– Хорошо, будем считать, что я безумно люблю Игоря, – наконец нахожусь я. – А у Сечина что за проблема?
– А у Сечина тайна системы тетрис, – не моргнув глазом, заявляет мне Рита.
– Что, что? – приподнимаю брови я. – Это что, какой-то новый психологический термин?
– Нет, – усмехается Рита, – это не термин, это мне, Саш, в голову пришло, когда я с ним пообщалась. Такое ощущение, что с Сечиным как в той компьютерной игре: чтобы выиграть у него и его тайну раскрыть, надо сначала пройти все уровни.
– Как в китайской шкатулке, да? Чтобы секрет отыскать, надо открыть один ящик, за ним второй, третий, четвертый и так до бесконечности, пока спрятанное не найдёшь?
– Почти, но только тут посложней. На первом уровне тебе вообще предстоит понять, где находится этот шкаф со скелетом. Поймешь – перейдёшь на второй уровень, чтобы найти ключ к шкафу. Оттуда доберешься до третьего уровня, где и выяснится, что это даже не шкаф, а бронебойный сейф, в которой спрятан сам Сечин. И он так надежно там сам себя запер, что – я клянусь тебе! – я даже скрежет слышала, когда пыталась отмычку к нему подобрать. Ты, когда интервью Сечина слушала, случайно ничего не заметила?
«Я? Заметила. Я заметила, что этот очень неглупый врач пытался аккуратно поставить тебя на место, хотя при желании мог заткнуть тебя очень грубо и быстро».
Но Ритку мне жалко, а Сечин мне абсолютно никто, так что я осторожно спрашиваю:
– Рит, а тебе не кажется, что тот диагноз, который ты пытаешься ему навязать, как-то плохо сочетается с его профессией? Он же врач, хирург. Он в социальной сфере работает. А там социопатов не держат в принципе.
– Вот и я, Саш, сижу и думаю: а как это в нем сочетается? – Ритка склоняет голову к плечу. – Ну, сама посуди: ты и я – мы, при всех своих комплексах, люди довольно открытые. А Сечин за полчаса интервью ухитрился не ответить мне прямо ни на один вопрос. Спросила о дне рождения – он сослался на паспорт. Спросила его о родителях – он от них чуть ли не открестился. Ему что, вообще нечем гордиться? Саш, так не бывает. Просто так не бывает – и всё.
«А ведь в рассуждениях Ритки что-то есть», – думаю я и, невольно заинтересовавшись, задаю новый вопрос:
– Ну хорошо, предположим. А ходячий секс тут причём?
– А от него сексуальным опытом бьёт, как от оголённого провода током, – деловито заявляет Ритка и отчаянно скребет локоть.
– Как от Игоря, что ли? – усмехаюсь я.
– Ага, как от Игоря, – иронично кивает Рита и, бросив чесать локоть, вытягивает из пакетика последнего мишку. Глядит на него. – Игорь твой – ты уж прости меня – когда на женщин смотрит, он их глазами лапает. Ну или облизывает взглядом, как конфету. А Сечин при желании может трахнуть тебя глазами, да так, что встанешь на задние лапки и попросишь ещё. Разницу улавливаешь?
Выдав это, Ритка закидывает мишку в рот и жует, пока я пытаюсь переварить сказанное.
– У тебя фотка Сечина есть? – прихожу в себя я.
– Честно? Хотела его щелкнуть. Но он как чувствовал – не давался. То глаза прикроет, то наоборот глаз с меня не сводит. Но я в отместку организовала ему место в студии на подиуме, ровно посередине между Репиным и Бастрыкиным, так что он у меня теперь на все телеэкраны страны попадёт, – мстительно обещает Ритка.
– Спасибо, – на полном серьёзе благодарю я, потому что это место в кадре действительно самое выигрышное.
– Саш, ты всё-таки с ним поосторожней, – грустно советует Рита. – А то я, когда увидела его, то от радости чуть не взвизгнула, а он в итоге меня чуть ли ни полчаса лицом по столу возил.
– А зачем ты его к Алику отвела? – напоминаю я.
– Что? А ну да, было. – Ритка смущенно морщит нос, – хотя я, правда, рассчитывала, что он под таким стрессом сломается и чего только о себе не наговорит.
– Вот он тебе и наговорил, – заключаю я, и Ритка обидчиво пожимает губы. – Ой, да ладно тебе, перестань, – дружелюбно тяну её за короткий рукав черной футболки. – Лучше скажи, – начинаю смеяться я, – Сечин Алика как воспринял?
– Как? А никак, – Рита пожимает плечами. – Вёл себя так, словно ему всё сообщество ЛГБТ каждый день глаза хором красит.
– Значит, непрошибаемый?
– Непрошибаемый, значит, – вздыхает Ритка и принимается теребить свою синюю чёлку, а до меня вдруг доходит…
– Рит, а ведь он тебе правда понравился, – очень тихо говорю я.
– Что? – Рита поднимает на меня вспыхнувшие глаза. Сообразив, что я поймала её, хмыкает, но огрызается: – Смотри, как бы он тебе не понравился!
– Спасибо, у меня уже Игорь есть, – кланяюсь я.
– Это, Саш, к счастью, – серьезно говорит Ритка и, смяв хрустящий пустой пакет, отправляет его в мусорное ведро под стол, на котором сижу я.
– Ещё раз спасибо, – изображаю поклон до земли.
– Ты, Саш, зря смеёшься. – Ритка переводит задумчивый взгляд за окно, рассматривает мокрый снег, хлопьями оседающий на откосе. – Игорь твой, несмотря ни на что, всё равно при тебе будет, потому что ни он, ни ты не умеете оставаться исключительно в позиции превосходства. А вот Сечин умеет. И он как бы ничей, понимаешь? – Словно что-то вспомнив, Ритка разворачивается ко мне и окидывает меня оценивающим взглядом. – Слушай, – тянет она, – а я только сейчас поняла: у тебя-то как раз есть все шансы заинтересовать его.
– Это что ещё за фантазии? – хмурюсь я.
– Нет, это не фантазии, – возбуждённая своим открытием Ритка не замечает моей реакции и усаживается ровней. – Там, в гримёрке у Алика, Сечин всё засматривался на один плакат. Тот, что с блондинкой, помнишь?
– Не помню, – немедленно открещиваюсь от плаката с обнаженной девицей.
– Нет, помнишь, – злорадно говорит Ритка. – Игорь твой, когда увидел ее, всем тогда рассказал, что ты на неё очень похожа. Вот рядом с этим плакатом Сечин и крутился минут пять, пока бегал от меня.
«Так, всё, приплыли», – думаю я и начинаю злиться.
– Рита, – довольно сурово прерываю её романтичные изыскания я, но тут дверь распахивается, и в комнату влетает разъяренная Лида, за которой следует не менее разозленный режиссёр канала.
– Лидия Викторовна, мы не договорили! – возмущается режиссёр и, спохватившись, кивает нам с Риткой: – Здрасьте.
– Здравствуйте, добрый день, – отвечаем мы вразнобой.
– Нет, не добрый! – взвизгивает Лида и поворачивается к режиссёру: – Так, нечего за мной бегать.
Режиссёр идёт красными пятнами:
– Лидия Викторовна!
– Я вам всё сказала! И я вам в последний раз повторяю, что я больше не буду снимать передачу ни в этой студии, ни с этими декорациями.
– Ну нет у меня для вас другой студии, ну нет. – Главный режиссер чуть на стенку не лезет.
– Мм, я на следующей планерке генеральному так и скажу, – мстительно обещает Лида.
– Но… – взывает к её совести режиссер.
– Всё, – махнув на него рукой, Лида глядит на меня: – Так, Аасмяэ, готова?
Я медленно поднимаюсь со стола. Лида, пожевав губами, быстро обегает меня и поправляет мне волосы, сколотые в низкий узел на шее. Нечаянно смазав грим, морщится:
– Где гримёрша?
Ритка (она сидит за спиной Лиды) выразительно глядит на меня, после чего красноречиво закатывает глаза, поднимается с кресла и неторопливым, прогулочным шагом направляется в смежную комнату, откуда и возвращается вместе с девушкой, которая меня красила.
– Грим у ведущей подправь, – командует Лида.
Девушка, очертя голову, стремглав несется за чемоданчиком. В комнату заглядывает Таня.
– Двадцать минут до эфира! – кричит Таня и делает страшные глаза.
– Двадцать минут до эфира, – повторяет металлический голос в динамиках. Из распахнутых дверей, которые Таня забывает закрыть, до меня доносятся топот и нестройный гул голосов, постепенно заполняющих студию. Моё сердце ёкает, пульс привычно пускается вскачь, во рту пересыхает, а кончики пальцев становятся совсем ледяными. Говорят, то же чувствует перед премьерой любой актёр, но я никогда не была в шкуре актрисы. Таня, чудом ухитрившись не налететь на главного режиссера, подбегает ко мне с наушником и миниатюрным приёмником в руках. Режиссёр исчезает в дверях, успев кинуть на меня любопытный взгляд, когда Лида по-свойски расстёгивает на мне пиджак, чтобы закрепить приёмник к поясу моих брюк. Тут все вокруг меня принимаются кричать, суетиться и бегать. Я закрываю глаза, чтобы мысленно отгородиться от них, и начинаю медленно считать до десяти, одновременно представляя себе то, что делается сейчас в студии.
За годы работы в «Останкино», я видела это десятки раз, и это всегда начинается одинаково. Примерно за два часа до записи передачи в холле при студии собирается массовка, пятьдесят процентов которой составляют старожилы «Останкино». «Наша мафия», – любовно называет их Игорь. На самом деле, основное отличие старожил от других членов массовки состоит в том, что первые всегда оказываются в зрительном зале на самых выигрышных местах – либо на первых трех рядах, где можно попасть в камеру, либо на галёрке, где в глаза не будет бить ослепительный свет и вся студия как на ладони. (К слову, с верхних рядов не только виден весь съёмочный процесс, но и прекрасно слышно, как под лестницей матерятся охранники.)
Ожидая, когда в зрительный зал откроется дверь и в студию начнут запускать людей, старожилы с удобством устраиваются в холле, в пластиковых креслах. Те, кто со съёмочным процессом пока не знаком или приехал издалека (в массовке пятьдесят процентов приезжих), топчутся у закрытых дверях за канатом заграждения. Среди них снуют модераторы возраста Гены и Тани. Отличить модераторов от массовки довольно легко – первые обычно одеты в синие футболки с логотипом канала и надписями на спине: «LEVA», «NINA», «SVETA».
– Если будете плохо хлопать, то отправим вас на передачу к Малышевой или на «Давай прямо завтра поженимся», – время от времени веселят толпу модераторы. Старожилы не обращают на эти дежурные шутки никакого внимания, но те, кто оказался здесь в первый раз, хихикают и переглядываются. Какой-нибудь парень, или девчонка, или даже семейная пара обязательно отловит модератора, отведет его в сторону и шёпотом поинтересуется, а оставлены ли им места на ближнем к сцене ряду?
– Конечно, оставлены, – уверит их «SVETA», хотя максимум, что она сделает, так это положит на спинку кресла сложенный вдвое пустой лист бумаги.
– Но ведь кресла займут! – справедливо возмутится семейная пара.
– Не займут, если вы прыгнете за ограждение, когда всех будут пускать в зрительный зал.
Нормальный совет, да? Но самое занятное заключается в том, что когда дверь в студию откроется, то солидная семейная пара лихо – да так, что Исимбаеву с шестом за пояс заткнёт – перепрыгнет через канат заграждения и исчезнет в самом начале очереди. Старожилы скопом ринутся на облюбованные ими места. Все остальные втиснутся в зал, когда все хорошие места будут уже заняты.
Но вы никогда и ничего из этого не увидите, потому что наша задача – показать вам глянец и блеф, а не скучный съёмочный процесс в декорациях. Кстати, о декорациях… последние довольно обшарпаны, потому что у девяноста процентов снимаемых в «Останкино» передач нет своей студии, так что задники и подиумы приходится постоянно разбирать и собирать, перетаскивая из одной студии в другую. В этом плане в «Останкино» повезло только «Первому», ну и ещё «НТВ», которые традиционно работают в выделенных для них помещениях. Все остальные вынуждены монтировать декорации заново каждый раз и снимать передачу так, чтобы картинка в кадре спрятала все недочёты.
Массовка в студии увидит больше вас: весь передний план студии, состоящий из подиума, где будут сидеть «говорящие головы» (специально приглашенные эксперты), зрительный зал, съёмочную площадку с перманентно ругающимся режиссером (Лидой), камеры, напоминающие футуристические летательные аппараты, операторов, жующих жевачку, мощный, бьющий в глаза, ослепительный свет, плазмы, развешенные по периметру, и электронное табло с периодически вспыхивающей надписью «аплодисменты».
Когда массовка рассядется, на подиуме появятся обалдевшие от грима и шума эксперты, которых Таня рассадит на строго отведённые для них места, после чего начнется традиционный разогрев массовки: на подиум выбежит главный модератор LEVA, который и объявит:
– Внимание! На телефон, на камеры ток-шоу не снимать, аудиозапись не делать, с любым, кого на этом поймаем, распрощаемся навсегда. Эмоции выражать можно и нужно, но ведущую не перебивать, с места вопросов не задавать, замечания не выкрикивать, говорить, только если вам дадут микрофон. И обязательно хлопать, когда на табло загорится соответствующая надпись. Всё поняли?
– Да-а…
– Пять минут до эфира! – обрывает мои мысли голос в динамиках, и я открываю глаза. Делаю глубокий вдох и выдох. Всё, нет больше волнения, и ничего уже нет, кроме трех, самых первых, самых простых слов подводки.
– Аасмяэ, на площадку, – командует голос Лиды, отныне живущей только в моём наушнике. Быстро, спокойно и собранно прохожу маленький коридор, отделяющий гримёрку от студии.
– Саш, насчёт Сечина… Я все-таки буду держать за тебя кулачки, – шепчет мне в спину Ритка, и я, помедлив, делаю то, что делать нельзя – я оборачиваюсь:
– Рит?
– Что?
– Не сходи с ума, – улыбнувшись ей, взбегаю на подиум.
Быстро оглядываю массовку, сидящих в креслах гостей. Двое из них явно нервничают. «Как их зовут? Ах да, справа Репин, слева – Бастрыкин». Доброжелательно кивнув им, перевожу взгляд на мужчину, сидящего ровно по центру. Обычный, симпатичный. Вальяжный. Очень спокойный, он сидит в кресле абсолютно не скованно, заложив правую ногу на левую и, мерно покачивая ей, смотрит на меня чуть насмешливо, точно знает что-то такое, что мне еще только предстоит разгадать. «Это Сечин», – шепчет в моём наушнике Ритка. Незаметно киваю ей, показывая, что я поняла. Мимоходом отмечаю, что у мужчины легкая седина на висках, очень красивый рот и интересные зеленовато-карие глаза с золотистым отливом. Но это не главное, потому что есть что-то ещё – что-то, что я никак не могу ухватить…
– Три, два, один. Начали! – кричит в моём наушнике Лида, и текст подводки моментально и полностью вылетает из моей головы, потому что до меня доходит то, чего в принципе не может быть: мужчина в кресле до ужаса похож на Данилу».
Глава 2. Ты, я, он и «дорогая» передача
Между пятой точкой и шестым чувством всё-таки есть связь.
Из социальных сетей
Январь 2017 года, Москва.
1.
Телецентр «Останкино», запись ток-шоу «Время говорить».
«Интересно, это чем же я тебя поразил, что ты на меня так смотришь?»
Я сижу на невысоком подиуме, в синем кресле между двух чуваков (Репин и Бастрыкин, познакомился с ними в гримёрке – так, ничего особенного, звезд с неба они не хватают) и с любопытством разглядываю девушку, замершую напротив меня. Первое, что приходит мне в голову – вот вполне стильный look современной версии Мэри Поппинс (гладкая прическа, строгий, в талию, брючный костюм, каблук, ненавязчивый макияж). Впрочем, для сказочного персонажа у девушки слишком длинные ноги, небольшая, но вполне заметная грудь и, для женщины, довольно высокий рост. Очень светлые волосы и очень белая кожа. Или это погрешности грима? Вспомнив про Алика, тихо хмыкнул и продолжил рассматривать девушку дальше.
У неё интересное лицо. Не то, чтоб оно убивало своей красотой наповал, но оно какое-то очень правильное, запоминающее, я бы сказал – из той породы, что, как мне кажется, просто нарисовать, хотя в нём нет никаких заезженных телевидением штампов. Даже лёгкая асимметрия черт не портит его, скорей, подчёркивает его индивидуальность. И при этом мягкие губы и серые, настоящие северные глаза, большие, вдумчивые и глубокие. Правда, сейчас они смотрят на меня несколько настороженно, чем окончательно и наводят на мысль, что это не Мэри Поппинс, а мисс ведущая нашего ток-шоу. Как там Алик сказал, её зовут? Ах да, Саша Асмяэ. «Вернее, Аасмяэ», – мысленно исправляюсь я, потому что в эстонских именах вроде надо растягивать гласные. «Интересно, какой у неё голос?» Мне почему-то кажется, что он должен быть низким, грудным, с такой эффектной хрипотцой, которая делает чувственным любой пассаж, и от которой смешные фразы кажутся ещё смешнее.