Женька, ничего не бойся, сказал Бардин. Я понимаю, сказала жена, но это какой-то иррациональный страх, я понимаю, что тут, в сущности, бояться нечего, но я всё равно боюсь. Бардин погладил её светлые волосы и прижал к плечу. Бардин, ты рассказывал про этого мальчика, который у тебя учился. А что если они все очнутся и так же потеряют память, что если это действительно эпидемия, а власти нам ничего не говорят, как обычно.
Женька, прекрати, сказал Бардин. И поцеловал её. Она внезапно для него ответила на поцелуй, щекотнув его десну упругим язычком, от чего Бардин чуть не потерял сознание. Он хотел отслониться, но жена крепко прижалась к нему, не отнимая губ. Он начал гладить её по щеке, по шее, она жарко отвечала на поцелуи, прижимаясь всё теснее. Не было ни гроша, да вдруг алтын, подумал Бардин. Его рука скользнула к груди жены, на секунды ему показалось, что она оплела его бедро своей ногой, но нет, этого не произошло. Она лишь протиснулась между столом и плитой, легко толкнув Бардина в грудь со словами: не надо, Серёжа. Он стоял, опустив голову, и чувствуя, как топорщится его член в глубине тёртых-перетёртых домашних джинсов. Ты же только что отвечала на мой поцелуй, подумал он. Но она лишь застегнула расстегнувшуюся пуговку и уже повернулась, чтобы уйти. Внезапно Бардин схватил её за талию и с силой притиснул к себе, нет, еле слышно шепнула жена, но он впился в её губы сухим ртом, надеясь ощутить встречное движение языка, но нет. Безвольные губы не отвечали. Он вдруг легко повернул её и в одно движение сдёрнул с неё джинсы и трусики. Она вроде бы что-то кричала, но он не слышал, вырванная с мясом пуговица его собственных джинсов покатилась по полу, громко звеня на кафельном полу. Бардин повалил жену животом на стол, она попыталась сопротивляться, но он легко раздвинул ей ноги и ворвался в неё с яростью человека, мстящего за давнюю обиду. Она не сопротивлялась и не помогала, просто лёжа как труп, и это пассивное сопротивление ещё больше разозлило Бардина, он чувствовал, что она всё больше и больше намокает, но не слышал никаких изменений в дыхании, тогда он перевернул её на спину, чтобы видеть её глаза и заломил ноги жены кверху, наваливаясь на кряхтящий под тяжестью двух тел массивный дубовый стол. Он смотрел на неё со странной смесью нежности и злости, но её глаза не выражали ничего.
К чёрту, сказал Бардин и прекратил всё. Поднял разорванные джинсы, попытался их надеть, но ничего не вышло, без пуговицы они снова падали. Он пошёл в спальню, достал спортивные штаны с растянутыми коленями, критически осмотрел их, убрал обратно, достал байковые, слишком тёплые для весны, штаны от пижамы и натянул их, вслушиваясь, не щёлкнул ли замок входной двери. Но нет, жена не ушла, она всё также лежала на столе, приподнятые расстёгнутой блузкой молочно-белые полушария, похожие на взбитый крем, увенчанный бледно-розовыми ягодками сосков, торчали вверх, постепенно наливаясь изнутри прозрачным розовым светом. Она смотрела прямо на него. Смотрела странно, ничего не говоря, не отводя глаз, смотрела, как могла бы смотреть дурацкая детская кукла. Бардин подумал, что никогда не сможет ничего с ней сделать, потом он вспомнил, как шальная мысль убить её как-то пришла ему в голову и показалась такой привлекательной, что он даже испугался. Но… Он любил её. По-настоящему любил, хотя и не понимал, за что именно. Сначала Бардину казалось, что это привычка, но чем больше он размышлял на эту тему, тем больше понимал, что попал в ловушку несправедливой, несчастной и никчёмной любви. Она по-прежнему глядела на него, а потом вдруг начала работать рукой. Быстро и грубо. И всё глядела. В глаза. Захрипела. Выгнулась. Он подошёл к ней, пока она билась на столе, мотаемая вверх-вниз волнами оргазма, взял за голову, вложил ей в рот член и почувствовал, как она обхватила его губами и пальцами, мокрыми от её собственных соков. Они кончили одновременно, как в старые добрые времена, под чёрным куполом крымского неба, когда залившись по самые брови сладким местными портвейном, купались в светящейся воде, и просыпались поутру на смятом распахнутом спальнике, переплетя ноги крендельком, как у тех смешных маленьких булочек, что продавались в детстве, такие мягкие, сбрызнутые сверху сахарным песком.
По лицу Бардина текли слёзы. Он не трогал их, мокрые дорожки струились сами по себе, не подчиняясь приказам, не унимаясь, просто текли и всё тут. Жена встала со стола, расхристанная, встрёпанная, не счастливая и не несчастная, с безучастным лицом, неизменным как фотопортрет для паспорта, без единой эмоции. Голые бёдра блестели от влаги до самых колен, сохранивших точёность, которая так нравилась Бардину. Женя взяла полотенце и промокнула мужу лицо. Ну-ну-ну, прошелестел её голос. Что у нас не так, спросил Бардин. Дело во мне, ты тут не при чем, ответила она. Она подхватила с пола разбросанную одежду и скрылась в спальне. Господи, всё мятое, донёсся её голос. Через несколько минут она вернулась на кухню, пшеничные волосы с редкими серебряными нитями забраны в тугой узел, макияж с глаз смыт, только губы жгут ярко-алой помадой, кричащей с бледного нервного лица. Она обняла Бардина, поцеловала его негнущуюся гордую шею и сказала: прости меня Серёжа. Не за что, буднично ответил он. Когда-нибудь всё наладится, сказала она. Скоро, спросил Бардин. Скоро, совсем скоро, ответила она таким нарочито тёплым тоном, что он скривился от этой фальши, словно съел что-то горькое. Ты меня любишь, хотя бы немного, спросил Бардин. Немного, ответила она. Звони мне, если что, хорошо, попросил Бардин, погладив её по щеке.
Обязательно позвоню, пока, шепнула она, чмокнула его в щёку и убежала. Пока, сказал он щёлкающему дверному замку.
Бардин переоделся, подчиняясь давно заведённому ритуалу, сдвинул кресло в сторону, размялся, чувствуя оледенелость перетруженных связок, пару раз сделал тэнсё, выволок из шкафа чиши, привычно поднял её и понял, что тело не хочет сейчас никакой нагрузки, поэтому он убрал инструмент обратно, сел в поперечный шпагат, лёг, вытягивая руки вперёд и застыл так, по миллиметру продвигая ослабелые кисти вперёд, предоставив энергиям тела течь туда, куда им хочется.
Я знаю, сказал он про себя, вытягиваясь вдоль пола. Я знаю, почему так вышло с Ией. Ведь я же знал, к чему всё идёт. И знаю, к чему всё идёт сейчас. Но я хочу разлюбить. Я хочу чем-то вытравить это проклятье, этот нелепый крест, который не могу вывезти, эту ношу, превращающую меня в тряпку, в бабу. Я хочу выместить свой грех, заменив его другим грехом, если это возможно.
В его памяти всплывали давно похороненные картины прошлого, и смерть дочери, и последовавший за этим запой, и уход Женьки к этому мужику, как его бишь. И его унижение, новый запой, попытки убежать и от себя, и от Женьки, и от призрака дочери, улыбающейся во сне. Мама говорила, что разбитую чашку не склеить, да только я ж боец, я не мог сдаться. И Женька, хоть и вернулась, да не сдалась.
Бардин вывернулся, расшевелив бёдра, в полный шпагат, сдвинул стопы в стороны, поиграв тазом, подтянул ладони под себя и приподнялся на руках, поболтав стопами в воздухе. Достаточно этого бабства. Хотите видеть железного дровосека, значит, вы увидите железного дровосека. Он вышел в стойку на руках, заскрипев зубами от напряжения, плечи заныли под грузом тела, Бардин встал и глянул в зеркало, блестевшее в распахнувшейся дверце шкафа. Градом катившийся пот оросил вытатуированных драконов и змей, обвивавших торс и дрожащих от напряжения вместе с литыми плитами грудных мышц.
Он пошёл в душ, включил боковые струи, увеличил их диаметр, подставляя безжалостным горячим потокам подрагивающие крылья и поясницу, вспомнил кричащую в экстазе жену, Ию, косящую на него поверх спины медным ведьминым глазом, и кончил еще раз, прикусив до крови предплечье. Солёная кровь напомнила солёные рты тех немногих женщин, которые когда-либо были с ним. Он зло усмехнулся. Все, запомни, сынок, всё в этом мире от баб, и жизнь, и смерть, и добро, и зло, и даже скука – всё от них, говорил ему отец всякий раз, когда Бардин нёс его домой пьяного из гаража. Наконец-то я тебя понял, батя, сказал Бардин, и, не вытираясь, пошлёпал на кухню.
Он плюхнулся в кресло мокрой задницей, с удовольствием вспоминая, что, тем самым, нарушает правило, строго установленное женой. Взял со стола свой древний сотовый, внезапно вызвавший в нём отвращение своей обшарпанностью и скрипами корпуса, и набрал жену. Ты доехала, спросил он в трубку. Да, всё хорошо, я уже на работе, ответил голос Женьки. Ты как, почему-то задал он самый банальный и нелепый после всего случившегося, вопрос. Не очень, ответила жена. Из-за меня? Нет. Я всё ещё боюсь. Чего? У нас директор заснул, прямо на рабочем месте. Тебя забрать? Нет, не нужно. Мы здесь с девками сидим-дрожим, ждём скорую, попыталась пошутить жена, но её голос нехорошо похрипывал. Хорошо, что ты не одна, ответил Бардин. Я не одна, согласилась жена, спасибо, Бардин. Они немного помолчали, вслушиваясь в цифровые шумы. Послышался скрип открываемых дверей, хлопок, и приглушенный голос жены сказал: я хотела тебе сказать, что сумасшедшие часто бывают пророками. Что ещё говорил твой друг, этот, который память потерял? Он верит, что всё кончится хорошо, будет трудно, но всё закончится как в голливудском кино, соврал Бардин. Ты ему веришь, спросила жена. Конечно, Женька. Конечно.
Эпидемия
День третий.
Четверг, 17-е мая
13:12
Губернатор, моложавый крепкий мужчина с квадратным затылком и упитанной спиной, напоминавший спичечный коробок на долговязых, непропорционально худых ногах, стремительно летел по коридору резиденции, выбивая подошвами громадных ботинок пыль из толстых, поглощающих все звуки, ковровых дорожек, покрытых аляповатым, слишком ярким узором по краям. За ним суетливо бежали два вице, начальник службы протокола, пресс-секретарь по имени Света и начальник службы безопасности.
В этом коридоре всегда царила умиротворяющая тишина, которую хотелось назвать царственной, но сейчас она казалась избыточно гнетущей, давящей на психику, и каждый из обитателей резиденции, только решившись высунуть свой чуткий чиновный нос из высоченных дубовых дверей, тянувшихся нескончаемым рядом, моментально понимал суть происходящего и тут же скрывался обратно. Казалось, даже крики весенних галок за окном стали тише.
Губернатор внезапно встал как вкопанный, и оба вице сделали сложный пируэт, чтобы не врезаться в спину шефа.
Кто-нибудь из вас блядей, может мне объяснить, какого хуя у нас делают областной совет по безопасности и совет по блять здравоохранению, зычно сказал губернатор, не оборачиваясь на подчинённых. В ответ он услышал лишь испуганное молчание, поэтому лишь удовлетворённо крякнул и отметил: я так и знал. Он снова полетел дальше, отмеряя ковровые метры стремительными шагами. Вице и остальные приближённые засеменили за ним, стараясь держаться чуть дальше, чтобы не попасть под горячую руку. Через несколько шагов губернатор снова встал, повернулся и сказал, на этот раз уже страшноватым шёпотом: да вы, клоуны сраные, хотя бы приблизительно понимаете, что с нами сделает Москва, если в предвыборный год у нас на территории обнаружится эпидемия не пойми чего?! Председатель совета по взаимодействию с правоохранительными органами, главный эпидемиолог области и министр по радиационной и экологической безопасности уже ждут вас в кабинете, скромно пробормотал первый вице, краснолицый усатый мужчина с глазами навыкате. Мудро, ответил губернатор. А когда стало известно об этой, как её блять, аллергии? Летаргии, шёпотом поправил его второй вице, слегка женоподобный упитанный красавчик с латиноамериканской бородкой. Да похуй, я спрашиваю, когда, раздражённо спросил губернатор. Медики знали ещё во вторник, к этому дню уснуло больше шестидесяти человек, но они думали, это что-то сезонное, пробормотал первый вице. Сезонное, проорал губернатор, то есть больше шестидесяти человек внезапно впали в кому, а они посчитали это чем-то сезонным? У нас цветение яблонь стало кому вызывать? Или набухание тополиных почек? Вы почему из меня идиота-то делаете, козлы ебаные? Почему раньше не доложили? Потому что вы вчера с блядьми кокаину обожрались на обкомовских дачах, ваше превосходительство, и себя не помнили, язвительно подумала про себя пресс-секретарь, но благоразумно оставила дерзновенные мысли при себе.
Ударом ладони губернатор распахнул двери приёмной, обе секретарши вытянулись в струнку, сжимая под мышкой алые папки с надписью «на доклад». Трое министров тяжело поднялись с кресел, потупив глаза. Несмотря на распахнутые фрамуги окон, в приёмной отчётливо пахло валерьянкой. Губернатор брезгливо дёрнул головой в сторону дверей кабинета, и не дожидаясь ответной реакции, первым проследовал внутрь, бросив на ходу: меня нет, соединять только с Москвой. Он почти бегом пересёк длинный тёмный кабинет, на минуту задержался у камина, что-то хмыкнул, подошёл к пузатому барочному бару, достал оттуда бутылку стратайлы и бутылку воды, плеснул виски на донце широкого стакана, отвинтил пробку на бутылке воды, но вдруг передумал и маханул всё содержимое стакана одним глотком, по-мальчишески занюхав рукавом. Будешь, свойски спросил он у первого вице. Рановато мне, поморщился вице-губернатор, хотя цвет лица и не позволял заподозрить в нём человека, щепетильно соблюдающего спортивный режим. Вам не предлагаю, слегка смягчился губернатор, посмотрев в сторону остальных визитёров, ещё весь день впереди. Я что-то плохо представляю, с чем мы имеем дело. Маска гнева на его крупном лице постепенно слабела, уступая место обычному выражению лёгкой озабоченности.
Пожилой главный эпидемиолог пожевал губами и размеренно сказал: у нас пока нет оснований говорить о том, что это эпидемия, поскольку ни возбудитель болзени, ни её этиология пока нам неясны. Мы, разумеется, будем работать в этом направлении, но нам нужна консультация коллег, мы просим вашей команды, господин губернатор, собрать расширенное заседание минздрава. Может, это что-то военное, с подозрением покосился он на координатора от правоохранителей. Мы уже дали запрос в фсб, ответил тот, и в особый отдел гарнизона, но они пока молчат, я полагаю, им известно не больше нашего. А кому вообще что известно, снова начал закипать губернатор. Сми пока не подхватили эту тему, сказала пресс-секретарь, отчасти из-за того, что они прекрасно понимают, что у нас выборы на носу. Похвально, конечно, ответил губернатор, опустив нос в опустевший, но всё ещё ароматный стакан. Но как долго мы сможем их сдерживать? Не знаю, ответила пресс-секретарь, это зависит от динамики события. С динамикой у нас плохо, печально ответил министр по радиационной и экологической безопасности. В смысле, встрепенулся губернатор. Количество засыпающих растёт по экспоненте, сказал министр. По чему растёт? закричал губернатор, вы мне почему мозги вечно ебёте здесь? вы мне можете по-человечески ответить на поставленный вопрос? Да, разумеется, покорно ответил министр, количество условно-заболевших прирастает в среднем на несколько человек в день, думаю, завтра-послезавтра мы перешагнём порог в сто человек, а через три-четыре дня, если такая тенденция сохранится – в две сотни, и далее по нарастающей.
А есть хотя бы малейший шанс, что они проснутся, спросил губернатор. Увы, ответил главный эпидемиолог, исходя их того, что мне известно от коллег, в течении заболевания нет никакой выраженной динамики, иными словами они просто спят, очень глубоко спят. А кто первый обратился с жалобой, поинтересовался правоохранитель. Мама одного мальчика, Володи Сидорчука, десяти лет, ответил эпидемиолог, обратилась во понедельник утром в скорую помощь, поскольку мальчик уснул прямо по дороге в школу, более того – держа за руку мать. Он просто упал на землю и уснул. Она в течение пятнадцати-двадцати минут попыталась его разбудить, но тщетно. Вызванная посредством мобильной связи карета скорой помощи доставила мальчика в третью городскую больницу, но стандартные схемы лечения не дали результата, мальчика оставили спать в детской неврологии. Там он сейчас и находится. Сегодня четверг, половина второго, мрачно протянул губернатор.