокими стариками, а о том, какой будет моя жизнь, когда стукнет тридцать девять, даже не задумывался.
Хайди считает, что я слишком много работаю. Да, семидесятичетырехчасовая рабочая неделя для меня норма. Бывает, домой возвращаюсь только в два часа ночи. Или весь вечер и всю ночь просиживаю, запершись в кабинете, и разбираюсь с делами только к рассвету. Телефон звонит в любое время суток, будто я врач, лечащий тяжелобольных пациентов, а не менеджер, специализирующийся на слияниях и поглощениях. Но Хайди работает в некоммерческой организации. Только один из нас зарабатывает достаточно, чтобы мы могли позволить себе квартиру в районе Линкольн-Парк, оплатить обучение Зои в дорогой частной школе и еще откладывать на колледж.
Телефон перестает звонить, и Хайди снова поворачивается к Зои. Все-таки хочет узнать подробнее, как у дочки прошел день. Оказалось, миссис Питерс, учительница географии в седьмом классе, сегодня не пришла, и заменяла ее полная… Зои поспешно осекается, подыскивая более уместное слово, чем выражения, которых нахваталась от трудных подростков. Наконец находит – зануда.
– Почему зануда? – спрашивает Хайди.
Избегая встречаться с матерью взглядом, Зои уставилась в тарелку с чили.
– Откуда я знаю? Зануда, и все.
Хайди отпивает маленький глоток воды. На лице выжидательное, вопросительное выражение. С таким же видом Хайди ждала, когда я в подробностях расскажу о разговоре с клиентом в три часа ночи.
– Она что, была вредная?
– Нет, не очень.
– Слишком строгая?
– Нет.
– Слишком… страшная? – вставляю я, пытаясь разрядить обстановку.
Привычка Хайди постоянно задавать вопросы иногда создает в доме напряженную атмосферу. Хайди убеждена: если у ребенка внимательная мать – даже слишком внимательная, – в тяжелый подростковый возраст он вступит с уверенностью, что его любят. Однако сам я помню, что в «тяжелом подростковом возрасте» только и думал, как бы сбежать от родителей. Чем больше настойчивости они проявляли, тем больше я отдалялся. Но Хайди набрала в библиотеке психологических книг о стадиях развития ребенка, любящем воспитании и секретах счастливой семьи. Жена твердо решила, что должна все сделать правильно.
Зои хихикает. В последнее время случается это нечасто, но стоит дочке захихикать, как она будто снова превращается в шестилетнего ребенка, чистого и неиспорченного.
– Нет, – отвечает она.
– Ну, значит, просто зануда. Скучная, старая зануда, – выдвигаю предположение я. Отодвигаю черную фасоль к краю миски и принимаюсь высматривать что-нибудь посъедобнее. Помидор. Кукуруза. Принимаюсь искать перец. «Вегетарианской говядины» избегаю.
– Да. Вроде того.
– Что еще новенького? – спрашивает Хайди.
– А?..
На Зои футболка, разрисованная разноцветными пятнами. На груди ярко-розовыми, усыпанными блестками буквами написаны слова «мир» и «любовь». Волосы собраны в боковой хвост. Прическа кажется слишком взрослой для девочки с оранжевыми брекетами на торчащих в разные стороны зубах. Все левое предплечье изрисовано ручкой – тут и символ мира, и ее имя, и сердечко. Вдруг замечаю еще одно имя – «Остин». Это что за новости? Какой еще Остин?
– Ты не дорассказала про свой день, – напоминает Хайди.
Кто такой, черт возьми, Остин?
– Тейлор за обедом пролила молоко прямо на мой учебник по математике.
– Надеюсь, книга не слишком пострадала? – спрашивает Хайди.
Тейлор – лучшая подруга Зои. Девочек с четырех лет водой не разольешь. Даже носят одинаковые бусы разных цветов в знак дружбы. С черепами. Придет же такое в голову. Бусы Зои ярко-зеленые. Дочка не снимает их ни днем ни ночью. А мама Тейлор, Дженнифер, лучшая подруга Хайди. Если правильно помню, познакомились они в парке. Девочки возились в песочнице, матери переводили дух на скамеечке неподалеку. Хайди говорит, что их свел вместе счастливый случай. На самом деле началось знакомство с того, что Зои швырнула песком в глаза Тейлор. Если бы Хайди не взяла на прогулку бутылку с водой, которой быстро умыла ревущую и совершенно не счастливую Тейлор, а Дженнифер не переживала тяжелый развод и не искала человека, перед которым можно выговориться, история закончилась бы совсем по-другому.
Зои ответила:
– Не знаю. Кажется, не слишком.
– Новый учебник покупать не надо?
Молчание.
– Еще что-нибудь случилось? Что-нибудь хорошее?
Зои качает головой. Вот и весь рассказ про отстойный день. Из-за стола дочка поднимается, так и не съев чили. Хайди удается уговорить ее откусить несколько кусочков кукурузного хлеба и допить стакан молока, после чего жена велит Зои доделать уроки. Дочка уходит в свою комнату, и мы остаемся одни. Телефон звонит снова. Хайди встает и принимается собирать посуду. Пытаюсь понять, можно мне уйти или нет. Решив не рисковать, начинаю помогать Хайди. Та выбрасывает порцию Зои в мусорное ведро.
– Вкусное получилось чили, – вру я.
На самом деле совсем невкусное. Ставлю посуду рядом с раковиной и подхожу к Хайди со спины, прижимаю ладонь к красной клетчатой фланели пижамы.
– Кто еще едет в Сан-Франциско? – спрашивает Хайди. Выключает воду и поворачивается ко мне.
Прижимаюсь к ней. Ощущение давно знакомое и привычное. Супружеские объятия уже стали для нас второй натурой. Мы с Хайди вместе почти полжизни. Прежде чем жена откроет рот, знаю, что она скажет. Выучил все ее жесты и выражения лица. Сразу распознаю приглашение в ее взгляде, когда Зои давно спит или ночует у подружки. Поэтому теперь понимаю – притягивая меня к себе и сцепив руки на моей пояснице, Хайди демонстрирует вовсе не привязанность. Это знак собственничества. Ты мой.
– Да так, пара коллег из офиса, – отвечаю я.
Снова вопросительно-выжидательный взгляд. Хайди хочет услышать подробности.
– Том, – добавляю я. – И Генри Томлин.
Невольно запинаюсь. Эта запинка меня и выдает.
– Еще Кэссиди Надсен, – робко признаюсь я. Фамилию мог бы и не говорить – Хайди отлично знает, о какой Кэссиди речь. Надсен – пишется «Кнадсен», но первая буква не произносится, потому что фамилия скандинавского происхождения.
Хайди сразу убирает руки и отворачивается к раковине.
– Поездка строго деловая, – подчеркиваю я. – Командировка, и ничего больше.
Зарываюсь лицом в волосы Хайди. Пахнет сладкой, сочной клубникой и гораздо менее приятной смесью городских запахов: улица, поезд, дождь.
– Кэссиди тоже так считает? – спрашивает Хайди.
– Если нет, сразу поставлю в известность, – отвечаю я.
Умолкаем, и в кухне становится тихо. Если, конечно, не считать звона тарелок и столовых приборов, которые жена буквально забрасывает в посудомоечную машину. Воспользовавшись представившейся возможностью, быстро ускользаю и отправляюсь в спальню собирать вещи.
Хайди
Просыпаюсь утром. Крис уже уехал. Рядом, на искусственно состаренной деревянной тумбочке, стоит чашка с кофе. Напиток, разумеется, остыл, к тому же, зная Криса, уверена, что муж, как всегда, перелил миндальных сливок. И все-таки, он сварил мне кофе. Сев на кровати, тянусь за чашкой и пультом. Вяло перескакивая с канала на канал, натыкаюсь на прогноз погоды. Разумеется, обещают дождь.
Наконец выбираюсь из-под одеяла и плетусь по коридору в кухню. Стены увешаны фотографиями Зои от детского сада и до седьмого класса. Дочка уже на кухне – стоит и наливает молоко в миску с хлопьями.
– Доброе утро, – произношу я.
Зои вздрагивает от неожиданности.
– Хорошо спала? – спрашиваю я и осторожно целую дочку в лоб.
Зои сразу застывает и напрягается. В последнее время не выносит объятий, поцелуев и прочих нежностей. И все же как мать чувствую потребность как-то проявить свою любовь. Крис в таких случаях просит дочку «дать пять», а еще у них есть свое особое секретное рукопожатие. Но мне эти способы не по душе, поэтому целую Зои и чувствую, как та отстраняется. В любом случае дневная норма нежностей выполнена.
Зои уже надела школьную форму – сарафан в шотландскую клетку с плиссированной юбкой, синюю кофточку и замшевые туфельки с ремешками. Конечно, эти вещи Зои ненавидит всей душой.
– Нормально, – бормочет дочка в ответ и направляется с миской к столу.
– Может, сока налить?
– Не хочу пить.
Однако замечаю, как Зои поглядывает на кофемашину. Дочка уже заводила разговор насчет утреннего кофе, но я считаю, что детям его пить ни к чему. Ни один двенадцатилетний ребенок не нуждается в кофеине, чтобы взбодриться с утра. Но свою чашку наполняю до краев и еще добавляю сливок. Беру себе хлопьев с изюмом и, присоединившись к Зои, пытаюсь завести разговор о предстоящем дне. Но единственное, что слышу в ответ, – односложные «да», «нет» и «не знаю». Вскоре Зои убегает в ванную чистить зубы, а я остаюсь в пустой кухне. За окном в эркере мерно барабанит дождь.
Выходя на улицу, встречаем в подъезде соседа, Грэма. С довольной улыбкой он жмет на кнопки новомодных часов, которые в ответ пищат и сигналят на разные голоса.
– Какая приятная встреча! Доброе утро, дамы, – мурлычет Грэм с самой кокетливой улыбкой, которую мне доводилось видеть. Довольно длинные светлые волосы Грэма прилипли к мокрому лбу. Не сомневаюсь, что, вернувшись домой, он приведет прическу в порядок с помощью изрядного количества геля, и волосы будут, как обычно, стоять торчком. Грэм весь мокрый. От дождя или от пота, трудно сказать.
Сосед явно возвращается с ежедневной утренней пробежки по берегу озера. Грэм с головы до ног одет в спортивные вещи от «Найк», а дорогущие часы на запястье призваны подсчитывать количество миль и время, за которое они преодолены. Спортивный костюм даже слишком тщательно подобран – ярко-зеленая полоса есть и на куртке, и на кроссовках. Грэм – классический метросексуал, хотя Крис считает, что не только.
– Доброе утро, Грэм, – здороваюсь я. – Как пробежка?
Прислонившись к выкрашенной в песочный оттенок стене с белыми панелями внизу, Грэм берет специальную бутылку с водой для спортсменов и выжимает большой глоток.
– Замечательно! – отвечает он.
На лице такой восторг, что Зои краснеет от неловкости. Дочка устремляет взгляд на мыски туфель и принимается возить ногами по полу, точно пиная невидимый камушек.
Грэму тридцать с чем-то. Квартира досталась ему в наследство от давно умершей матери. Вдобавок к полученным по завещанию деньгам Грэм заработал целое состояние, подав в суд на больницу. Получил в качестве компенсации сотни тысяч долларов, не меньше. Однако все эти деньги растратил на навороченные часы, дорогие вина и роскошную мебель.
Квартиру Грэм собирался продать, но потом передумал и поселился здесь сам. Заменил разномастные предметы интерьера, принадлежавшие матери, на ультрастильную мебель в минималистском стиле, будто сошедшую со страниц каталога. Четкие линии, острые углы, нейтральные оттенки. Единственное, что не вписывается в минимализм, – разбросанные по полу страницы рукописей, распечатанные на принтере.
– Гей, – уверял Крис после того, как мы впервые побывали в гостях у соседа. – Точно говорю – гей.
К такому выводу мужа подтолкнул не только интерьер, но и заполненные одеждой шкафы, которые Грэм нарочно оставил открытыми, чтобы похвастаться. У меня столько нарядов сроду не было.
– Попомни мои слова. Вот увидишь, – уверенно заявлял Крис.
Однако к Грэму регулярно заглядывали женщины, причем настолько сногсшибательные, что даже у меня при взгляде на них дух захватывало. Яркие блондинки с голубыми глазами, цветом которых они явно были обязаны контактным линзам, и фигурами как у куклы Барби.
Грэм стал нашим соседом, когда Зои была еще совсем маленькой. Дочка его просто обожала. Едва завидев, летела к нему, словно фруктовая мушка к старым коричневым бананам. Будучи писателем, Грэм большую часть дня проводил дома, уставившись на экран компьютера и упиваясь кофе и сомнениями в собственном таланте. Грэм много раз нас выручал, когда Зои болела и ни я, ни Крис не могли отпроситься с работы. Грэм с готовностью пускал Зои на свой стеганый диван, где они вместе смотрели мультфильмы. Если что-то понадобится – хоть масло, хоть салфетки, – можно смело обращаться к Грэму. И дверь он всегда готов придержать. А еще он пишет чудесные сочинения и не раз выручал Зои с уроками, когда ни я, ни Крис помочь не могли. Вдобавок Грэм умеет готовить великолепный соус к индейке – задача, с которой мне самой справиться не под силу. Причем выяснилось это в самом разгаре подготовки к ужину в честь Дня благодарения, на который были приглашены родственники Криса.