– Лежи здесь, – предупредил, – не разгуливай, я пойду место преступления после тебя в порядок приведу. А то достанется нам обоим на орехи.
Управившись, Гурский обнаружил пса безмятежно спящим. Заверяют ученые мужи, будто не только смеяться, даже улыбаться способна лишь одна живая тварь на свете – человек, но Гурский поклясться бы мог, что на волосатой морде Черныша теплилась тихая, блаженная улыбка. Зазвонили оба – в коридоре и параллельный в спальне – телефоны, но пес глаза не открыл, лишь дрогнули остроконечные уши.
Звонил Андрей Фомич. Говорил бодрым, мажорным голосом. Спросил, как дела, и, получив дежурный ответ «ничего, спасибо», гоготнул:
– Это хорошо, что ничего, нам ничего другого и не надо. Что поделываешь, отпускник?
– Собаку вот искупал, – ответил Гурский.
– А я и не знал, что у тебя собака есть, – снова залился смехом Андрей Фомич, словно в известии этом было что-то потешное. – Значит, считай, Глебыч, что у тебя на одного друга больше. Я еще чего звоню: приезжай отпускные получи, бухгалтерия тебе уже насчитала. И не тяни, им там какую-то ведомость закрывать надо. Ну, рад, что ты молодцом. Ежели что, я на месте. Звони в любое время. Супруге привет. Она у тебя, кажется, врач? Где она практикует?
– В поликлинике терапевтом, – насторожился Гурский. – А что?
– Так, ничего, просто спросил. Ну, отдыхай, копи силушку.
Положив трубку, Дмитрий Глебович с минуту сидел неподвижно, затем поплелся в ванную, постоял под душем, побрился. Звук открываемой двери услышал, когда смывал с лица остатки пены. Вытираясь на ходу, поспешил встречать.
– Так быстро управились? – Не на жену смотрел – на детей.
– Там никого, кроме нас, не было, – ответила Гала.
– А ответ когда обещали?
– Сегодня после двух, я договорилась.
Майка, будто ничего важней сейчас не было, обозревала след от укола на локтевом сгибе, Гарик во все глаза таращился на отца.
– Это хорошо, что сегодня. – Гурский уже без надобности, только чтобы не стоять перед ними истуканом, водил по лицу полотенцем. И, чтобы паузы не возникали, повторил: – Это хорошо, очень хорошо…
Все четверо почему-то с места не двигались, теснясь в узком коридоре.
– А ты встретился с кем хотел? – о другом заговорила Гала.
– Встретился, – усмехнулся Гурский. – Не уверен, что именно с ним хотел, но так уж вышло. Можете полюбоваться, он в гостиной на диване, если под диван со страху не забрался.
Гала с беспокойством глянула на него, бочком обошла, заглянула в комнату, изумленно ахнула. В ту же секунду Майка с Гариком оказались рядом с ней, тоже застыли на пороге. Гурский приблизился к ним, остановился позади. Зрелище в самом деле было незаурядное. Пес пряменько, выпятив тощую грудь, сидел в центре дивана, приветливо вилял убогим хвостиком. Гурский снова мог бы поспорить на что угодно: тот улыбался. Самой настоящей улыбкой, только другой уже – не благолепной, а приятельской, даже какой-то родственной.
– Кто это? – первой опомнилась Гала. Еще тревожней уставилась на мужа, точно сомневаясь в здравости его ума. – Как она сюда попала?
– Это Черныш, – сказал Гурский. – Прошу любить и жаловать. Очаровательный песик, умница редкая, мы случайно познакомились. Он вообще-то породистый, хороших кровей, просто отощал немного без хозяев. Я его отскреб, отмыл, так что можете не беспокоиться. Он теперь будет жить с нами.
– Ой, собачка, славная какая! – замлел Гарик, проталкиваясь вперед. – Черныш, Черныш, иди ко мне, иди, хороший мой!
Заинтересовалась и Майка, тоже осторожно подалась вперед, но притормозила. Собак она, Гурский знал, побаивалась с раннего детства, обходила стороной.
– Как это – жить с нами? – выдохнула Гала. – Вот это лохматое чудище? Мало нам других забот? Некуда нервы растрачивать?
Черныш, улыбаясь еще радушней, спрыгнул с дивана, подошел к Гарику, сел, протянул ему лапу. Гарик восхищенно ахнул, затряс ее, затараторил:
– Ты со мной знакомишься, да, знакомишься? Ну давай! Меня Гариком зовут, а это Майка, а это мама, а это папа! – Поднял на маму влажные молящие глаза: – Мамочка, пусть он останется у нас, ну пожалуйста! Смотри, какой он худой, его пожалеть нужно, покормить! А я буду следить за ним, гулять с ним, убирать буду и вообще все-все буду делать! Мам, ну пожалуйста!
– Об этом не может быть и речи, – отрубила Гала. – Был бы у нас свой двор – слова бы не сказала. Нельзя держать собаку в квартире, тем более такую большую, без того повернуться негде. К тому же неизвестно еще, откуда она взялась, не заразная ли. Может, потому и выгнали ее хозяева. И всё, больше дискутировать на эту тему я не намерена. Немедленно иди вымой руки с мылом, только тщательно вымой, слышишь?
Черныш уже не улыбался, не сводил взгляда с рассерженной Галы – наверняка догадывался, что речь идет о нем и явно ему не на пользу.
– Па-а, – заканючил Гарик, – скажи ей!
Гурский мысленно поздравил себя с тем, что привел сюда бездомного пса. Великолепный получился громоотвод, по крайней мере нашлось чем наполнить первые, самые тягостные минуты после возвращения Галы с детьми.
– А что, мама, – подмигнул жене, – рискнем? С испытательным сроком, до первой Гариковой двойки. И, само собой, с условием, что все заботы о Черныше он возьмет на себя.
– Дима! – тем же непререкаемым тоном отчеканила она. – Ты отдаешь себе отчет? Мне и без того жить не хочется!
Вот как раз на эту последнюю фразу не следовало бы обращать внимания. И вообще один к одному воспринимать ее. Маловразумительная связка слов, по делу и не по делу вплетаемая Галой даже в самый обыденный разговор. Вплоть до того, что, мол, цены на базаре сегодня такие – жить не хочется, или столько больных на прием записалось, что не хотелось ей жить. Но сейчас Гурский оттенки различал плохо, мир для него окрашивался всего лишь в две полярные краски. И убежден был, что не сдержалась, выплеснула жена избыток пенившегося в ней крутого варева досады и отчаяния, не пес тому виной. Детей не постеснялась. Но виду не подал, спустил на тормозах, отшутился:
– Тогда предлагаю решить вопрос демократическим путем, будем голосовать. Мы с Гариком «за». Что скажет возлюбленная дочь моя Майка?
Дочь поглядела на него вишневыми Галиными глазами, порозовела и тихо сказала:
– Я – как мама.
– Два на два, – деланно веселился Гурский. – Фифти – фифти! Но мы же не станем следовать домостроевским постулатам, да, Гарик? И даже не будем спекулировать на том, что Черныш тоже мужского пола и тоже «за». Бросим жребий! Справедливость должна восторжествовать! Тащи, Гарик, спички из кухни, будем тянуть!
– Ничего мы тянуть не будем! – на своем стояла Гала. – Пса ты уведешь туда, откуда взял, причем немедленно!
И снова болезненно полоснули Гурского не столько ее слова, сколько тон, каким были сказаны. Раньше такого Гала себе не позволяла. Или почти не позволяла, разве что в совсем редко случавшихся ссорах, и то сразу же осекалась. И уж тем более при детях. Даже учитывая, что раздергана она всеми последними событиями, тяжким объяснением с ребятами, этим вояжом в спидовский Центр, все равно проглотить ему было трудно. В конце концов, – недобро подумал Гурский, – могла бы и потрафить мне сейчас, понимает ведь, в каком я состоянии. Подумаешь, пса в дом привел, преступление века. И перед Майкой с Гариком неполноценным каким-то выставила, будто его мнение, его желание веса уже никакого не имеют, должен знать свое место. Но не заводиться же с ней при детях, сказал подчеркнуто спокойно, без нажима:
– Тем не менее Черныш у нас останется.
– Это почему еще? – сузила она глаза.
– Хотя бы потому, что я так хочу. – Сделал небольшую паузу и прибавил: – И Гарик так хочет. А мне, извини, в больницу надо, главный звонил, бухгалтерия просит, чтобы отпускные срочно получил. Заодно и поводок Чернышу куплю. Да и намордник ему, наверное, понадобится, будто бы законы такие существуют. Пойду оденусь.
Никто не произнес ни звука. Даже Гарик не выказал радости, что от пса, кажется, не избавятся. Конечно же понимали: за этой краткой перепалкой таится нечто большее, нежели выбор псиной судьбы. Не глядя ни на кого, Гурский прошагал в спальню, облачиться решил «по-отпускному», надел синюю тенниску и джинсы, на ноги кроссовки, хлопнул, уходя, Черныша по загривку:
– Давай со мной, на примерку.
Пес, точно этого только и ждал, с готовностью последовал за ним. С Галой взглядом так больше и не встретился, но что неотрывно смотрит и какими глазами на него она смотрит, чувствовал Гурский каждой клеточкой незащищенной кожи. В машине сказал пристроившемуся рядом Чернышу:
– С чего бы это вдруг Фумичок с утра пораньше трезвонить начал, чтобы я отпускные получил? Что это им так приспичило, какая ведомость? Не знаешь? Вот и я не знаю. Только не нравится мне все это. Вообще все не нравится. Все, чего ни коснись. Плохо все, Черныш. Плохо…
Въезжая в больничный двор, собрался, напружинился, словно предстояла ему сложная операция. Бухгалтерия размещалась в том же административном корпусе, на первом этаже. И там всегда кто-то из медицинского люда околачивался, избежать нежеланных сейчас встреч не удастся. С Фумичком в том числе.
– Но не прятаться же мне! – хмуро бросил Чернышу. – Пусть пялятся, пусть болтают что угодно, плевать я хотел! Я им не вор и не мошенник! А ты сиди тут, жди меня. Скоро вернусь.
Хоть тут повезло, коридор пустовал. Гурский, широко шагая, достиг двери расчетного отдела. Бывал он тут редко; Петровна, общественный кассир его отделения, получала деньги на всех. Вошел, быстрым взглядом обежал четырех сидящих в комнате женщин, поздоровался. Ему так же обыденно ответили, каких-либо «не таких» взглядов Гурский не заметил. Жанна, ей он в прошлом году удалял аппендикс, приветливо улыбнулась:
– Подходите, Дмитрий Глебович, у меня уже все для вас приготовлено.
Кроме бухгалтеров, находилась тут еще какая-то незнакомая Гурскому женщина, тоже любопытства при его появлении не выказавшая.
Похоже, сюда слухи еще не докатились, – прикинул Дмитрий Глебович, – вряд ли все они тут столь деликатны.
– Я уже ордер заполнила, – щебетала Жанна, – вам только здесь расписаться – и сразу в кассу. Отдыхать куда-нибудь едете?
– Отдыхать еду, – нескладно ответил Гурский. И подосадовал на себя, что целое событие устроил из рядового посещения больницы. Будто в самом деле провинился перед кем-то. Небрежно расписался, улыбнулся Жанне, комплимент отвесил: – А вы всё хорошеете, Жанночка, от кавалеров, наверно, отбоя нет!
– Скажете тоже! – зарделась та. – Счастливо вам отдыхать!
– Всенепременно! – пообещал Гурский, взял бланк и легкой, уверенной походкой направился к двери. Но не сразу вышел, повернулся, спросил: – А что у вас за срочность такая? Мне сказали, чтобы поторопился, ведомость вам какую-то закрыть надо.
– Не знаю, – вскинула плечики Жанна, – это вы у моей начальницы спросите. Она только велела мне все быстренько подготовить, чтобы вы не ждали, не задерживались тут.
– Ну-ну, – повторил он ее движение плечами и вышел, слегка уже потускневший. К главному бухгалтеру о чем-либо спрашивать конечно же не пошел, двинулся к выходящему в коридор кассовому окошку, у которого с растущим недовольством увидел Бричкина, заведующего второй терапией, неугомонного говоруна и рассказчика анекдотов. Разминуться было невозможно, пришлось идти на заклание. А в том, что уж Бричкину-то вся история с кровью доподлинно известна, сомневаться не приходилось.
– Димон! – засверкал очками Бричкин и даже руки развел, точно жаждал принять в объятья. – Ужасно рад тебя видеть! Ну, как ты?
– Ужасно хорошо, – в тон ему ответил Гурский. – Вот денежку сейчас получу, гульну.
Обниматься Бричкин не стал, но руку Гурскому затряс крепко, со значением.
– Гуляй, Димон, гуляй смело. И пошли всех на хер, никого и ничего не бойся, живи нормально. Верно говорят, страшней кошки зверя нет. Галка твоя знает уже? Как она?
– Не страшнее кошки. Ты не переживай, у меня всё путем. Отобьюсь.
– Ты мужик, Димон! – затуманился Бричкин. – Настоящий мужик, уважаю. Что нужно – сразу ко мне. Я для тебя, ты же знаешь…
– Знаю, – счел нужным подтвердить Гурский. – Но ты не беспокойся. – И чтобы покончить с этим, спросил: – А тебя как сюда занесло?
– Командировочные получал. Сегодня утром прибыл только, поиздержался. Ты за отпускными?
Феноменально, – подивился Гурский. – Сегодня утром только объявился, а все уже знает, даже про мои отпускные. Быстро, однако, расползается.
– Хочешь, заглянем ко мне, выпьем по чарочке, – не унимался Бричкин. – Покалякаем, я тут парочку таких анекдотиков по дороге надыбал – блеск! Один, ты только, дружище, на свой счет не принимай, о супружнице, морочившей одно место ставшему негожим муженьку. Здесь его точно никто не знает.
– Как-нибудь в другой раз, – ни одной мышцей на лице не дрогнул Гурский. – Меня там в машине ждут.
– Жена?
– Нет, пес.
– Пес? У тебя есть пес? Где ты его взял?
– Так, познакомился случайно. Помнишь, у тебя в отделении сестричка работала, Лиза? С год назад уволилась, немолодая уже.
– Ну, помню, – заморгал Бричкин. – А при чем тут Лиза?
– Да ей благодаря, можно сказать, и познакомился. Она теперь в торговле работает. Рада, между прочим, что ушла от тебя. Достал ты ее своими анекдотами.
– Не велика была потеря. – Бричкин глянул на часы, озаботился: – У-у, совсем забыл, меня ведь там ждут! – Протянул руку: – Ну, бывай, Дима. Звони. Псу от меня пламенный привет.
Гурский смотрел ему вслед, мрачнел. Зато удалось избежать общения с появившимся в коридоре патологоанатомом – успел сунуть деньги в карман и, подобно Бричкину пялясь на циферблат, разминуться. Возле первого лестничного марша беседовала с какой-то девицей секретарша главного. Завидев Гурского, шепнула что-то ей, обе замолчали, уставились на него. Дмитрий Глебович сухо кивнул, проходя мимо, и, пока не закрылась за ним входная дверь, чувствовал, как сверлят ему спину четыре изнемогавших от любопытства глаза. Сел в машину, сказал приветствовавшему его Чернышу:
– Нет, братец, так нельзя. Если на каждое слово, на каждый взгляд реагировать – никаких нервов не хватит. Себе дороже.
Черныш, похоже, придерживался того же мнения.
– И что будем делать дальше?
Черныш облизнулся.
– Намек понял. Я, честно сказать, и сам не прочь перекусить. Тем более что пообещал этому Бричкину гульнуть. Потом разыщем магазин с собачьими причиндалами, должен ведь где-нибудь быть таковой.
Домой возвращаться не хотелось, догадывался, что очередных выяснений с женой не миновать. И вообще многое, если не все теперь, зависело от того, какими окажутся анализы. Гала сказала, что готовы будут после двух. После двух – это когда? В три, в четыре, пять? И как она узнает? Позвонит? Съездит туда? Может, самому наведаться? Вряд ли ему скажут, на то ведь и анонимный. Обратиться к Лайко, чтобы посодействовала? Хрен редьки не слаще… Прокручивая в голове все эти варианты, Дмитрий Глебович катил по щедро уже залитой солнцем улице, ждал какого-то импульса, внутреннего шевеления, способного подтолкнуть его решиться на что-либо. Высмотрел вдруг небольшое кафе, в которое с месяц назад, тысячу лет назад затащил его пивка попить и повздыхать хандрящий Витька Нестеров, вспомнил, что за столом рядом сидел мужчина с собакой. Та даже походила на Черныша, только пятнистая была да откормленная.
– Кажется, есть местечко, где привечают с живностью. – Беседы с псом сделались уже едва ли не привычными. – Потешим сначала утробу, а там видно будет. По уму, надо бы сначала тебе поводок купить, но, думаю, обойдется.
Таких кафешек немало расплодилось в последние годы. Несколько, порой два-три всего, столиков, потуги на оригинальность. В этом, Гурскому помнилось, тоже разгуляться негде, но все-таки не напоминало сомнительную забегаловку. Попридержал тяжелую застекленную дверь, пропуская Черныша вперед, вошел. Кафе пустовало, из-за стойки приветливо заулыбалась ему хорошенькая девушка в накрахмаленной белой наколке.